Михаил Михайлович Шемякин. Повесть

                МИХАИЛ  МИХАЙЛОВИЧ   ШЕМЯКИН
 ШЕМЯКИН, Михаил Михайлович. Художник. Родился 4 мая 1943 г. в Москве, детство прошло в Германии, в городе Кенигсберге, где служил его отец. В 1957 г. поступил в Ленинградскую среднюю художественную школу им. И.Е.Репина при Академии художеств, из которой был отчислен за "несоответствие художественного мировоззрения нормам социалистического реализма". Трудился чернорабочим. В 1962 г. в помещении редакции ленинградского журнала "Звезда" прошла первая выставка, сделавшая его имя известным. Был подвергнут принудительному лечению в одной из экспериментальных психиатрических лечебниц. Позднее устроился в Государственный Эрмитаж, где проработал пять лет такелажником.
В 1967 г. создал группу "Санкт-Петербург" и в соавторстве с философом Владимиром Ивановым написал теорию метафизического синтезизма, посвящённую созданию новой иконы на основе изучения религиозного искусства всех времён и народов. За эти исследования удостоен званий почётного доктора (Doctor Hоnoris Causa) университета в Сан-Франциско (США), Сидар-Крест Колледжа (США), Европейской академии искусств (Франция), Российского государственного гуманитарного университета (Москва), университета Кабардино-Балкарии (Нальчик). В созданном им Институте философии и психологии творчества эти исследования продолжаются и поныне.
В 1971 г. лишён советского гражданства и выслан из страны, жил и работал в Париже. В 1974 г. акварельный цикл "Петербургский карнавал" принёс ему мировую славу. В 1981 г. переехал в Нью-Йорк, избран действительным членом Нью-Йоркской академии наук и академиком искусств Европы. В 1989 г., приняв американское гражданство, поселился в небольшом городке Клаверак, в окрестностях Нью-Йорка.
Все эти годы работы М.Шемякина выставлялись в Европе, США, Бразилии, Японии, Гонконге, в настоящее время находятся в постоянной коллекции многочисленных музеев, в том числе "Метрополитен" (Нью-Йорк), Государственная Третьяковская галерея (Москва), Государственный Русский музей (Санкт-Петербург), Музей современного искусства (Париж), Яд Вашем и Музей современного искусства (Тель-Авив).
Возвращение искусства Шемякина в Россию началось в 1989 г., когда в Москве и Ленинграде прошли его первые с момента высылки из страны персональные выставки.
В 1993 г. М.Шемякину присуждена Государственная премия РФ в области литературы и искусства. Он отмечен французским орденом "Рыцарь искусства и литературы" (1994), почётной медалью "Достойному" Российской академии художеств (1998).
Живёт и работает в городе Клаверак (штат Нью-Йорк, США).


                Вместо    вступления


 Михаил Шемякин –  гений и  настоящий трудоголик: работает днем и ночью, часто над несколькими вещами одновременно. Работа поглощает его полностью, если бы можно было не спать вообще, Шемякин наверняка отказался бы и ото сна. Нас с ним это связывает , за исключением первого, конечно. Я  тоже работаю одновременно над несколькими вещами: могу написать стих минут за двадцать, а потом приступить сразу же к двум разным книгам-  повести о гениальном художнике и поэме о Ермаке Тимофеевиче в стихах. Многие мне ставят в вину эту «плодовитость», как выразился один редактор издательства, не понятно, каким образом попавший на это место.
«Есть в российском надрыве опасное свойство. Униженные , пуганные, глухонемые- ищем мы забвения в случайной дружбе. Выпьем, закусим , и начинается:
-Вася! Друг любезный! Режь последний огурец!..
Дружба- это , конечно, хорошо. Да и в пьянстве я большого греха не вижу. Меня интересует другое. Я хочу спросить:
-А кто в Союзе за 60 лет написал миллионы доносов!? Друзья или враги?
…В одном мой друг прав. Последней рубашкой со мной в Америке  никто не делился. И слава богу! Зачем мне последняя рубашка? У меня своих хватает.
Я уж не говорю про огурцы…» С. Довлатов.
Это дружба была уникальной по своему содержанию- дружили два гения, вобравшие в себя столько талантов , страшно подумать: актер, художник, скульптор, певец, дизайнер, поэт, сценограф, режиссер, композитор… И дело , конечно не в последнем огурце, а в том , что тот и другой «охраняли» друг друга до последнего, как могли , конечно. Любили друг друга так , что позавидуешь: двенадцать великолепных песен  с одной стороны, серия  прекрасных портретов и книга о поэте с другой. Нас с Довлатовым постоянно путают, хотя у одного на Бродвее целая улица, а у другого лишь загородный участок со срубом. Одна девушка как-то сказала мне, слегка закатив глаза:
-Я вас знаю, читала, но вы же давно умерли!?
-Да вот потратил все свои сбережения и ожил, на западе сейчас это практикуют, слышали про Майкла Джексона!?- Нашелся  я.
Вы спросите к чему этот дешевый самопиар, и при чем здесь Довлатов  и Долматов? Да при том, что ни мне , ни Сергею Донатовичу не повезло в жизни с друзьями… Жизнь полна радостей и огорчений, есть в ней все: смешное и грустное, хорошее и не очень. А есть просто большая, крепкая дружба. С  большой буквы.
«Я всегда говорил то, что думал. Ведь единственной целью моей эмиграции была свобода. А тот, кто любит свободу, рано или поздно будет достоин ее» Подписываюсь под  каждым словом  Сергея Довлатова и от себя добавляю:  свобода  это еще и любовь разных незнакомых людей к творчеству на уровне полного взаимопонимания.  Вот и все.


                Глава  без нумера.

…Марина  среди ночи  вызвала по телефону Михаила:
-Приезжай немедленно! Володя поехал!
Шемякин примчался на квартиру Влади в Париже через полчаса. Марина открыла ему полураздетая:
-Не смотри на меня! Мне завтра на съемку в Рим, а тут такое!  Прошу тебя, помоги.
Сказав это , она убежала в ванную.
Володя глядел на Михаила и улыбался, он тоже был не одет:
-Мишаня, друг сердечный!
-Что с тобой , Володя?
-Тихо – тихо ,  ты , что ? Все нормально!- Высоцкий поднес палец к губам.- Айда на кухню, пока этой нет.
Проворно юркнув на кухню, Володя сразу же схватил какую-то под руку попавшуюся бутылку с красной жидкостью и поперхнулся ею, сделав огромный, жадный глоток впрок. Винный уксус в бутылке оказался не сильно концентрированным, пищевод поэта , оцепенев, не ожидая такого сюрприза, горел открытым пламенем. Часть желудочно-кишечного тракта в виде мышечной трубки 30 см длиной парализовала волю и Владимир грохнулся на стул , зажимая рот руками. В этот момент Марина вышла из ванной. Она сразу все поняла:
-Ты опять за свое? Ты мне дашь спокойно собраться или нет!?- Марина подошла к сидящему и глупо улыбающемуся поэту вплотную.- Миш, ну, смотри, что это такое? Ты что делаешь , а? Я тебя спрашиваю?- Обратилась она уже к Высоцкому.
Тот смотрел на нее и , сжав губы и неоднозначно улыбался. Актриса , видимо, уловила в этом какой –то злой умысел, непонятный подвох и со всей силы хлестнула его по голове наотмашь ладонью, потом еще раз. Володина голова, как игрушка «неваляшка» болталась из стороны в сторону.
-Погоди, что ты делаешь , он же болен!?-  Попробовал  вступиться за друга Михаил .
-Гад, гад, гад! Чтобы ты упился   вусмерть, чтобы  оставил уже меня в покое ,наконец! Нисколечко тебя не жалко, нисколечко! Гад!- Продолжала  рукоприкладствовать Влади.
-Погоди, Марина, ему же больно!- Михаил обхватил актрису сзади, почувствовав разгоряченное, гибкое тело.- Ты же убьешь его!
-Марина , уловив  чрезмерное , выходившее за рамки  необходимого для момента объятие, попробовала отстраниться.- Ты  синяки мне наставишь, у меня съемка завтра!- Она старательнее, чем того требовал случай, растирала свои плечи и руки.
-Это  ты, лошадка, ему синяков наставила!- Михаил , присев перед Владимиром,  рассматривал его лицо.
-Сам ты... , медведь , неотесанный.- Марина вдруг еще больше вошла в раж.
         Оттолкнув Шемякина,  она схватила бедного поэта и потащила  в прихожую. Женщина  была очень сильна , а в таком состоянии с ней бы даже  Леонид Жаботинский не справился. Через пару минут Владимир уже летел вниз с лестничной площадки и считал ступеньки всеми частями своего тела.
         Туда же отправился  и Шемякин, тщетно пытавшийся утихомирить разбушевавшуюся фурию. Потом на них полетели два огромных чемодана с подарками из Франции , которые поэт по доброте душевной, не умеющий никому отказать, вез в Союз: джинсы, дубленки и пр.
-Козлы! – Донеслось до друзей вместе с приземлившимся чемоданом.
Владимир успел зацепить  в прихожей женскую шапочку с помпоном и натянул ее на себя, в таком виде он был просто неотразим. Два часа ночи, Франция, два огромных чемодана и двое  мужчин, один из них-  пьяный в стельку , требующий продолжения банкета.
-Пойдем в « Две гитары» к Татляну!
            Жан Татлян, стоявший около своего заведения, в котором , кроме обслуги не было ни души за исключением пары- тройки занятых столиков, с надеждой вглядывался в темноту. Как вдруг свет парижских фонарей выхватил из черноты две нелепые фигуры с огромными ношами, при чем одна из  них  постоянно спотыкалась и падала, заставляя другую чертыхаться по-русски, ставить чемоданы на землю, поднимать и отряхивать своего спутника, будто  собираясь представить его в лучшем виде перед каким-то  важным жюри. Татлян в мгновение ока узнал их и вбежал в ресторан:
- Маша, Джон, Глеб, все быстро сюда! К нам идет Высоцкий! С пьяным Шемякиным или наоборот, я не понял , но это не имеет никакого значения, потому что одинаково опасно!
Татлян принялся  в срочном порядке снимать дорогие иконы, в изобилии развешанные на стенах популярного заведения. Он передавал их подоспевшей обслуге, которые срочно уносили все в подсобку.
            Сидевшей за одним из столиков режиссер Любимов с поклонницей своего таланта,  удивленно  наблюдал за происходящим и прислушивался к   знакомым фамилиям, не забывая подливать  даме шампанского. «Таганка»- знаменитый на весь мир театр бунтарей  из Союза ,гастролировал во Франции, режиссер был уверен, что ведущий актер в театре, но увидев его на пороге, да еще в таком непотребном виде, опешил.
Володя же , узнав своего босса сразу, прошел мимо него с невозмутимым видом, стараясь ступать прямо, не забыв небрежно бросить даме,  составившей компанию шефу,  шапочку с помпоном, которую та с восторгом приняла.
          Высоцкий поднялся на сцену и , взяв акустическую гитару, запел:



- Где твои семнадцать лет?
- На Большом Каретном.
- Где твои семнадцать бед?
- На Большом Каретном.
- Где твой черный пистолет?
- На Большом Каретном.
- Где тебя сегодня нет?
- На Большом Каретном.

Помнишь ли, товарищ, этот дом?
Нет, не забываешь ты о нем!
Я скажу, что тот полжизни потерял,
Кто в Большом Каретном не бывал.
Еще бы ведь...

- Где твои семнадцать лет?
- На Большом Каретном.
- Где твои семнадцать бед?
- На Большом Каретном.
- Где твой черный пистолет?
- На Большом Каретном.
- Где тебя сегодня нет?
- На Большом Каретном.

Переименован он теперь,
Стало все по новой там, верь- не верь!
И все же, где б ты ни был, где ты не бредешь -
Нет-нет, да по Каретному пройдешь.
Еще бы ведь...

- Где твои семнадцать лет?
- На Большом Каретном.
- Где твои семнадцать бед?
- На Большом Каретном.
- Где твой черный пистолет?
- На Большом Каретном.
- Где тебя сегодня нет?
- На Большом Каретном.

Немногочисленная публика  ночного ресторана, прогорающего и неуспешного, встала в едином порыве  и допевала кто на каком языке припев песни вместе с протрезвевшим в мгновение ока поэтом. Пел и Любимов, забыв про все нелицеприятные  слова . которые собирался сказать своему  нерадивому, но гениальному подопечному. Пели соскучившееся  уже от безделия музыканты, обслуга, сам Жан Татлян, не говоря уже о едва пригубившим  по просьбе Володи пару – тройку стопочек Шемякине. Володя спел на бис, Шемякин наверстывал упущенное ,ибо Володя пил после песни и кричал:
- Ну, мы же с тобой в жизни никогда не пили,  давай, маленькую стопочку выпей за мое здоровье!". А  Мише маленькая стопочка , по его же словам,  как акуле кровь почувствовать. И он поддался, догнал и обогнал  поэта по мироощущению в данную минуту  и в данной предлагаемой ситуации. И понеслась п***а по кочкам! А результатом этой ночной посиделки стала гениальная песня «Французские бесы». А затем Володя обратился к публике и лично Михаилу:
-А где твой черный пистолет?
И пока нетрезвая публика орала:
На балшом  карьетном!
Михаил , вспомнив русских земляков Юла Бриннера и Керка Дугласа,с непроницательной физиономией ковбоя, спокойно достал пистолет из бокового кармана, который всегда брал с собой, «охраняя Высоцкого» и , дождавшись паузы, произнес ровным голосом:
-Да вот он, Володя!
И начал методично палить по люстрам.
Публика завизжала и бросилась на выход, прибыла полиция и принялась подозрительно вглядываться в прохожих  у ресторана, не обратив внимания на парочку , удаляющуюся  в обнимку по невидимой прямой, начерченной  на асфальте,  в неизвестном направлении.
           … Марина Влади, как и все красивые женщины, ревновала своего любимого ко всему: к театру, друзьям , кино, поклонницам.  Песня стоила им серьезной ссоры. Володя уехал в Москву — Марина к нему прилетела, и он спел ей "Бесов". Марина выслушала, встала, побледнела и стала  демонстративно  собирать чемодан. Он говорит: "Мариночка, что с тобой, не понимаю?". А она: "Я эту неделю страдала, а меня в песне нет". Ревность была страшная,а ведь он вообще никому столько песен не написал, как другу своему  сердешному, — 12 песен. А она такая тетка- лошадка  упрямая, собрала чемодан и уехала на два месяца.  И  потом глупую фразу написала в своей книге, когда Володя умер: "Я вообще не понимаю, что их связывало и, что это была за дружба, что их могло связать, кроме любви к алкоголю и таланта, которым они оба обладали?". Но даже одного из этого списка достаточно, чтобы люди — выходцы из России — дружили и любили друг друга. Даже если бы они были просто пьяницы, могли бы подружиться, а  тут еще и два талантища неимоверных!


                Следующая за главой без нумера.
        ________________________________________ Джон Е. Боулт

 АПОЛЛОН-77
         
В начале 1977 года художник Михаил Шемякин, при активном участии поэта Константина К. Кузьминского, выпустил в Париже альманах "Аполлон-77". Собранные воедино поэзия, проза, фотография, цветные и черно-белые репродукции живописи, манифесты и заставки - всем этим "Аполлон-77" знаменовал конец целой декады артистического бурления Москвы и Ленинграда, представлял многие направления, которые в той или иной степени завоевали титулы  "неофициоза", "нон-конформизма".  "Аполлон-77" выполнил функцию  по выявлению личностей, идей и артефактов, которые, до определенной степени, характеризовали новую волну творчества в Советской России. Составители "Аполлона-77" приложили старание уделить равное внимание художественным или критическим работам Эдуарда Лимонова, Генриха Сапгира, Игоря Холина, Роальда Мандельштама, Константина Кузьминского, Анри Волохонского, Олега Охапкина, Владлена Гаврильчика, Елизаветы Мнацакановой и  других. В то же время, составители "Аполлона-77" сфокусировали свое внимание на исторических предшественниках своего "поколения битников", т.е. тех из представителей модернизма, с кем новые нон-конформисты чувствуют тесную связь - так например, Алексей Ремизов и Павел Филонов.
Название альманаха было выбрано не случайно.  Оно несет в себе глубокую символику, подчеркивает общую ориентацию участников. "Аполлон-77" вызывает незамедлительную ассоциацию с Санкт-Петербургским журналом, издававшимся Сергеем Маковским с октября 1909 и по 1917 /последний выпуск появился весной 1918/. И хотя журнал Маковского выходил регулярно, само определение "альманаха" Шемякина-Кузьминского указывало на то, что это проект рассчитанный и на будущее, хотя ни одного выпуска не появилось с тех пор. Важен факт, что оба издания появились в период наибольшего творческого расцвета в России и, как писал Маковский о Серебряном веке в 1910 году /и многократно повторяет Кузьминский и другие лидеры новой волны/:
        "За последние десять лет русское творчество совершило работу целого столетия, Что касается, в частности, художественной культуры, то я глубоко убежден: никогда еще Россия не переживала более плодотворной эпохи. То, что многие пренебрежительно называют кличкой "модернизма", – признак настоящего роста нашего эстетического самосознания..."1 /
Журнал Маковского был оплотом нео-классицизма, который сопутствовал, а в некоторых случаях противоборствовал развитию русского авангарда. При наличии частых ссылок на выставки авангарда, публикации его и другие проявления активности в Москве и Санкт-Петербурге на страницах "Аполлона", вряд ли можно представить себе журнал пропагандирующим идеи Казимира Малевича, Любови Поповой, Владимира Татлина и т.д. /хотя Василий Кандинский и являлся мюнхенским корреспондентом "Аполлона" в течении некоторого времени/. С другой стороны, многие художники, поэты и критики, связанные с радикальными течениями того времени, как, например, Натан Альтман, Борис Григорьев, Кузьма Петров-Водкин, Сергей Судейкин, Николай Гумилев, Анна Ахматова, Михаил Кузмин, оценивались в "Аполлоне" не без симпатии, особенно в выпусках 1913-15 гг. Более того, такие апологеты авангарда, как Абрам Эфрос, Николай Пунин, Александр Ростиславов, Яков Тугенхольд и Максимилиан Волошин, публиковали серьезную критику современного русского искусства в "Аполлоне". Сам Маковский, сын утонченного художника конца 19-го века Константина Маковского, унаследовал подчеркнутую элегантность и "хороший вкус", характеризовавший его детище. Петров-Водкин вспоминает, как
"утопая в кресле и свесив свою длинноноготную руку с золотым браслетом, будущий "Аполлон" процедил мне об избранности тех художников, кои удостаиваются участия в салоне /выставке Маковского, Д.Б./".2/
Когда мы представляем себе этого дэнди, восседающего в своей Санкт-Петербургской квартире посреди интеллектуальной жизни, мы вполне можем вообразить, что смотрим на Константина К. Кузьминского в начале 1970-х.
        "Аполлон-77", как и "Аполлон" не являлся авангардным изданием ни по дизайну, ни по композиции. Он не был особенно экспериментальным и, за вычетом поэтического раздела, альманах не представлял глубокой эстетической альтернативы тому партийно-контролируемому китчу, что носит названия советского социалистического реализма. Исключая то, что это было искусство создававаемое свободно, вне бюрократического или политического давления. На этом уровне новый "Аполлон" достиг тональности своего прототипа, поскольку свел воедино артистические таланты, отмеченные субъективной сосредоточенностью, уходом, остранением; и со своей сугубо аполитичной физиономией "Аполлон-77" поддерживает концепцию Маковского об аристократичности, элитарности искусства. Но здесь и кончается аналогия, ибо, в отличие от "Аполлона", "Аполлон-77" уделяет гораздо больше внимания философическим целям, индивидуальности выражения, трудностям художника в тоталитарном обществе и гораздо меньше изяществу внешней формы. Действительно, трудно говорить о каких-то общих формальных принципах, которые объединяют Константина Кузьминского и Роальда Мандельштама, Шемякина и Ремизова, Бахчаняна и Эрнста Неизвестного. Далее, предыдущий "Аполлон" был космополитическим, международным журналом и публиковал регулярно статьи о современных писателях и художниках Европы, обзоры выставок в Париже, Берлине и Лондоне, точно так же, как в Санкт-Петербурге и Москве. "Аполлон-77" посвящен исключительно русской культуре - и не делает никаких извинений на этот счет.
Составители "Аполлона-77" отбирали поэзию, прозу и изобразительное искусство с целью выразить свою веру в абсолютно диссидентскую природу нового искуства /искусства в большинстве, и во многом, их друзей/. Осознание этого импульса новой русской культуры напоминает нам также о том, что Маковскому не приходилось лучиться от этого разделения между "официальным" и "неофициальным" искусством. Само собой, в те годы было государственное искусство, представпяемое Санкт- Петербургской Академией художеств, и был авангард, но это были лишь два из многих дозволенных стилей в России накануне революции 1917 года: если бы Маковский посвятил свой журнал нео-примитивизму, кубо-футуризму и супрематизму, ему не грозил бы арест и ничто не заставляло бы публиковать его в Париже.
        "Аполлон-77" нужно рассматривать не только как кристаллизацию определенных достижений современной русской культуры, но также как явный, хотя и пробный, шаг к пропагандированию нон-конформистского искусства новой эмиграцией. С начала 1970-х и далее, центры третьей волны - Париж, Иерусалим, Нью-Йорк - породили впечатляющее количество книг и журнапов, организовали множество выставок, продали некоторое количество работ западным коллекционерам; к сожалению, многие из упомянутых авторов влились в европейский и американский социальный истэблишмент. Подобные свершения не могут расцениваться на равных с культурным движением первой эмиграции 1920-х /которая печатала такие журналы, как "Вещь/Гегенштанд/Обжект" и "Жар-птица", организовывала выставки такие, как "Выставка русского искусства" в Париже в 1932 и публиковала множество множество роскошных иллюстрированных изданий в печатнях Берлина и Парижа/; но по крайней мере, она фиксирует и распространяет идеи, жизненно важные для процветания новой эмиграции и создает платформу, на которой могут появиться более впечатляющие свершения.
        "Аполлон-77" - творение синтетическое, включающее не только поэзию и прозу, но также и живопись, историю культуры и философские доктрины. Эта ориентация подчеркивается знаком уважения, оказанным "Аполлоном-77" художникам прошлого, которые были компетентны более, чем в одной области, как например, Ремизов /писатель и художник/ и Филонов /художник и поэт/. Современная поэзия варьирует от потока сознания Лимонова до иронического абсурда Некрасова, от традиционной архаики Охапкина до языковых экспериментов Кузьминского. Историческая перспектива выдержана включением второй части поэмы Филонова, построенной на неологизмах "Пропевень о проросли мировой" /1914/, Введенского и Хармса, Вагинова и Кузмина. Эти произведения равно предвосхищают формальные поиски новых русских поэтов и являются существенным прототипом звуковых конструкций Кузьминского, Некрасова, Сапгира и других. Что касается визуальных искусств, то здесь положение далеко не столь обнадеживающее, поскольку новые русские художники, освещаемые в "Аполлоне-77", явно не столь продвинулись в области новых форм. Так например, филоновская аналитическая живопись предшествует и все же затмевает биогенетические формы Шемякина, эротически приправленные и механически адаптированные. Московские пейзажи Оскара Рабина оприраются на те же художественные методы, что были в ходу у группы "Бубновый валет" шестьдесят лет назад.
Было бы ошибкой воспринимать "Аполлон-77" как источник грандиозных художественных открытий, по крайней мере, в интернациональном аспекте; да и сами составители не заявляют подобных претензий. Как и сам термин "альманах", это своего рода поппури, пересечение различных культурных феноменов, которые содержат как позитивные, так и негативные стороны. Тем не менее, что может быть расценено как разве и вторичное по западным меркам - будь то поэзия Александра Глезера или живопись Рабина - имело и меет специфическую ценность для Советского Союза, пусть даже эти произведения равно далеки от авангарда 1910-20-х и современной американской культуры. Конечно, на Западе модно спорить, что ныне не существует авангарда, что все формы экспериментальной поэзии и живописи ныне приемлемы, так что столкновение с ежедневными нормами, столь жизненно важное для существования любого авангарда, исчезло в современном плюралистском обществе. В Советском Союзе, однако, все еще существуют условия, необходимые для процветания авангарда, и, в своей оппозиции к государственному вкусу, представители авангарда отвергают установленный порядок /и, естественно, не принимаются им/. Другими словами, если, каким-то чудом, "Аполлон-77" появился бы в Ленинграде, а не в Париже, он имел бы гораздо больший резонанс: он был бы воспринят как жест мученичества во имя великого дела искусства. Публикация "Аполлона-77" на Западе, с нашим восприятием искусства более как отдохновения, нежели вдохновения, до некоторой степени нейтрализует его потенциальный эффект. Тем не менее, даже в середине 70-х, "Аполлон-77" не представляет все прогрессивные аспекты современной русской культуры и, своим явным упущением ряда поэтов и художников, отражает определенный уклон его составителей. "Аполлон-77" концентрируется на Ленинграде и не освещает Москву, он не содержит прямых ссылок на концептуальное искусство, кинетическое и ландшафтное перформанс и хэппенинг, игнорирует электронную музыку, экспериментальный балет, новые направления в дизайне, т.е. те формы, которые, по возрастающей, занимают ведущую роль на интернациональной сцене искусств.
При всех своих недостатках, "Аполлон-77" является путевой вехой в развитии русской культуры. Как сумма литературных и художественных явлений русского подполья, этот альманах уже имеет историческую ценность. Но время смазывает впечатления и снимает остроту. Как "Аполлон" Маковского, когда-то трактовавшийся как "буржуазный" и "формалистический", ныне вызывает позитивную оценку советских историков, так, в один прекрасный день, нет сомнения, "Аполлон-77" будет признан и одобрен советским официозом. Его участники будут прощены, а потом и провозглашены, его содержание будет трактоваться словами "гуманизм", "социальное достоинство человека", "лирический подъем" 3/ и т.д., и Лимонов, Гаврильчик, Кузьминский, Шемякин, Рабин и их коллеги будут вовлечены во все расширяющуюся сферу социалистического реализма. Парадоксально, но "Аполлон-77" будет помещен в пантеон советской культуры, само сооружение которой он тщился разрушить.

                Глава   третья

-Михаил!-  С утра звонил сосед и приятель художника. – Что тебе привезти на завтрак , круассаны?
Хороший человек этот француз, сердобольный, ему свойственно чувство , которого  у русских в избытке- забота о ближнем. Он прекрасно знает, что Михаил Шемякин уже семь  лет подряд сидит в своей студии в наушниках и сводит записи на семь пластинок –гигантов с песнями друга Высоцкого иногда перемещаясь в мастерскую, чтобы сделать какой-нибудь быстрый рисунок или , сев за стол набросать аннотацию к фотографиям,  портретам…
    Работая в студии у Шемякина , Володя мог перепеть каждую песню по несколько раз и всегда получалось неожиданно и оригинально. То, что успешно продвигалась кропотливая работа над «абсолютно бессмертной вещью» , было понятно обоим. Высоцкий уже не воспринимал стихи и песни, как лично свои, он как бы прислушивался, приглядывался к ним со стороны, иногда  с легкой улыбкой , показывая Мише  на колонку, из которой несся его разухабистый , трагический или лирико –драматический голос с характерной хрипотцой, приговаривал:
-Каков, а!?
То, что сделал для своего друга художник, просто не укладывается в голове. Он взял вот так просто и выбросил из своей жизни  целых семь лет, за которые мог бы сделать несколько монументальных скульптур, поставить спектакли, написать  иллюстрированный роман… да просто прожигал бы жизнь с цыганами и женщинами, для себя любимого…
Мне кажется, этот поступок сродни тому , как если бы Шемякин отдал Высоцкому свою почку, снял кожу для имплантации. А он  мог  бы это сделать запросто, просто взгляните на его многочисленные шрамы на лице, руках, на всем теле, но об этом разговор будет попозже.  Да, нет , здесь намного все глубже и жертвеннее что ли. Художник этим самым сказал  своему другу последнее: «Прости» , отдав должное его огромному таланту, до сих пор не оцененному по достоинству.

И это не первый такой благородный поступок Шемякина. Он не может зарабатывать деньги на своих друзьях. Он сделал великолепные пластинки с песнями цыган, также отрешенно и самозабвенно работая с Алешей Дмитриевичем, с Поляковым, а потом просто взял и все права на пластинки отдал им.
            Права на пластинки Высоцкого принадлежат Марине Влади и сыну Никите.
-Здравствуй , Никита. Я хочу поговорить о тех пластинках твоего отца, что я вам отдал.- Михаил еще сдерживал себя.- Что ж ты делаешь? Зачем ты это делаешь?
В  московской квартире , переступая босыми ногами на  холодном паркете, мялся и маялся  у телефона сын Владимира Высоцкого, еще не протрезвевший толком и не совсем понимающий , кто ему звонит в такую рань из Парижа:
-Михаил Михайлович,  я только продал права на слова и все.
-Черт! Что ж ты, подлец, наделал!? Это мои записи, мы с твоим отцом работали над ними семь лет!
-Мы записали новые пластинки : «Песни Высоцкого в новом музыкальном оформлении».- Никита наконец нашел стакан с водой.
-Вы выхолостили чистый голос  Высоцкого. И ты врешь, мерзавец! При чем здесь слова? Люди пользуются голосом, который записал я. А ты взял и продал эти пластинки!
           Сыновья великих.  Верна пословица, что на них природа отдыхает. Давайте  вспоминать, кто первым в голову придет? Сын  великого Юрия Никулина, Максим, бездарный журналист, прыгнувший  в по наследству доставшееся ему кресло огромного московского цирка, неуклюжий толстяк Полицеймако, сын Семена Фарады, Константин Райкин до старости трясущий своими ляжками в «Сатириконе», Андрей Леонов- вообще без комментариев, Александр Масляков- бездарная нюня с лицом недалекого человека, Виторган, Ширвиндт, Табаков, Бондарчук… Есть, конечно, и  исключения. на то оно и правило, чтобы были исключения из него. Михаил Ефремов, Алексей Баталов, как их все- таки  мало этих исключений!  Но здесь совсем иной случай. Вспомните интервью десятилетней давности, данное Никитой одному из телевизионных каналов, ничего еще не помышлявшему и просто банально торгующему лицом а-ля папенька, в котором он благодарил за свалившееся на него с неба директорство в музее Высоцкого, клялся и божился, что никакой он ни актер, чтобы сниматься в фильмах, талантов нет , извиняйте… И , что же мы видим по прошествии оного времени, взгляните в Википедию! Никита Высоцкий: актер, режиссер , сценарист, писатель..!? Эвон, как его прорвало! Скоро петь начнет и музыку писать. Признайтесь только в одном, вам хочется эти фильмы смотреть?
          Прав , тысячу раз прав Шемякин! Гадкий мальчишка получился у гениального поэта!


                Глава     четвертая

 Михаил Шемякин сидит за столом в зеленом кабинете, в здании своего фонда на Садовой улице в Санкт-Петербурге. На нем китель, галифе, высокие черные сапоги, на голове неотделимая от его образа фуражка с многоугольной тульей.
         Художник заканчивает пространный опус о своем друге Владимире Высоцком. Текст уже готов, но пока не закончен цикл иллюстраций: Шемякин делает 42 иллюстрации (столько лет прожил Высоцкий) и один большой портрет поэта.
Шемякина познакомил c Высоцким в 1974 году танцовщик Михаил Барышников.
Они подружились моментально, так ,  будто знали друг друга  давным- давно и просто непредвиденное стечение обстоятельств развело их на время.
На даче Марины Влади под Парижем , в Сент-Женевьев-де-Буа ,   собрался весь русский бомонд . Они пели и пили, закусывая .  Высоцкий пел без устали до трех или четырех ночи.  Скоро к ним присоединился  Михаил Барышников, приехавший в Париж на гастроли.  Он и познакомил Шемякина с Высоцким, пригласив всех в Гранд- Опера. Барышников танцевал  отрывок из «Дон Кихота», танцевал недолго, минут пять- семь, но аплодисменты, которыми вознаградила  его публика, превзошли все, что  слышал  до этого знаменитый театр. После выступления все пошли за кулисы, там  Барышников и свел будущих закадычных друзей. Танцор , еще не отошедший от образа, разгоряченный  темпераментным танцем, обнял   и Мишу и  Володю, чуть притянув к себе каждого:
-Знакомьтесь, черти гениальные!
-От гениального слышим!- отозвался  Высоцкий. И протянул Михаилу   руку.- Владимир.
-Михаил Шемякин. – Полностью представился художник, поправив очки.
-Владимир Семенович!- Подыграл ему Высоцкий.
-Михаил Михайлович!- Подхватил Шемякин.
Про Барышникова как-то сразу  позабыли, любуясь этим тандемом, но он быстро напомнил о себе:
-Все ко мне пить шампанское!
Вот , что пишет об этих закадычных друзьях в своей книге Михаил Барышников:
«Их биографии были схожими: военные семьи, отцы — полковники, детство в Германии... Их объединяло чувство независимости и внутренней свободы, и самое важное совпадение — стиль жизни и мировосприятие, необыкновенная одаренность и талант обоих. Дружба включала трогательную заботу друг о друге; их разделяли тысячи километров, границы, идеологические войны, но были встречи, письма, звонки... И случались загулы в русских ресторанах Парижа, когда оба, как выражался Высоцкий, «входили в пике». Но не гульба была сутью их дружбы. Основой всего было совместное творчество и духовное взаимное обогащение. Один жил на Западе, и его русское имя, известное всему миру, усиленно вычеркивалось в нашей стране из всех списков: мало кто знал художника Михаила Шемякина. Другой жил в России, и из распахнутых окон каждого дома неслись его песни, и не было человека, который не знал бы Высоцкого, но его имя тоже отовсюду вычеркивалось...
Михаил Шемякин один из самых признанных на Западе русских художников. Работы его выставляют крупные галереи Нью-Йорка, Сан-Франциско, Лос-Анджелеса, Парижа, Токио... Он почет¬ный доктор пяти университетов, пожизненный член Академии наук Нью-Йорка, шевалье изящных искусств (французское звание), лауреат Государственной премии России... Его работы находятся в музейных и частных коллекциях многих стран мира, в том числе в музее «Метрополитен» (Нью-Йорк), Русском музее (Санкт-Петербург), Третьяковской галерее (Москва), Музее современного искусства (Париж), Яд Вашем и Музее современного искусства (Телль-Авив)... Удачник, счастливчик, которому завидуют многие, не задумываясь о том, сколько он прошел унижений и вложил труда в свое счастье...
В его студии на самом видном месте висит портрет кабардинца в форме полковника Советской Армии с рядами орденов. Это отец художника — Михаил Петрович Шемякин. История его жизни поразительна. Семья Миши Карданова была истреблена в пла¬мени Гражданской войны, и сироту усыновил белый офицер, друг отца, Петр Шемякин. Затем трагические события оборвали жизнь приемного отца. Мальчик вновь остался один, и его где-то на рынке подобрал красный казак Пилипенко. Маленький кабардинец стал сыном кавалерийского полка.
В Гражданскую войну тринадцатилетний Шемякин-старший из рук будущего министра обороны СССР маршала Г.Жукова получил свой первый орден Боевого Красного Знамени. А спустя двадцать с лишним лет именно Жуков, начальник Генерального штаба Красной Армии, назначил его командиром отдельного кавалерийского полка в корпусе генерала Льва Доватора — в самые крутые месяцы войны... Свою автобиографическую книгу Шемякин-младший назвал не без вызова: «Я сын советского офицера».
Мать художника — Юлия Николаевна Предтеченская после окончания театрального училища работала в театре Н.П.Акимова. Началась война, и Юля ушла на фронт. Там она знакомится с будущим отцом художника и поступает служить в кавалерию. В апреле 1943 года Шемякин отправил жену рожать в Москву. Сразу же после родов он забирает жену и сына опять к себе. Так они следуют за его дивизией из города в город, которые брали советские войска.
После войны детство художника прошло в Германии, где отец был комендантом ряда немецких городов. Миша учился в закрытых интернатах Кенигсберга, Дрездена, Карл-Маркс-Штадта. В 57-м они возвращаются в СССР, живут в Ленинграде.
Так как у Михаила с детства были какие-то задатки и любовь к живописи, он поступил в художественную школу при Академии художеств имени И.Репина. За год до окончания Михаила исключили из школы, ввиду того что «его художественное мировоззрение не соответствовало нормам социалистического реализма». Его обвинили в увлечении «чуждыми нам идеями»: творчеством художни¬ков позднего Возрождения — Босха, Брейгеля, Грюневальда, работами представителей советского авангарда — Татлина, Малевича, Лисицкого. Это был тяжелый удар: к тому времени уже было ясно, что Миша не хочет и не может делать ничего другого, кроме как рисовать. Причем не может и не хочет рисовать как «положено».
Чтобы научиться рисовать, надо научиться копировать мастеров. В Эрмитаже для людей со стороны это очень дорого. Поэтому он устраивается грузчиком в бригаду такелажников Эрмитажа и получает доступ к бесплатному копированию Ван Гога, Дега, Сезанна... С утра он грузит помои, сгребает снег, скалывает лед на тротуарах вокруг Эрмитажа, а вечером копирует великих мастеров, потом но¬чью можно отдаться собственным экспериментам и фантазиям.
Жил Шемякин в ту пору в полной нищете на зарплату грузчика — 28 рублей 50 копеек, родители развелись, и отец навсегда уехал в Краснодар. Ему не нравилось, что сын мечтает о карьере художника, а не военного, а жена не представляет себя вне театра.
В ту пору боролись с инакомыслием в искусстве не только в Ленинграде. 1 декабря 1962 года Н.Хрущев устроил неслыханный разнос художникам при просмотре выставки студии Элия Бенютина в Манеже. Экспозиция была сразу же закрыта для осмотра, и все работы арестованы.
В 64-м году, на 200-летие Эрмитажа была организована выстав¬ка молодых художников-неофициалов. Шемякин выставил иллюст¬рации к Гофману и Достоевскому. На третий день выставку разо¬гнали. Сотрудники, написавшие положительные отзывы, получили партийные взыскания, а директора Эрмитажа доктора исторических наук М.И.Артамонова уволили.
Директор картинной галереи в новосибирском Академгородке М.Макаренко, устроивший в 1967 году ретроспективную выставку молодых художников-нонконформистов Михаила Шемякина и Павла Филонова, был даже осужден на восемь лет строгого режима.
С работы Шемякина выгнали, но он продолжает рисовать.
Однажды принесли повестку о немедленной явке в психодиспансер якобы на беседу с профессором. Прямо оттуда его отпра¬вили в специальную экспериментальную психиатрическую клинику им. Осипова с диагнозом — шизофрения. В клинике уколами и таблетками из Шемякина пытались выбить страсть к мистическим картинам. Только через полгода из психбольницы выручила мать, взяв сына на поруки. «Лечение» не прошло даром — через полтора месяца началась депрессия, появился страх, аллергия к масляной краске. Какое-то время Михаил скрывается в горах Сванетии, затем в Псковско-Печерском монастыре. Скитания продолжались около года. Страх прошел, краски уже не вызывали отвращения, и Шемякин вновь становится к мольберту.
Русский композитор Игорь Стравинский, проживающий в США, высоко оценил работы молодого художника и способствовал тайному вывозу некоторых его работ на Запад. В 69-м году про¬ходит персональная выставка работ Шемякина в Нью-Йорке, затем участие в выставках в Кельне и Париже.
Прослышав о молодом и талантливом художнике, в 70-м году в Ленинград приехала одна из наиболее успешных французских «галерейщиц» Дина Верни. В молодости она несколько лет проработала в Москве корреспондентом газеты «Le Monde», хорошо знала русский язык и фольклор, поддерживала отношения с диссидентами... Но основным занятием Верни было то, что принято называть «авангардным искусством». Она выставляла Энгра, Дега, Сезанна, Кандинского; в России была знакома с лучшими художниками-авангардистами: Кабаковым, Булатовым, Янкелевским, Рабиным... И, конечно, была в курсе появления нового таланта. Она собрала карти¬ны Шемякина — более 60 работ — и по дипломатическим каналам увезла в Париж, организовала выставку, которая имела большой успех. Искушенная не только в искусстве, но и житейских делах, Верни предложила Шемякину развестись с женой и вызвала ее вместе с дочерью во Францию по гостевой визе...
Терпение охранителей социалистической нравственности и такого же реализма по отношению к художнику-бунтарю закончилось.
М.Шемякин: «Помню, как меня выгнали из России. Я был совсем мальчишкой — 27 всего-то! — и меня в первый раз назвали «Михал Михалычем». Вызвали в ОВИР, а там, в отдельном кабинете, сидел полковник (я потом узнал его фамилию — Попов) ленинградского КГБ. Он сказал: "Жить вам в СССР не дадут. Прежде всего — Союз художников. Сумасшедшие дома вы прошли. Принудработы — тоже... Второго суда над вами не будет, автоматически получаете два года. Из тюрьмы же вам не выйти, пойдет накручивание сроков. Тюрьма — психушка — зона. Есть предложение: покинуть пределы нашей державы, несмотря на то что вам придется за границей нелегко. Тем не менее, это для вас лучший выход. Никто не должен знать, что вы уезжаете. Мы даже с родителями не можем вам дать попрощаться. Уезжайте срочно. Поймите: наш отдел за то, чтобы вы уехали. Но у нас есть соседи, которые тоже занимаются вами. Так вот: им очень интересно наблюдать за вами и вашими друзьями... Главное, друзьям ничего не говорите: свои — хуже врагов"».
В ОВИРе Шемякину выдали паспорт с правом на постоянное место жительства и выбором страны, которая сразу предоставит это право. Французское посольство сразу же выдало визу. И вот 25 декабря 1971 года Дина Верни со своим мужем в аэропорту Орли встречала Шемякина, прилетевшего без вещей, но с любимой собакой».



                Глава      пятая
 В 1987 году Иосифу Бродскому присуждается Нобелевская премия. Вскоре после этого он приезжает в Париж и выступает в Сорбонне с чтением своих стихов. Естественно, отвечает на вопросы слушателей. И один из первых вопросов — если не самый первый: «Как вы относитесь к Высоцкому?» В ответе Бродского есть неожиданные слова: «Мне обидно, что он писал песни, а не стихи».
Что стоит за этим? Очевидное — что жанр «человек с гитарой» — авторская песня — все-таки не высокая классическая поэзия… Или некоторая горечь ситуации: 1987 год— это публикация ряда сборников стихов и песен Высоцкого в России, новый взрыв его всенародной славы. А Бродский, несомненно, понимал, что в эмиграции он теряет читателей в России, а поэзия — это не только тексты, но и то, что происходит в душах читателей…
Следующий вопрос:
-Переживет ли Высоцкий время?
— Думаю, что да. Если Вертинский пережил, то он, думаю, да. Из всей этой профессии я лучше всего относился к Высоцкому. В нем было абсолютное чутье языковое, — да? И рифмы совершенно- замечательные. Я по этому признаку сужу.»
У Бродского хранилась значительная часть рукописей В. В., но, главным образом, черновые варианты. Сейчас они опубликованы в тульском пятитомнике и в германском семитомном издании.
И, наконец, на пресс-конференции 1 марта 1989 года Марина Влади говорила, что во Франции готовится сборник песен и стихов Высоцкого в переводах на французский язык. Предисловие к этому изданию согласился написать Иосиф Бродский. Неизвестно, успел ли он это сделать…

Мистерия - стихия Шемякина. На карнавале в Венеции М.М. Шемякин совместно с Вячеславом Полуниным и "Лицедеями" реализовал совместный проект - "метафизические шествия". Огромный череп в виде арбы на огромных колесах медленно ехал по мостовой к памятнику Казанове. Его везли персонажи в плащах, масках, костюмах работы Шемякина, сопровождаемые процессией участников карнавала. Это было впечатляющее зрелище. Культура карнавала, цвета, краски, сочетание таинственной игры, смеха и абсолютной серьезности - это шемякинское. Кто видел "Карнавалы Санкт-Петербурга", с этим согласится. Вот мнение Анвара Либабова (и, наверное, не его одного): "У Шемякина такое богатство идей, что на их основе можно сделать целый метафизический театр. Если воспользоваться его формами, костюмами, масками, можно сделать театр интерьерный, уличный, какой угодно. Столько находок для театральной среды, целый мир - бери да играй!"
Вообще, театральный опыт у Михаила Шемякина небольшой. Была, правда, теперь уже полу мифическая, немедленно запрещенная постановка "Носа" Д. Шостаковича в консерватории (всего один спектакль), была работа над либретто "Преступления и наказания", и, если бы нашелся в свое время композитор, возможно, Владимир Васильев поставил бы спектакль в Большом театре, но "если бы" не произошло. До недавних пор шла работа над прокофьевской "Любовью к трем апельсинам". Тоже приостановилась. Однако причиной этому послужил... новый проект - "Щелкунчик". История эта в своем роде занимательная и тоже из ряда странных совпадений.
Однажды Шемякин увидел по телевизору американский вариант "Щелкунчика". Постановка показалась ему очень устаревшей по зрительному ряду, и художник заснул с мыслью: "Как хорошо, что я не профессиональный театральный художник, а то, сделав такое, я бы повесился". Через два часа раздался звонок из Лондона Валерия Гергиева, о н сказал Шемякину: "Ты только не отказывайся сразу, мы обязательно будем делать Прокофьева, но сначала давай поставим "Щелкунчика"...
Премьера "Щелкунчика" в Мариинском театре состоялась в ночь на 14 января 2001 года - старый Новый год, самое сказочное время, когда творятся всякие волшебства. Шемякин стал автором костюмов, масок, декораций и даже работал над либретто.
В 1993 году М.М. Шемякину присуждена Государственная премия Российской Федерации в области литературы и искусства. Он отмечен французским орденом "Рыцарь искусства и литературы" (1994), а также почетной медалью "Достойному"
Российской академии художеств (1998).

                Глава     шестая



 Теперь поговорим о подлинной смерти Высоцкого.
Тридцать пять лет назад не стало Владимира Высоцкого, он ушел в  42 года.
Нет смысла рассказывать о значении его творчества, о масштабе дарования — это вещи настолько же очевидные, насколько очевидна гениальность Пушкина. Наверное, и Владимир Семенович был последним советским гением, чей уход стал символом конца эпохи.
Сегодня все телеканалы вспоминают Высоцкого, показывают кадры из «Гамлета», повторяют фильмы с его участием, открыли  музей его имени. Ставят памятники… И не договаривают главного, важного. Хотя говорят и пишут много, наверстывая упущенное . Пишут все больше о том, что великого поэта сгубила водка, вот и я незаметно для себя тоже начал сваливаться на  эту проторенную легкую  дорожку.

Последние  три года  жизни алкогольная зависимость не занимала большого места в жизни Владимира Семеновича. Потому что ей на смену пришла другая , а именно — наркотическая. Первые наркотические опыты Высоцкого относятся к 76-му, когда один служитель медицины по доброте душевной посоветовал ему морфий в качестве средства выхода из запоя. Ничего вам  это не напоминает? Дантес застрелил Пушкина на дуэли, Мартынов Лермонтова, а здесь этакая  трагическая форма отложенной смерти. Мол, один укол, и снова в форме. А дальше будь , что будет. Михаил Шемякин, человек неудобный для власти, пошел еще дальше и заявил, что это спланированная операция КГБ. Зная о известности и доходах мастера, я не думаю , что он решил просто привлечь к себе внимание этим заявлением и тупо пропиариться.  Поэт принимал наркотики, позволяющие расслабиться без сильного внешнего эффекта.  А быть постоянно в тонусе для Высоцкого было очень важно из-за очень жесткого рабочего графика и высокого социального статуса. Ведь, несмотря на отсутствие заметного официального признания, он был настоящей советской суперзвездой, зарабатывал огромные по тем временам гонорары .
До  77-го года наркотики не играли особой роли в жизни, и стали серьезной проблемой только к концу 78-го. До этого же, по свидетельству фактической гражданской жены (и ее звали не Марина Влади, с которой они виделись нечасто), уколы морфия делались только после изматывающих спектаклей «Гамлета», чтобы «восстановить силы». Надо понимать, что в те годы морфий не считался  чем –то ужасным, и злоупотребление им воспринималось, как относительно невинная забава богемы. Поэтому проблем с «лекарством», как называл Высоцкий наркотики, у него не было. Что-то приносили знакомые врачи, иногда уколы делали медсестры в больницах, и известны случаи, когда Владимир Семенович просто останавливал «скорую» и имитировал почечную колику. Он же был актером! А уж сколько наркотика ему передавали за бугор пилоты «Аэрофлота» под видом сердечных капель…
Известная клиническая смерть 25 июля 1979 года в Бухаре — следствие инъекции неизвестного препарата, который Высоцкому на местном рынке подсунули под видом морфия.
В 1980-м году, когда зависимость стала слишком очевидной, Высоцкий предпринимает несколько попыток вылечиться. Он делал гемосорбцию -мучительную очистку крови. Он ложился в парижскую клинику , уезжал с Мариной Влади в заброшенный уголок на юге Франции и пытался соскочить сам, но, увы, все тщетно.
К началу августа Высоцкий твердо пообещал Влади завязать, и, когда начавшаяся Московская Олимпиада перекрыла многие каналы получения наркотиков, особенно и не настаивал на их добыче. Хотя найти можно было. «Заменой» морфию стали водка и , временами , кокаин. Однако бригада из Склифа испугалась не алкогольного опьянения, из него Высоцкий уже практически вышел (он очень сильно пил в начале июля, когда умер один старый актер Театра на Таганке, Олег Колокольников). Просто личный врач Высоцкого, который в последние дни жизни находился постоянно рядом, так накачал его различными, противоположными по действию лекарствами, что транспортировка куда-либо была попросту невозможной. Было принято решение подождать до 25 июля, пока Высоцкий хоть немного придет в норму. Подождали…
Что именно произошло в ночь с 24 на 25-е июля тоже не очень ясно. Сколько людей, бывших в то время с актером, отправились уже в мир иной и не расскажут нам правды. Официальная версия — инфаркт. Те же врачи из Склифа говорили, что на самом деле Высоцкий, находившийся под воздействием большой дозы хролалгидрата ( релаксант), задохнулся завалившимся языком, а личный врач это проспал и очнулся, когда было уже поздно. Участковый, изучавший обстоятельства смерти, настаивал, что друзья, уставшие от выходок умирающего Высоцкого, связали его простынями и легли спать, а хрупкие сосуды наркомана не выдержали.
В любом случае, вскрытия не делалось, и подлинная причина смерти была в прямом смысле унесена в могилу.  Спасать Высоцкого надо было от самого себя, а сделать это  было уже невозможно. Он умер бы все равно, счет шел на месяцы. Организм был подорван до предела — печень отказывала, не справлялось сердце, на ноге развилось сильнейшее воспаление от иньекций (те, кто видел Гамлета и Хлопушу в исполнении Высоцкого, знают — он не мог делать уколы в вены на руках, надо было играть с голым торсом). Строго говоря, нормальный человек от таких экспериментов над собой умер бы лет в двадцать пять. Могучий организм Высоцкого продержался гораздо дольше, и до последнего его физическая форма была впечатляющей. Посмотрите поздние ролики - уже летом 1980-го он делает на сцене Таганки такую стойку, какую не повторить и гораздо более молодому и здоровому человеку. Но, увы, свои пределы есть у каждого. Свой Высоцкий нащупал в 42. Как и Элвис Пресли, кстати.
         Почему же нельзя открыто сказать  о том, что именно наркотики убили  такого сильного человека, как Владимир Семенович, чтобы другим неповадно было?
Вместо этого  СМИ  навязывает нам  образ  грустного поэта, который переживал свою не признанность на родине и заливал  грусть- тоску    народным способом. Все не так, ребята, далеко  не так!


                Глава      седьмая


     Я пережил Высоцкого на  12 лет, а в остальном все  так же , как у него. Хотя я не  принимаю наркотики, пью в меру, не собираю стадионов, да  и вообще пою, только тогда, когда выпью, т.е. редко.  Сейчас  во многом  спасает невидимая сеть интернета. Да, еще я выше на 20 см, и тяжелее на 55 кг. Уже смешно, правда? Какое это имеет значение? Ну , так вот. Благодаря интернету меня начали читать и узнавать, иногда, правда, путая с Довлатовым. Присылают короткие весточки из разных стран: Португалии, Италии , США, спрашивают , где можно приобрести мои книги. Я на это отвечаю: читайте здесь бесплатно, мой  самый большой тираж- 1000 экземпляров всего, по одной книжке на город. Предлагают издать мои вещи на свои средства, я не отказываюсь, только , говорю, не забудьте моим именем подписаться. Роман «Отдых в Испании» прочитало более 1000 человек, не отстают и «Сейнер «Палтус», пьеса «Женщина и поэт». Многие книги просто воруют, авторские права в нашей стране никак  не работают. Моими стихами, без разрешения на то автора, заполонили рекламы Экскаваторных заводов ,  каких –то сомнительных сайтов, даже целые пьесы стали выкладывать, не указывая автора. Однажды на электронную почту написала  женщина, представилась писателем, издателем, попросила разрешения издать несколько книг и сборник стихов, прошло больше года, от нее ни слуху , ни духу, адрес не работает. Еще веселее стало, не правда ли? Сейчас я намеренно  выкладываю «недописанные» вещи, рискните здоровьем допишите   дальше сами!
            Но  вернемся к великому Шемякину.
Звонок 1.
           -Однажды мне позвонил Высоцкий: «Мишка, меня проморочили в  КГБ целый день.»
   А до этого звонка была сгоревшая дотла французская типография со всеми станками и  напечатанным тиражом. Уцелел только знаменитый «Аполлон 77» Шемякина, о котором уже говорилось выше. Шемякин сделал первый свой удачный памятник нонконформизму. Деньги, вырученные за него, вложил в издание «Аполлона». Этого очень боялись в Союзе, подозревали за этим идеологическую бомбу. Готовили из слабых и сломленных людей  бригады стукачей, писались предупредительные статьи , брались разоблачительные интервью. Поджог , наверняка, был организован этими же деятелями. Когда же. как Феникс из пепла «Аполлон» все же возник,  КГБ было в полной растерянности. Но больше всего Шемякину досталось от первой волны эмиграции: князья, графы рвали и метали. «Вы приехали сюда, чтобы взорвать основы великой русской культуры!»
   Михаил Шемякин, не смотря ни на что, первым печатает Юрия Мамлеева « с его какашками, монстрами и вампирами…», Лимонова ,Щапову, Кабакова… КГБ же снова оказался в луже, если они напишут об «Аполлоне», как о событие, значит смыкаются идеологически со старой эмиграцией.
Высоцкий , позвонив Шемякину в тот день, знал, что их пишут, но ничтоже сумняшеся  произнес в трубку:
-У них на столе лежал твой «Аполлон».
-Что вы думаете по этому поводу? – Спрашивал гэбист у поэта, кивая на книгу.
-Это грандиозная книга!
-И вы будете продолжать дружить с Шемякиным?
-Дружили и дружить будем. Вы нашей дружбы не касайтесь.


- После чего меня , Мишаня, отпустили!

Звонок 2.
-Здесь все предельно просто: человеческая жизнь   ничего не стоит.- Говорил Михаил в трубку,  внимательно слушавшему  Высоцкому. - Я понимал, что в Союзе  мне чаще всего грозил  просто кулак, хотя были и не очень приятные покушения, принудительное лечение. А здесь я понимаю, что моя жизнь просто в опасности. Я выступаю довольно резко , меняться не могу и не хочу.
Потом , спустя много лет после смерти поэта в интервью:
-Есть люди в Кремле, которые просто меня ненавидят и не скрывают этого. Об этом прекрасно знают и люди из моего окружения, люди очень высоких рангов. Я даже во Франции не чувствую себя в безопасности. Как только я в это дело ввязался , у меня появились кремлевские враги, я понял, что где бы ни находился, если захотят убрать, уберут на любом континенте. Они прекрасно это показывают. Было образцово- показательное убийство, вернее, казнь Литвиненко! Так густо засыпали весь Лондон этой радиоактивной пылью! И как господин Березовский опукался, описался , обкакался и три недели никого не принимал.  Эта попытка создать общество «Меча и орала»  в духе Остапа Бендера кого-то насторожила в Кремле и решено было провести это показательное убийство, казнь…

Письмо.
            


             «Дорогой мой , Мишка!
Сегодня в день поминовения  -они- французы сделали всеобщую забастовку. И телевидения и светофором, все позакрывали, гады, и народ ихний- французишки т. е. ринулся на улицы и в кино.
             В такой напряженной и сложной обстановке , когда даже негде поставить автомашину, мы – двое русских людей, Марина и я , решили помолиться. Они, т.е. те же, французы лишили нас возможности с тобой попрощаться, как следует быть.
               Я завтра улечу. Позвоню, конечно, постараюсь приехать, конечно, в конце ноября, если все будет нормально.
               Я тебя обнимаю и целую крепко.
               Добра тебе много!
               Больших миллионов!
               Даешь синагогу
       И ложу масонов!

             Твой  Вовчик .       1. 11. 1978г.»

Звонок 20.
-Привет, родной, как ты? У меня тут русскоязычные интервью берут, все провоцируют на откровение о  моем отношении к строю нашему. Да пошли они в ж…!
«…Немножко мне сложно, может понести , как и отца моего, которой мог рубануть- у нас семейные такие поговорки: «Дурак вы , товарищ маршал, дурак вы, товарищ генерал!» Т.е на заседании генштаба мой отец мог встать и сказать такую вещь. С моего отца шесть раз сдирали погоны, шесть раз понижали до солдатской должности, если бы он не был воспитанником маршала Жукова, в свое время, потому что мой отец отгрохал две войны: гражданскую и Отечественную, и обе войны в седле, потом перешел на самолет и танк. Но во всяком случае, был и к расстрелу приговорен.  …А второй раз он сказал, когда понял , что его дивизия может попасть просто в засаду по глупости командующих верховных. Он сказал : « Дурак вы , товарищ маршал …» Опять были сняты погоны; я тоже самое могу сказать кремлевскому сотруднику…»

Интервью.

«- Я –то лежал на принудлечении в клинике Осипова, Володя был в сумасшедшем доме, но как алкоголик. А я лежал в клинике экспериментов, где на нас испытывали первые психотропные аппараты. В то время мы были, как подопытные кролики… Уколы, уколы и уколы, закрытое такое заведение при КГБ. … Меня посадили на три года, если бы не мама,  она видела , что со мной делают…  Через полгода, через адвокатов, мать вытребовала меня, как инвалида на поруки, взяла меня под свою ответственность…»

Звонок 155.
- «Вовка, привет , как ты!? Рад тебя слышать,  как вообще ?  Я вот тут сижу статью пишу и думаю о нас .» Наша дружба родилась действительно внезапно, но было ясно, что это — навсегда. У меня по крайней мере такое впечатление, согласен, да?  Ангелы наши творящие и любящие Свет, Красоту и Справедливость, узнали друг друга, а духи бесшабашности, буйного отчаянного веселья и разгула, сидящие в каждом из нас, узнали друг друга тоже».
«Иногда Володя приезжал ко мне прямо из аэропорта, чтобы показать новые песни. Нас объединяло страстное желание обрести красоту и справедливость существования, возбудить это чувство в людях. Обоих била судьба, и потому особенно хотелось прорваться и найти всё-таки свет истины. Не скрою, нередко формой нашего протеста становился алкоголь. Он обостряет чувства, и восприятие мира становится ярче, образнее, что сказалось, наверное, в песнях Володи и в моих графических листах»…
«Марина Влади Высоцкого ревновала, и записям нашим мешала. Не случайно в своей дурацкой книжке «Владимир, или Прерванный полет» она написала: «Твои отношения с Мишей окрашены тайной. Вы запираетесь у него в мастерской и часами сидите там. Он верующий, даже мистик, а за тобой я не замечала склонности к религии. Он задумчив и часами может рассматривать свои многочисленные коллекции, он фанатичен и скрытен, ты - полная ему противоположность. Единственная ваша точка соприкосновения, за исключением таланта, - это любовь к диким попойкам»…
«Я вот страдаю клаустрофобией - ненавижу маленькие замкнутые помещения, а он больших терпеть не мог, поэтому, когда останавливался у меня, ему отдавали крохотную комнату моей дочери (Доротея переходила в комнату мамы). Гость огораживал себе угол диваном, обкладывал всё это книгами, которые я для него выписывал или доставал, надевал очки и сидел, уткнувшись в страницы - он читал у меня всё, что было запрещено в России, знакомился с мастерами, которых там не знали»…
«В последний раз мы виделись с ним незадолго до его смерти, в 1980 году. Я улетал в Грецию, а он - обратно в Москву. Володя понимал, что это наша последняя встреча, отчётливее, чем я: заехал ко мне попрощаться, был очень печален... Я выходил куда-то, а он сидел у меня в мастерской за моим столом, перебирал какие-то мои рисунки... Потом мы вышли на улицу, на рю Риволи - я как раз жил там в просторной квартире. В Париже стояла приятная прохладная погода. По небу плыли смешные облака, а по Сене – небольшие кораблики. Этот пейзаж очень напомнил мне Петербург шестидесятых. На нем были светло-синие джинсы, жёлтая кожаная куртка...  Он все время просил меня нарисовать ему для выступлений костюм, а я всё понять не мог, в чем же он должен петь. Долгие годы над этим мы размышляли, Володя то одну куртку покупал, то вторую, и вот он стоял, лицо было грустное-грустное... Я подошёл к Володе и сказал: «Постараемся жить назло всем!» «Постараюсь», – ответил он. Подошло такси, увозившее его в никуда. В жёлтой кожаной куртке он сел в жёлтое парижское такси, помахал мне рукой - вот и всё...     Когда я вернулся и стал разбирать бумаги, среди моих рисунков обнаружил его смешной автопортрет - Володя любил делать такие одним штрихом, и было стихотворение, в котором он со мной попрощался. Там были такие строчки: «Как хороши, как свежи были маки, из коих смерть схимичили врачи». Маки - для наркоманов символ: он понимал, от чего умрёт, ну а заканчивались его стихи так:

Мишка! Милый! Брат мой Мишка!
Разрази нас гром! -
Поживём еще, братишка,
По жи вьём
Po-ji-viom!     … вот и всё...

                Глава      восьмая
«…Может быть, когда-то Володя и пил весело, но в последние годы это было очень страшно. Он мгновенно терял контроль над собой и просто стоял и мычал или медленно бился головой об стенку. Пробиться к его сознанию мог только я. Очень тяжелые были запои, запои ведь разные бывают. У меня вот тоже был запой: я пел с цыганами, неделю мог не спать, чудил, но всегда был в состоянии кому-то в ухо вмазать, сплясать».
             …Мама Михаила Шемякина, Юлия Предтеченская, как и отец его тоже гордилась древностью своего дворянского рода. В довоенные годы Юлия играла в кино и театре, и однажды ей досталась роль юной кабардинки. Съемки проходили в том самом ауле Кызбурун, откуда, как выяснилось много позже, был родом будущий отец Михаила ... Подобных мистических совпадений будет много в жизни знаменитого художника.
             - Мое детство  -  это беспробудная темная  ночь, залитая кровью. Больше
 всего я в детстве боялся, как все  мальчики,  которые больше любят мать, чем
 отца, что  отец убьет  мать.  Он  ее  зверски  избивал, часто  это кончалось
 выстрелами. Нам приходилось вылетать в окно, когда он хватал шашку и начинал
 рубить все подряд: платья матери, потом шкафы, зеркала...-Повторял Шемякин.
Мама его всю жизнь спасала. Сначала от разъяренного отца, потом от черной пропасти психушки.
Директор художественной школы при институте им. Репина  вызвал студента  к себе:
-Молодой человек, вы не успеваете по многим предметам и ваша живопись идет вразрез с нашими правилами.
Его выгоняют с волчьим билетом, после чего стараниями недалеких «доброжелателей» заталкивают в дурдом, в котором он действительно чуть не сходит с ума, если бы не Юлия Предтеченская. После выхода из психушки  Михаил долго не может придти в себя, бежит на Кавказ, где спит на горячих камнях чуть ли не со змеями, выталкивая из себя психотропные вещества, которыми его напичкали . Но и год спустя, вернувшись в мастерскую, обливаясь от страха потом , просит мать спать в мастерской, не оставляя его одного. Отвращение к краскам , которое было навязано психушкой, медленно , но покидало его, правда голову постоянно приходилось обматывать полотенцем, иначе пот разъедал глаза и не давал работать.
             Вот  откуда его апокалиптические видения,  его  рыла  и монстры -  весь
 жуткий  паноптикум  его образов. Изображая,  он освобождается от них. Точнее
 пытается освободиться,  а они  упорно  возвращаются  к  нему.  Хотя  с  того
 дурдомовского опыта много воды утекло после  его двойной эмиграции - сначала
 изгнание из России, а потом бегство из Франции в Америку  - Шемякин  тем  не
 менее испытывает рецидив страха, когда в 1989 году, с американским паспортом
 в кармане, приезжает в Россию:
             - Мандраж был, хоть и шла перестройка.
             Преодолеем, однако, соблазн обратиться к  психоаналитическим  схемам  -
дабы  избежать  упрощений  и   редукционизма.  Ограничимся   художественными
 аналогиями. Те же, к примеру, "Капричос" Гойи, с помощью которых тот боролся с  ночными  видениями,  перенося  на  бумагу.  Именно  их  и  помянет  Эрнст
 Неизвестный в разговоре с  Шемякиным: "Ты даешь зрителю подслащенную пилюлю.
На  твоих картинах  цвет  ликует,  а  внутри  -  мрак.  Если  твои карнавалы
 перевести в черно-белый цвет - "Капричос" Гойи получится!"
             - И он, наверно, прав, - размышляет Шемякин. - Многое в  моих работах
 искупается цветом, получается театрально-мажорная маска. Шемякину можно , конечно, и даже нужно посочувствовать      по    поводу   его    несчастливых   жизненных
 обстоятельств, вопрос нужно ли ему это, да и  без этих напастей художник не стал бы таким, каков он
 есть. Конечно, попадаются  среди  них редкие  счастливчики - тот же Пруст, к
 примеру, с  его  тепличным  произрастанием,  но  это того  опять же  исключения,
которые только подтверждают общее правило.
            
            
             Его художественная деятельность не ограничена искусством, но включает в
 себя соседние сферы -  от издательской до поэтической (стихи под псевдонимом
"Предтеченский").  Регулярно  дает  в  американских  университетах  открытые
 класс-уроки,  наглядно   демонстрируя  творческий   процесс.  У  него   есть
 отстоявшиеся, чеканные формулы, которые он слово в слово повторяет из года в
 год, десятилетиями.
Он   -   теоретик  собственного  творчества,  причем,
теоретизирует  не  только  словесно, вне искусства,  но  и с  помощью самого
 искусства, внутри  него. Что  тут  приходит на ум?  "Фуга о фуге"  Баха либо
"Опыты  драматических  изучений"  Пушкина,  авторское  наименование  четырех
 болдинских  пьес, которые без веских  на то  оснований окрестили "маленькими
 трагедиями".
            
             - Идеи, концепции - от лукавого. Главное - инерция  белого  стиха.  Как
 начал писать -  не  остановиться.  По себе  знаю. Вот вам и тайна "маленьких
 трагедий".
             Не вступая  в  спор,  сообщил  Бродскому истинное название  болдинского
 цикла.  По  ассоциации,  Бродский тут  же  вспомнил  "Опыты соединения  слов
 посредством  ритма"  Константина   Вагинова.  Можно   было   наскрести   еще
 пару-другую схожих примеров.
             - Как насчет вдохновения? – задавали вопрос Шемякину.
             - А, взлохмаченные волосы, - отмахивается он.
            
             Композиции Шемякина вызывают интерес у  нейропсихологов, нейрохирургов,
генетиков,  а сам он уже  не первый  год носится с  идеей Института изучения
 психологии и тайны творчества, который пока  что весь помещается в одной  из
 его мастерских - в соседнем Хадсоне.
             Одна  только   стенка   отделяет  пространство,  где   он   творит,  от
 пространства, где на бесконечных стеллажах стоят и лежат папки с накопленным
 за тридцать лет и  педантично классифицированным  художественным материалом:
        "Рука в искусстве", "Собака в искусстве", "Смерть в искусстве" …
     -   Бессмертная  тема   смерти,  -   шутит  художник-некрофил,  который
 умерщвляет реальность во имя искусства.
             В гостевом доме шемякинского имения хранится букет  засохших роз числом
 в  восемьдесят  -  к юбилею  матери два  года назад. А вот  корзинка, полная
 ноздреватых  косточек  от съеденных персиков. Засохший махаон, усохшая краюшка хлеба, вывезенная когда-то из России.
             Шемякина странным образом влечет к себе мир тлена и разрушения,
только что сорванному с  дерева яблоку он предпочтет  иссохшее, с трещинами,
как старческие морщины. "Мертвая природа" Шемякина  -  это  как бы удвоенный
 натюрморт, смертный предел изображенного объекта, вечный покой.
             В  любой жанр  Шемякин  норовит  вставить  натюрморт.  Даже в  памятник
 Казановы  вмонтировал  мемориальную  композицию  с  медальонами,  раковиной,
ключом,  двуглавым  орлом,  сердцами  и   русскими  надписями  и  назвал  ее
"магическая доска Казановы".
             Ее  метафорическая  и эротическая символика поддается  расшифровке,  но
 сами предметы  и  их  распорядок  на  доске  завораживают  зрителя.  Как  он
 чувствует и передает в бронзе  фактуру  - кожаного  кресла,  черепной кости,
бутылочного  стекла, мясной туши,  стального ножа, черствого хлеба, оригинал
 которого  вывез  в  1971-ом  из  России и хранит до сих пор,  удивляясь, что
 затвердев, как камень, хлеб сохранился.
             Гигантского размера натюрморт в  его кабинете:
длинный стол, на котором в два  ряда разложены медные пластины с трехмерными
 изображениями  черствых хлебов,  увядших фруктов,  усохших сыров  и  рыб,  а
 вдобавок  еще  черепа  -  чем не  пир  мертвецов? По ассоциации  я  вспомнил
"усыхающие  хлеба"  Мандельштама.  Барельефные  натюрморты  Шемякина  -  это
 объемные    реминисценции   голландской   живописи,   где    парадоксального
 концептуалиста  и метафориста  сменяет  утонченный эстет и,  как  бы  сказал
 другой поэт, "всесильный бог деталей".

                Глава       девятая

…Да, он отправился  в 27 лет во Францию с пятьюдесятью долларами в кармане! Кто бы так смог? В Париже его ждала одна из богатейших галерейщиц и соблазнительниц Франции Дина Верни, у которой уже были работы Михаила. Женщина держала нос по ветру, она хорошо разбиралась в живописи , маркетинге и … мужчинах. Этот брутальный, горячий парень  с манерами и глазами инопланетянина понравился ей сразу.
-Я подарю тебе замок, только забудь о метафизике! Ты будешь моим и будешь делать то, что я скажу!- Женщина отставила в сторону дорогую сигарету. – Ты меня понял?
-Для чего же я  бежал из одной не свободы? Чтобы снова оказаться в золотой клетке!?
Шемякин к этому времени — автор либретто, декораций и костюмов к балету «Волшебный орех»
Он жил во время тотального «железного занавеса» и прослушки.  Его  друзья, чтобы оказаться в свободном мире, 9 дней плыли на маленькой лодчонке через Чёрное море. А потом сидели в турецкой тюрьме, потому что турки не могли поверить, что те смогли подобным образом переправиться на тот берег. Другие лезли под обстрел на финской границе. Они все время мечтали о свободе в то время, сердца были открыты ей, но им не хватало кислорода для того, чтобы кровь гонялась сердцем в нужном им ритме. Хотя , уезжая во Францию, Михаил отчетливо понимал, что вряд ли когда- нибудь  увидит свою родину, друзей, мать и отца.
Так и случилось, отец умер в 1976 году, на его похороны Шемякина не пустили.
Он постоянно вспоминает это чувство, которое испытывал ,  в самолете, пролетая над унылой землей, сидел и смотрел в окно самолёта на тракторы, вмёрзшие в лёд, и  как его душили слёзы. От того, что больше никогда всего этого не увидит. Но он говорил себе: «Дурень, что ты ревёшь? Сейчас самолёт вернётся, и ты будешь знать, что ни в какой Париж не летишь, а поедешь в места, далёкие не только от Парижа, но и от твоего любимого Питера». В ту пору ведь легко возвращали самолёты. В КГБ  его  даже предупредили, что, пока он не сойдет на французскую землю , радоваться рано.
Даже по приезде он всё не верил, что это свершилось.
-Мишель, я могу дать тебе время пожить в отеле , но  только с условием, что ты  хорошенько подумаешь  о нашем 10- летнем контракте и не будешь принимать скоропалительных решений!- Женщина все еще надеялась на чудо.- У тебя, в конце концов, больная дочь! Подумай о ней и о жене.
Но буквально на второй день пришел  ее служащий:
-Мадам Верни приказала вас выгнать из отеля, потому что она отказывается платить за вас.
         Так  Михаил  оказался на улице. Стоял мороз. Семилетняя дочка болела, у неё был жар. Они с семьей вышли на улицу, держа сиамского кота и собаку и не зная, что делать. Безвыходное положение! Но всё равно не было  даже  мысли о возвращении к Верни.
И вдруг  крик на ломаном русском: «Миша, Рива, Дора!» Это случайно проходила мимо Сюзанна Маси, жена знаменитого писателя Роберта Маси, который написал книгу «Николай и Александра», ему за неё дали Пулитцеровскую премию, и по ней уже ставился фильм. Сюзанна и Роберт останавливались у Шемякина, когда приезжали в Ленинград. Оказалось, они жили в Париже недалеко от отеля, из которого  их выгнали.
Сюзанна привела скитальцев к себе, но ночевать не предложила, хотя у неё было 3 квартиры в Париже. Дочку она оставила, а  художника с женой отвела в гараж к одному скульптору, где валялись грязные матрасы: на один можно было лечь, а другим укрыться. Этот художник занимался химической скульптурой из пластика, там ещё стояли машины, так, что вонь была невыносимая . Так  началась его жизнь в Париже.
На следующий день в дверь гаража бесцеремонно постучали, Сюзанна,  принесла  какие-то рваные полотенца и… букетик цветов.  Может быть, это была какая-то месть с ее стороны за что-то,  чего Михаил так  и не понял. Но она сказала: «Как вы прекрасно начинаете, мы с Робертом так прекрасно не начинали свою жизнь во Франции, когда были студентами». Правда, потом она всё-таки выклянчила для  них  заброшенный бильярдный клуб без кухни, света, газа, горячей воды. Разбитые окна  были  забиты фанерой. Правительство Франции сдавало  его за какие-то копейки. Полы в клубе  были гнилые, можно было видеть, как внизу, на первом этаже, ходят люди. Там помещалась офортная мастерская, и все кислотные испарения поднимались в комнату художника.
Несколько лет пришлось там прожить в довольно тяжёлых условиях.
         А потом в клубе раздался телефонный звонок:
- Мишель Шемякин? Вас беспокоит хозяин одной известной галереи. Мне понравились ваши работы, я хотел бы организовать для вас выставку.
         Это была первая выставка в Париже, шел 1974 год.
            Шемякин странный человек, для психиатров, для окружения. Он жил в то время, когда ездила по Ленинграду специальная автомашина и вылавливала «волосатиков», которых в ней же и брила наголо, а девушкам зимой резали в ней брюки до колена, потому что им было запрещено ходить в брюках. Ну, как тут не станешь странным? А может быть , это никакая и не странность, наоборот нормальное состояние  ищущего молодого человека, а все , что вокруг  него и определялось этим понятием .  Во всяком случае, Шемякин уже тогда имел собственное мнение и отличался не стандартным мышлением.
Художник считает себя чересчур добрым и это ему мешает. Чуть жестче, поменьше внимания и жалости, больше ницшеанства. Самый большим недостатком он считает пристрастие к «зеленому змию», с которым давно покончено. Он однажды понял, что доставляет слишком много хлопот людям, которых любит, вспомнил об ответственности перед искусством. И бросил пить без всякой принудиловки и химии. А до этого зашивался девять раз вместе с Высоцким, как –то и Марина Влади составила им компанию.
           Был даже такой эпизод , когда они  с Высоцким будучи в глубокой отключке пролежали в какой-то квартире, бухая там неделю напролет. Их спасли, выломали дверь и привели в чувство, обнаружив  на полу  около двух пустых ящиков из- под коньяка.




                Глава     десятая

 В 1974 году Шемякину случайно удалось выставить свою работу на вернисаже молодых художников в парижском Гран-Пале. Именно эту работу кто- то решил купить. Видимо, работа уж очень кому-то приглянулась, потому что ее просто сперли  прямо с выставки. Опять-таки случайно он знакомится на  вернисаже с господином, который хотел купить ту  картину. Это оказался молодой дизайнер Жан-Клод Гобер. Он уговорил своих знакомых торговцев одеждой открыть галерею для Шемякина. И в том же году состоялась  первая выставка. Она пользовалась громадным успехом. Работать  художник не переставал ни на минуту. Стал заключать контракты. У него появилась первая квартира , правда. съемная. И началась жизнь художника. Очень тревожная. Что признание? Даже когда он получал докторат, все равно  приходилось воевать с галерейщиками. И с театрами — громадная работа, театральные склоки, палки в колеса. Не думайте, что жизнь художника — сплошной сахар из-за того, что на него надели несколько мантий. Когда  приходят студенты, он обычно говорит: « Вы ступили на дорогу искусства. Будет очень тяжело, если вы хотите серьезно идти. Если вы жаждете славы, денег, банкетов, тусовок, вам нужно обратиться к другому художнику. Чем выше вы движетесь по ступенькам мастерства, тем меньше вас понимают, тем меньше у вас поклонников и денег. Деньги, возможно, придут, когда вас не будет. Ван Гог сегодня самый дорогой художник. При жизни он продал всего одну картину. Эль Греко был открыт спустя 150 лет после его смерти. Прошли десятилетия, пока оценили Вермера. Мы опережаем время. Если вы родились настоящим художником, то не можете жить без того, чтобы не рисовать. Если можете, тогда выберите другую профессию — более спокойную и прибыльную.»


                Глава        одиннадцатая


 Когда художник стоял на Красной площади и работал с кавалеристами — был главным художником фестиваля военных оркестров «Спасская башня», то вспомнил своего отца, который когда- то командовал кавалеристами и устраивал на этом месте, условно скажем, шоу — высшую джигитовку всадников Северного Кавказа.
Отец принимал участие в соревнованиях, выигрывал призы… Прошли десятилетия, и вдруг его сын работает с конями, всадниками и руководит сложнейшей постановкой! Так что все переплетается.
Но самое неожиданное и фантастическое — впереди. Если бы кому-то из гэбэшников, которые пытались его уничтожить, посадить навсегда в психиатрическую больницу, показать запись, как Шемякина, спустя годы, пригласили в КГБ на чаепитие в Большой дом на Литейном и вручили в подарок барометр — от той группы, которая занималась моим изгнанием! Сейчас это все генералы, полковники, многие уже в отставке. Барометр с гравировкой на золотой табличке: «Гениальному Шемякину от сотрудников ЧК». Он висит в  мастерской. Это, пожалуй, самый уникальный сувенир, который хранится у художника.
И еще один сюрприз  преподнесли чекисты. Ведут по коридору, все дальше и дальше. Куда — не говорят. Шемякина сопровождал  дядя, который сказал: «Я дальше не пойду. Я боюсь». Его отец был репрессирован, расстрелян. Оказывается, их вели в здание старой царской тюрьмы. Туда водят «на экскурсию» только самых больших кремлевских начальников. Михаил зашел в камеру, где в ужасных условиях Ленин провел 14 месяцев, и даже посидел на его койке. Глядя в крошечное окошко, художнику стало более менее понятно, почему у этого человека возникли такая нечеловеческая злость, обида. Учитывая еще то, что был казнен его брат Александр. Кто бы знал, что потом Ульянов-Ленин так жестоко и беспощадно расправится со всей Россией…
Тех, кто хотел художника уничтожить, и прощать нечего. Такая эпоха была. Думаю, что многие еще по- прежнему желают сотворить с Шемякиным то же самое. Думаете, у него сегодня нет врагов? Не нужно быть оптимистом в этом плане. Вы знаете, что, когда была попытка переворота, и Руцкой рвался к власти, были составлены списки тех, кого должны были расстрелять сразу после того, как сменится власть? Одному журналисту удалось раздобыть эти списки. У художника до сих пор хранится  газета. Там было много народу — Ростропович, Солженицын… Люди, которые, как утверждалось, мешают настоящей, подлинной России. И среди них — Шемякин. Его давно уже уговаривают издатели, и даже подписан контракт с издательством «Астрель» на  автобиографию… Он пока подводит их постоянно. Для Шемякина очень болезненный вопрос — биография. Писать, обнажаясь до неприличия, как это сделал Эдик Лимонов, — не его стиль и жанр. Хотя это сейчас модно. Например, Андрей Кончаловский выпустил воспоминания, где описывает свои физические отношения с женами, любовницами. Художника поразило: зачем ему, серьезному режиссеру, так «обнажаться» и так подставлять женщин? Может, следуя моде, ему захотелось впасть в «лимоновщину»?

А с другой стороны, приделывать себе крылья и рисовать ангельский образ — тоже неправильно. Потому что в жизни было много ошибок, не только взлетов, но и падений. Еще художнику бы не хотелось писать биографию в традиционном жанре: родился такого-то числа, надеюсь помереть тогда-то. Таких написано уже много.
Ему хотелось бы сделать необычную книгу, где он мог бы описать свой взгляд на мир, свои рассуждения. И проиллюстрировать биографию рисунками, как в свое время сделал замечательный австрийский художник Альфред Кубин, который оказал на него влияние еще в юности. Художнику  кажется, так будет гораздо интереснее и более выразительно. Это громаднейшая работа.
Что-то он уже собирает, пишет, что-то бросается в письменный стол. Его мама блестяще писала стихи и прозу и оставила  записки о его отце. Шемякину хочется раскрыть сложнейшие образы  родителей — людей необычных, странных, мягко говоря. Подойти к ним надо честно и одновременно — сохраняя этику и деликатность повествования. Так что задач перед ним много и они сложные.

                Глава       двенадцатая

 Из воспоминаний М. Барышникова  : «Как же я мог, столкнувшись с такой громадной личностью, как Володя Высоцкий, упустить этот момент? Естественно, я сразу понесся в магазин. Естественно, я купил самые лучшие магнитофоны. Естественно, я быстро натренировался записывать и сказал: «Володя, давай начнем работать. Тебе нужно, чтобы у тебя все, что ты содал, было записано. Хронологически, не хронологически, но ты обя¬зан все это сделать на самом высоком уровне...» Поэтому были куплены лучшие микрофоны для гитары и для голоса отдельно, чтобы записывать как можно лучше. И я буквально его стал теребить, чтобы он начал работать. Пускай потом будут беседы. Потом мы можем посидеть за столом, но сначала — работа.
И это у него после вошло уже в привычку. Он приезжал ко мне прямо из Орли, надевал очки, у него в последнее время зрение довольно скверное было, прямо на мольберте раскладывал свои новые вещи и пел... Вот так начинались эти записи. Он чувствовал, что получается действительно интересное, историческое. А когда в издательстве «YMCA-PRESS» вышел четырехтомник «Песни русских бардов» — там было около ста текстов Высоцкого, — Володя мне сказал: «А ты знаешь, давай повторим все, что я написал, но восстановим в новой уже редакции». Он уже сам чувствовал, что душа его окрепла, голос окреп, окрепло даже понятие собственного творчества. Он чувствовал, что стал уже мастером, и хотел перепеть все свое старое иначе. Он начинал петь, и как по-новому он все исполнял!»
Так они работали пять с половиной лет в каждый приезд Высоцкого в Париж. Были записаны десятки катушек пленки. Тогда они не ставили какой-то конкретной цели, писали — и все. Для себя, для вечности... После смерти Высоцкого Шемякин издаст девять пластинок, альбом иллюстраций и три тома его стихов...
М.Шемякин: «Володя сыграл в моей жизни громадную роль. Прежде всего как человек, которого я любил и люблю... Человек необычайно утонченный, сложный и порой очень трудный, как все гениальные люди...»
В следующем году по рассказанной Шемякиным биографии Высоцкий напишет триптих: «Ошибка вышла», «Никакой ошибки», «История болезни».
М.Шемякин: «Эта песня «Я был слаб и уязвим...» написана им после моих рассказов о страшнейшей из психиатрических больниц, экспериментальной клинике Осипова... Это, действительно, самая страшная и трагическая песня...»
В.Высоцкий: «...самая серьезная из моих песен... Миша, это ты дал мне эту идею...»
В Москву Высоцкий возвратился 24 мая. 26 мая А.Демидова за¬писала в дневнике: «Приехал Высоцкий... Рассказывал про Мексику, Мадрид, «Прадо», Эль Греко. Объездил полмира».
Из Парижа Высоцкий вернулся с собственной бородой — готовил «фактуру» для роли Пугачева в фильме Алексея Салтыкова «Емельян Пугачев» по сценарию Э.Володарского. Но это был оче¬редной «пролет» мимо желанной цели...
Э.Володарский: «Написав сценарий о Емельяне Пугачеве, я, однако, хотел, чтобы его сыграл именно Высоцкий. Фотографии претендентов в гриме наклеили на большой лист ватмана, и все желающие могли выбрать «своего» Пугачева. Консультант фильма, профессор МГУ Сергей Тимофеевич Преображенский, далекий от кинематографической среды человек, просмотрев фотографии, ска¬зал: «Вообще больше всего подходит вот этот» — и указал на... Высоцкого (а до этого он его даже не знал в лицо). «Только вот не тот», — и указал пальцем на Матвеева. В результате Пугачева играл все-таки Матвеев. И никто ничего сделать уже не мог...»
Оценка ситуации, сформулированная А.Салтыковым, скорее всего, верна: «На главную роль был утвержден Высоцкий, а в комитете сказали: "Или будет играть Матвеев, или картину закрываем!" Они там, наверху, боялись, они знали, что если он сыграет Емельяна Пугачева, то вообще станет национальным героем!..»
Пришлось Высоцкому сбрить «пугачевскую» бороду — нужно было играть молодого Гамлета. Да и песня «Что за дом притих...», предназначавшаяся для этого фильма, осталась за кадром. Благодаря монтажеру фильма Нине Петрыкиной сохранилась отличная проба Высоцкого в фильм. В роли Екатерины планировалась Мари¬на Влади, но в фильме эту роль сыграла Вия Артмане.
Сыграть Екатерину Влади удалось лишь с третьего раза. На «Ленфильме» даже специально писали для нее сценарий «Роман императрицы». Не получилось. В 1991 году она сыграла эпизод с Екатериной II в российско-японском фильме режиссера Дзюнья Сато «Сны о России» («The Dream of Russia»). Японцы хотели занять в эпизоде Элизабет Тейлор, но та заболела. Так стечение обстоя¬тельств помогло хотя бы частично осуществить мечту...
В этом году Высоцкий много сотрудничает с Э.Володарским. Еще в Париже он пишет песни для спектакля по пьесе Володарского «Звезды для лейтенанта»: «Всю войну под завязку...», «Я еще не в угаре...». К 30-летию Победы этот спектакль поставили Московский театр им. Ермоловой и Ленинградский Ленком. Песня «Всю войну под завязку...» посвящена другу семьи дважды Герою Советского Союза Николаю Скоморохову. В спектакль вошла песня «Их восемь — нас двое...», написанная 24 февраля 1968 года.
В конце июня Высоцкий встречает в Бресте Марину. Она выехала из Парижа на машине, забитой домашней и кухонной утва¬рью. На крыше — багажник, на котором привязан широченный матрас, а в салоне: посуда, специи, туалетная бумага, пластинки и кас¬сеты, выключатели, штепселя, провода... Все это предназначено для новой квартиры в кооперативном доме от Министерства культуры, строительство которого началось еще в 71-м году.
Но квартира еще не готова — пока нет воды, не застеклены окна, и Высоцкого с Мариной на несколько месяцев приютил у себя Иван Дыховичный, недавно женившийся на Ольге Полянской — дочери члена Политбюро.
И.Дыховичный: «Пока у Марины с Володей строился кооператив, мы прекрасно размещались в четырех комнатах, никто никого не раздражал, все веселились, иногда выпивали. Единственное, что действительно было, — это сигналы трудящихся. Однажды мой родственник сказал мне, что в высокие инстанции поступают письма, будто в доме живет подозрительный человек с какой-то проституткой, они разъезжают на машине с иностранным номером и — о, ужас! — не здороваются с тетками, сидящими у подъезда. (Каковые и состряпали жалобу.) Мы над этим письмом посмеялись, а на следующее утро Володя вышел, поклонился им, встал на колени: «Здравствуйте, тетки!» Что вызвало еще худшую реакцию».
И еще одно примечательное воспоминание об этом периоде А.Демидовой: «Когда у Высоцкого с Мариной еще не было в Москве квартиры, они иногда жили у Дыховичных. Время от времени мы ездили все ужинать куда-нибудь в Архангельское. И вот Маринина откровенность: "Да, Володя — это не стена. Годы уходят, и надо выходить замуж за кого-то другого..."»
На летний период Марина обычно привозила в Москву детей.
Ей очень хотелось сблизиться с детьми Высоцкого и подружить своих детей с ними. Этого же очень хотела Нина Максимовна. Млад¬ший сын Марины — Владимир — был на год младше Аркадия и на столько же старше Никиты.
Вспоминает Г.Полока: «Интересно, что, когда Марина привозила в Москву своих детей, Володя вел себя с ними, будто это его дети».
Однажды Высоцкий предпринял попытку свести мальчиков вместе. Он привез своих сыновей в гостиницу «Интурист», где остановилась Марина с Володей. Дети немного порезвились, но дружбы не получилось... Отец на этом не настаивал.
В этот раз Маринин Володя выразил желание заняться каратэ. Друг Высоцкого Алексей Штурмин был руководителем школы ка¬ратэ и согласился потренировать маленького Володю.
Каратэ в Советском Союзе легализовалось совсем недавно, и то только при спортобществах силовых ведомств — ЦСКА и «Динамо». Прочие школы уйдут в подполье, и для них придумают спе¬циальную статью УК 219-1 — «незаконное обучение каратэ». Школа Штурмина была вполне законной. Чтобы как-то помочь своим друзьям в экипировке, Высоцкий привез из Парижа в подарок Штурмину судейский гонг, защитные приспособления, кимоно...
Владимиру-«маленькому» в спортзале понравилось, и он какое-то время посещал тренировки. Сам же Высоцкий увидел, что каратэ — это не только спорт, но и образ жизни: «Да, это интересно, но этому надо отдать все или не тратить время. Все я отдать не могу, поэтому и не буду просить потренироваться...»
Здесь же в спортзале Высоцкий знакомится с молодым скульптором, выпускником Художественного института имени В.И.Сурикова Александром Рукавишниковым. Скульптор давно уже занимался в секции Штурмина и ко времени знакомства с Высоцким был обладателем «черного пояса» — знака совершенства во всех школах восточных единоборств. Увлекаясь спортом, Александр много ваял на спортивную тему. Уговорил позировать и Высоцкого, но ни одного сеанса так и не состоялось...
Через несколько лет А.Рукавишников — скульптор с мировым именем. Его работы украсят площади в городах США, Испании, Дании, Южной Кореи и будут представлены в крупнейших музеях раз¬ных стран. Народный художник России, профессор Художественной академии имени Сурикова, академик Академии архитектуры Александр Иулианович Рукавишников станет известен и как автор надгробного памятника Высоцкому.»


                Глава        тринадцатая

80-е годы, Париж. Лимонов впервые в гостях у Шемякина.
-Слушай ,Лимон, ты же знаешь какой у меня был отец!- Художник раскуривал трубку , дым от которой отдавал яблоком и был  приятным.- Рубака, гуляка, герой! А сколько у него было любовниц!? А , как он умел пить и не пьянеть- это военная закалка. Он мог пить коньяк, абсолютно не закусывая. Ты же знаешь, что там внутри на самом высоком уровне творилось, как друг друга сдавали и  предавали. А отец мог сказать любому генералу все , что он о нем думаел! Да , что там генералу… Ты , к стати, выпить хочешь?
- Ты же знаешь, Миша , я не  любитель. Если только по чуть- чуть.
Михаил разлил хороший французский коньяк.
- Знаешь да , надо погреть напиток в своей ладони… Ну , не обижайся, ты же все знаешь. Я не сноб и не задавака, Эдик, но я начинаю потихоньку забывать Союз, дурдом и привыкать к нормальной жизни. Разве это плохо?
-Это нормально.
-Слушай, я снова об отце.  У меня не получиться, а ты сможешь. Напиши , а ? О суровой офицерской жизни. Ты знаешь, сколько раз отцу заворачивали звание генерала, он так и остался полковником, хотя харизмы было на двух генералов!- Михаил подлил еще коньяка.- Я тебе помогу, наговорю.
-Мишаня, я уважаю тебя, твоего героического отца, но все эти бурки и сабельные атаки не мое, пойми.
-Нет , ты решительно ничего не понимаешь!
- Да все я понимаю! Миша , не морочь мне яйца, я тебя умоляю!
Шемякин нагнулся к нему:
- Ты меня знаешь, Лимон, тут такая тема, яйца свои держи при себе, оторву!
- Не обижайся, Миша! Ты гениальный художник. Но ты человек  другого типа, ты продаешься сильным мира сего. Ты капризен и обидчив, как и все гениальные люди и я тебя понимаю. А я не такой, я работяга…
- Ты работяга!?- Шемякин откинулся в кресле и расхохотался. – Я сейчас умру со смеху и сломаю тебе нос!
- Я встречался в жизни с десятками, сотнями людей и никто так и не понял меня! И ты туда же! Я раскусил Лимонова! Как ты можешь раскусить живого человека, ты , разбирающийся только в мертвечине и пороках?
-Ну, все , Лимон, ты доигрался!- Шемякин сделал вид, что вскакивает с кресла, но передумал и рухнул в него обратно. Лимонов инстинктивно закрыл лицо руками.
- Трусливый человек не может быть хорошим писателем!
-Брось, ты же прекрасно знаешь, что это совсем не так.
- Выпьем еще?
- Давай! Хорошо тут у тебя, все так подстроено под свой лад, молодец.- Лимонов  сел поудобнее, закинув ногу на ногу.
-Чего это ты соловьем залился? Денег что ли надо? Ты же знаешь, что у меня ни хрена нет, я все в работу вбухиваю.
- Не трынди , Мишаня! Лучше помоги , мне тут поназаказывали всего: джинсы, диски…
-Так деньги тебе , стало быть не нужны?
         Какой дурак от денег откажется?- Заржал Лимонов.- Тем более я возьму и не отдам, ты же меня не сможешь достать, друг!
- Вот за что я тебя, долбо**а  так люблю, скажи мне? Может быть потому , что ты такой же странный , как и я, а странных притягивает друг к другу? Наливай!
- Нет, Миш, ты сначала дай денег, а потом уж мы с тобой нарежемся.
-На много не рассчитывай, я художник, а не  Барышников!
Они выпили еще, вдруг Шемякин расхохотался:
-Довлатов Сережа  рассказывал : «Однажды  меня приняли за Достоевского…»
-Кого тебя?
-Сергея! « Дело было так . Я , грит, выпил лишнего. Сел в автобус и по делам отправился. Рядом девушка оказалась и я заговорил с ней, просто , чтобы не уснуть…»
-Ну- ну…
- «Автобус  шел мимо ресторана «Приморский» , а когда-то он назывался «Чванова»…И , короче, Довлатов говорит девушке: «Обратите внимание, любимый ресторан Достоевского!»  А девушка отодвинулась от него и говорит : «Оно и видно, молодой человек!»
-Сука!
-Еще…  Однажды Гоголь переоделся Пушкиным, напялил сверху львиную шкуру и поехал в маскарад. Федор Михайлович Достоевский, царствие ему небесное, увидел его и кричит: "Спорим, Лев Толстой! Спорим, Лев Толстой!"
- Ну, это Хармс!


                Глава       четырнадцатая

…Еще в одном «грехе» упрекает Шемякин Барышникова… Высоцкий очень хотел попробовать себя в американском кино. Известная видеозапись на учебной студии МГУ — это своеобразная проба для фильма Уоррена Битти «Красные». Вместе с Володарским В. В. написал сценарий — «Каникулы после войны». Он получает согласие Депардье и Ольбрыхского сниматься в этом фильме… В Союзе — сценарий явно «непроходной»… Наши опытные— битые! — режиссеры отказываются. Тогда Высоцкий передает экземпляр сценария — Барышникову, который обещает найти переводчика и, вообще, — помочь. Но, по словам Шемякина, он просто потерял этот единственный на Западе сценарий.  Это должно было делаться во Франции, но потом Володя сказал, что, может быть, возможен вариант и с Америкой, что это будет поставлено в Голливуде.
В любом случае,  не было перевода. И вот, как сказал Володя, забирая у меня сценарий, Барышников сам предложил помочь с переводом. Вроде, у него есть замечательные переводчики, которые сделают перевод, причём чуть ли не бесплатно.
Барышников взял сценарий, но в итоге перевод так и не был сделан. Причём, как потом оказалось, эта копия сценария была единственной, и Володя просил меня забрать у Барышникова эту копию, поскольку вся работа остановилась.
И вот однажды на мой День рождения приехали Барышников и Панов. Они недолюбливали друг друга, но мой День рождения их объединил, и мы все вместе сидели в ресторане. И там я сказал Барышникову:
– Володи сейчас нет в Париже, но он очень тебя просит вернуть сценарий, хотя бы и не переведённый.
Барышников, который всегда был склонен к патетике, схватился за голову:
– О, как мне надоели эти русские дела! Сначала что-то навяжут, потом покоя не дают. Я занятой человек, у меня своих дел хватает, кроме чепухи всякой.
Я сказал ему, что я не позволю ему плохо отзываться о моём друге, которого я высоко ценю, и наши отношения с Барышниковым испортились.
А с постановкой ничего не получилось, хотя Володя очень мечтал об этом, и всё уже поначалу продвигалось. Почему и нужен был сценарий так срочно, – Володя говорил, что вот-вот всё должно быть решено.

                Глава        пятнадцатая




     …Музыка обесценивается в записи, но запись  сохраняет  ее для потомков, тем самым компенсируя разницу. Вот я уже и философствовать начал. От общения с такими величинами, как Шемякин , Высоцкий, Бродский  начнешь, пожалуй. Я уже рассказывал о своей встрече с великими поэтами, с одним в Венеции, другого видел в Казани в двух метрах от себя. Он не пел , был уставшим после концерта и не здоров, но  от него такой шел драйв, такая энергия, позитив,- сердце зашкаливало! А если бы я его тогда услышал  поющим все-таки живьем!?
             Вероятно, что они друг другу были нужны и подпитывали друг друга, какая-то важная часть и того и второго  от совместного  общения. Шемякин и Высоцкий. И тот и другой воздвигли уже себе памятники вполне рукотворные, причем один воздвиг  в ассоциативном  порыве от другого, другой увековечил его в своих гениальных песнях, потому ,что просто не мог молчать.

          Шемякин заглянул за земные пределы, наш же маршрут -  местный, ближний:
на  несколько лет вперед. Любезный хозяин  ведет за собой из комнаты в  комнату, из  дома  в парк,  из  парка в
 другой дом. В этом другом  доме и расположена  его скульптурная  мастерская,
отдельная от  тех, где он пишет  и рисует. Хоть  сюжеты и  образы и кочуют у
 него, как цыгане - из одного вида искусства в другой, тем не менее именно со
 скульптурой,  его  первой любовью и  его фаворитом по сию пору, связаны самые
 грандиозные замыслы.
            
             Шемякин- скульптор  милостью божьей. Но даже в контексте всей
 его   скульптуры,   новые  замыслы  выглядят  чрезвычайно,   ошеломляюще,  с
 проблесками  гениальности.  Недаром   Шемякин  так  завороженно  твердит   о
 грядущем, за  пределами нашей  жизни,  ощущая  свою  личную  и  одновременно
 историческую миссию  - в  новом памятнике Шемякин отрывается от своей эпохи,
и, чтобы быть услышанным в наступающем тысячелетии, когда отсчет времени как
 бы начнется сначала, итожит кровавый опыт кончающегося нынешнего.
             Знакомые   лица:   громадный   Петр  Великий   в   роли   Кассандры   -
предсказывающий  трагическую   судьбу  французской  монархии,  а  рядом  его
 малорослый  и дегенеративный  правнук Павел Первый; разделенные во времени и
 пространстве, но связанные общим роком Мария Стюарт и Мария Антуанетта; внук
 первой  Карл Стюарт, муж второй Людовик ХУ1, последний  русский царь Николай
II. А кто же палачи? Вместо безымянных либо безвестных исполнителей, Шемякин
 изображает явных и тайных вдохновителей. Не  гильотинщик имярек, но Дантон и
 Робеспьер, которые, в свою очередь, спустя несколько лет, угодили под колесо
 истории,  которое  с  таким  энтузиазмом  сами  сдвинули  с места; не садист
 Юровский, расстрелявший царскую семью, а отдавший приказ Свердлов,  которого
 Шемякин   изображает  в  старинном  камзоле,  в  шапочке  чернокнижника,   с
 дидактически  выставленным вперед  пальцем  и с копытцем  на ноге,  выдающем
 бесовскую сущность.
            
             У  ног казненного Людовика  мертвая  собака,  а из его  обезглавленного
 туловища прорастает голова орущего младенца в санкюлотовском колпаке. Череп на
 своде  законов, из  рога изобилия сыплются черепа,  из  кринолина идущей  на
 гильотину дамы выглядывает  прелестный девичий задик. Шемякинское  искусство
 тончайших аллюзий, сложных  аллегорий и изощренных  оксюморонов  достигает в
 этой инсталляции необычных высот.
            
             Шемякин  показывает человеческую историю  как  дьяволиаду,  как  борьбу
 Эроса  и  Танатоса,  обнаруживает  в  ней  суицидальные  импульсы,  инстинкт
 самоуничтожения, кровную связь между палачом и жертвой.
             Мазохизм как тайный двигатель мировой истории.
             Художник  эсхатологического  видения и  четко  осознанной , исторической
 миссии,  "трагический  тенор   эпохи",   если   воспользоваться   выражением
 Ахматовой,  Михаил  Шемякин  опережает  своих  современников  и  на   рубеже
 тысячелетий  глядит  на  нынешнее  из  грядущего.

Шемякин и Бродский.  Точек пересечения  в  их
 судьбах  много - от психушек и внешкольного самообразования до
 насильственного выдворения из страны. Оба творчески сформировались у себя на
 родине  и обоим пришлось ее покинуть, хотя ни тот,  ни другой диссидентами в
 полном смысле не были - просто принадлежали к андерграунду, и конфликт у них
 был  не  с политическими властями, а  с художественными, с "***сосайти", как
 мрачно выложил однажды  Бродский  и как с удовольствием повторяет вслед за
 ним  Шемякин. Отторжение  шло на уровне  обоих Союзов - Союза  художников  и
 Союза писателей,  членами которого ни  один из  них  не  был и  по  понятным
 причинам стать не  мог. А  КГБ уже ничего не оставалось, как санкционировать
 решение этих дочерних организаций. Перед  принятием окончательного решения о
 высылке  Бродского, КГБ  консультировался  с  официальными  литераторами , также было и с Шемякиным.
             По  своей сути,  оба они  - новаторы, постмодернисты, и  одновременно -
неоклассики,  ретроспективисты:  их  работы  цитатны,  примыкая  к   мировой
 культуре  на  пародийно-стилизаторском  уровне.  Даже  самые  рискованные  и
 хулиганские - пусть  даже  взрывают  художественную  традицию,  но  изнутри,
оставаясь  в  ее  пределах и сохраняя культурные связи неприкосновенными.  А
 отсюда уже самооценка того же Бродского, немыслимая в устах  Маяковского или
 Вознесенского: "Я  заражен  нормальным классицизмом." Вот  эта  классическая
 прививка у обоих питерцев на всю жизнь.
           Раньше Шемякина я познакомился с творчеством Бродского, что и делаю до сих пор, пытаясь его понять, а потом уже, спустя годы, дошел до Шемякина. Действительно «странные» люди притягивают друг друга. Что в них привлекает: оба они заставляют человека перестать ржать над «Комедии клабом» и задуматься, погрузиться в их творчество на сколько удастся, на сколько дыхания хватит. «Посмотри, бывает и так, а ты думал?»- говорят они нам, заворожено читающим и разглядывающим созданное ими.

               



                Глава           шестнадцатая


           Со слов Лимонова   Шемякин всегда дружил со спортом , занимался гирями, к которым его пристрастил казак, работающий у него помощником( месил глину, помогал переносить тяжести, производил сварочные работы). Мужчина был физически очень здоровый и сильный. Поехал за Шемякиным в Нью-Йорк , там же и умер. «Животастый и необычный» по словам Лимонова. Да и сам Шемякин человек необычный, сошлись два характера.
«-Шемякин сам намеренно резал себя. Ну, понимаете , есть такие стигматы на руках, у него на лице проявление необычного, у него по всему телу шрамы и с ногами что-то несуразное, он спит не раздеваясь, ни разу не видел , чтобы когда-нибудь раздевался, всегда в сапогах.- Вспоминал Лимонов.- И униформу стал носить не так давно. Обычно одевался во все черное: плащ, куртка, но сапоги носил всегда, сколько я его помню… Надо у девок поспрашивать, они вечно за мужиками шмонят, подглядывают… Он человек волевой, постоянно зашивался… зашивался , перешивался, страдал , запивал вместе с Высоцким, но он все равно побеждает  по жизни свои слабости. В результате постоянной работы, он сам всего добился…»

 «-Что касается шрамов…, часть — это чисто производственные травмы. – Спокойно реагирует на вопросы  Шемякин.-  Если знают, что такое шрам от ножа, то заметят, что некоторые из моих — это ожог. Шрамов у меня много, но, к счастью, я не хожу, как господин Бренер голым по улице. Есть шрамы, заработанные в стычках — и парижских, и американских, но в основном — производственные. Например, при плавке отвалилась ещё горячая деталь от скульптуры, причём, — не моей и упала прямо на лицо.

Верить Лимонову? По-моему, ему скоро никто верить не будет, потому что переступая порог чего-то дома, он обязательно напишет новеллу, где он — в белом фраке, а все остальные — весёлая материя, как говорил Бахтин.

Однажды я работал, позвонил Лимонов: Я приехал из Парижа, я к тебе зайду. Притащил с собой двух девиц, массу водки и пива. Естественно сорвал мне работу. Девицы, российские, расслабились, вести себя стали не очень деликатно, и вдруг в разгар шуток и веселья (а сам Лимон не пил в то время) он говорит: Мне с вами скучно, я ухожу. Я говорю:

— Раз ты уходишь, уводи своих ****ей, мягко выражаясь.
— Вы сами разбирайтесь, я иду.
— Нет, Лимон, ты или уводишь их, или остаёшься вместе с нами, всё равно ты сломал мне рабочую ночь.

Когда он уходил, я сказал: Если ты уйдёшь, я дам тебе по физиономии. И весьма сильно ему засветил. А утром раздался звонок: Знаешь, ты мне сломал челюсть. Я говорю:

— Извини, ты сам был виноват.
— Ничего. Я отомщу тебе особым способом.

И повесил трубку. Месяца через два я услышал, что Лимонов пишет обо мне роман. Он был сразу распространен по всей Москве, тут всем стало ясно, как мы живём на Западе. Моей маме под дверь подложили Мулетту. Мы хохотали доупаду. Несколько лет мы веселились, цитируя: Ласково сказал Алекс. Я там выведен под этим именем. Если Лимон продолжит в том же духе свои мемуары, ему просто выдернут ноги из задницы.»


Михаил Шемякин: «- Грандиозная драка была с «ангелами ада» - это такая банда рокеров на мотоциклах. Они сами хотели со мной подраться и ждали меня с цепями в кабаке в Сохо. От бутылок в баре ничего не осталось. Я все переметал им в голову, а потом с воплями прорвался на улицу. Подрался в свое время предостаточно.»



Михаил Шемякин: « -Про Лимонова, ну  что… я же первый опубликовал в альманахе «Аполлон» его маленькую вещь, о которой он теперь, кажется, очень не любит вспоминать: «Мы — национальный герой». И там есть его программа: Лимонов едет на лимузине, Лимонова встречает народ… То есть замашки маленького фюрера наблюдались уже тогда, в 1977 году. А сейчас… ребят жалко. Лимоновцев. Я с ними встречался — это просто искалеченные, зомбированные мальчишки и девчонки, потерянное поколение. Как-то после одного интервью в Москве ко мне подошел молодой человек, представился: «Я от Лимонова. И он и вся наша организация просит: вы в хороших отношениях с Путиным — замолвите за него словечко». Я обещал и слово сдержал. Хотя каждая минута встречи с президентом — это в любой стране на вес золота. Надо поговорить и о делах искусства, и об институте, и о многом другом. Но заговорил и о Лимонове. «Как вы к нему относитесь?» — спросил Путин. Ну как отношусь: мы с ним когда-то дружили, он достаточно серьезный человек и, если с ним серьезно поговорить, многие вещи понимает. Есть, конечно, и тараканы, но на то он и писатель. Путин старается держать свое слово, и вскоре прошло сообщение, что Лимонов выходит на свободу. Но тут произошел какой-то очередной теракт, и его выход на свободу задержался. Но в принципе его освобождение — это, конечно, решение президента. И наша встреча в этом сыграла свою роль. Хотя Лимонов, конечно же, написал очередную книжку, где к нему в тюрьму с покаянием пришел я, потом пришел Иосиф Бродский. Хотя я не только не приходил, но и не знал, где он сидит. Это все мечты Лимонова. Почему-то он не пишет, что к нему приходят его ребята, — нет, приходит Шемякин, покойный Бродский, чтобы сказать, какой Лимонов классик… Кант мог бы еще прийти… Когда я ему челюсть сломал, он написал целый роман против меня, выведя под именем хулигана Алекса. Так что, когда меня спрашивают, как я отношусь к Лимонову, я отвечаю: мы повязаны судьбой и временем. Лимон есть Лимон — что с Лимона взять! Захотел стать фюрером — и стал, только маленьким. Сейчас он хочет походить на Троцкого. Всех спрашивает: ну как, я на Троцкого похож? «