Барский выезд. из детства

Село Раздольное в первые годы правления Л. И. Брежнева прошлого столетия процветало. Конечно, это громко сказано, но хозяйство было большое, а народ как жил бедновато, так и остался, со своими трудностями и проблемами. Главное — люди были сыты и одеты, а это главное. Жили еще в бараках, но появились отдельные дома, крытые шифером. Стали жить лучше и относительно свободнее.
Годы репрессий, войны прошли, оставив определенный след как в душах, так и сердцах моих односельчан. Молодежь училась, работала, поднимая страну и село на следующую ступеньку прогресса.
Хозяйство имело три направления. 1. Зерновое — сеяли пшеницу, ячмень, овес, подсолнечник, кукурузу, лен, гречиху и многие другие культуры. Даже коноплю. К мельнице была пристроена маслобойка. Здесь всем заведовал Иннокентий Маркович Былков. Делались конопляное, подсолнечное, льняное масла, также прессовался жмых, который мы с удовольствием грызли. Нет! Не от голода, просто он был вкусным.
2. Плодоовощное. Поповский сад (так его называли, т. к. главным там был Семен Попов), а по сути огород давал хорошие урожаи картофеля, огурцов, помидор, капусты, ягоды, арбузов и других культур. В парниках находилась рассада, шла и в соседние хозяйства. Все было в этом саду-огороде. С сожалением смотрю сейчас на него. Все ушло в прошлое.
3. Животноводческое. Разводили лошадей, коров, свиней, была и птица. Бывало, выпустят уток на Ишим, они белые, так река тоже становилась белой от пернатых. Утки плавали целый день в реке, ловя себе корм и набивая желудок речным песком для перетирания корма. Виктор Шестаков следил за ними на деревянной лодке, заодно и рыбачил. Совмещая полезное с приятным. Учился в школе, летом подрабатывал таким образом. Нас, мальчишек, это мала интересовало.
Наш интерес — лошади. Как сейчас помню стоящих рядами в саманной базе, крытой соломой. Присыпана и обмазана глиной. Каждый год женщины мазали стены, заливали крышу, белили, приводили в порядок. Помещения теплые зимой, летом прохладно, животным красота. Трактора в те годы не обслуживали фермы, вся работа делалась на гужевом транспорте. Привезти сено, отвезти молоко, обслужить огород, сад и т. д. — все на лошадях, а их хватало в хозяйстве.
Летом отгоняли на пастбища в отгон под Кембидаик (Кургальджино), но не всех, а только часть. Паслись на просторе, набирая жир. На зиму пригоняли, часть шла на продажу, часть на увеличение поголовья. Ребятам лошади были неописуемым развлечением. Мы большей частью были отпрысками забайкальцев, а забайкалец без лошади, как птица без крыльев. Они у нас на генном уровне. Сколько адреналина прибавляется в крови, когда обучаешь верховой езде молодого, дикого коня? Не знающего узды, седла, пригнанного с диких степей, где юрта от юрты за сотню километров. Они-то людей там не видят. Кто это не прочувствовал, не поймет никогда.
Председатель Верещагин был мужчина грузный, но подвижный, с хорошим голосом, здоровым румянцем на пухлых щеках. Я частенько слышал, как они пели забайкальские песни с папой и дядей Семеном Шестаковым, сидя за бутылочкой “Московской”. Мы его побаивались, поэтому старались держаться подальше от начальства. Да и кто знает, как он отнесется к тому, что мы гоняем на лошадях.
Помогали сыну конюха Страхова Вове, а он приходил посмотреть, как сделана работа, всё ли подвезли, почистили и т. д. После школы — в зимнее время, а летом пропадали днями. За то, что помогали сыну, разрешал нам гонять на лошадях.
На водопой гнали на Ишим. Зимой вырубалась возле берега длинная прорубь. Летом гнали на Максимовский или Буденовский броды. Там песок и мелковато, можно спокойно покупать коней и самим наиграться в воде. На всем скаку влетали в воду! Брызги, смех, удаль, вот наше детство! Буденовский брод находился недалеко от Поповского сада, простору хватало, да и препятствия были. Дамба, канавы, вот здесь и устраивали скачки с препятствиями. Падали, конечно, с лошадей, иногда достаточно серьезно, но это нас не останавливало. Без седел, сбивая в кровь задницы, носились по нашей степи.
Как писал выше, часть лошадей оставалась в селе на лето, машин, тракторов не хватало. Сам председатель и бригадиры полеводческих бригад пользовались лошадьми, кто верхом, кто на бричках.
Самые красивые, резвые, породистые два жеребца были закреплены за председателем. Оба чалой масти, и кличка соответственно Чалые: как одно целое, держались вдвоем, и кличка одна на двоих. Стояли отдельно в углу, отгороженные жердями, на привязи — толстых цепях. Привыкшие друг к другу, стояли смирно, посмотришь на них, ну близнецы братья да и только. Между собой мир, но другого сразу порвут, вот и держали отдельно от всех.
Братьев Страховых, Серегу Антонова, Вовку Ливанова, Витьку Баландина, Витьку Литвинцева, братьев Былковых и меня эти звери не трогали, позволяли подходить. Если признаться честно, то и мы побаивались их, но не показывали этого. Каждый из нас знакомился и приручал их отдельно, по-своему. Подкармливали овсом, разговаривали с ними, так незаметно кони привыкали к нам. Стали разрешать гладить, чистить, купать в реке, а вскоре и ездить верхом. Считалось шиком, кому выпадал жребий проскакать на них верхом. Я не видел, что бы кто-то из взрослых сел верхом на Чалых. В селе считали, что они необучены этому, а мы держали в тайне. Кони-то председателя, он первый человек в селе. Конюх тоже не ездил на них верхом. Они сразу начинали храпеть, кусаться, бить ногами, а вот в тачанку четырехколесную, карету председателя, запрягались с покорством, даже с радостью. Выезд для них — праздник. Начальство редко пользовалось жеребцами (из-за нрава), а они жирные, застоявшиеся, стремились на волю, размять ноги...
Историю выезда Страхова-старшего на паре Чалых хочется описать в тех подробностях, которую я запомнил своим детским умом.
Семья конюха жила, как и основная часть населения, бедновато. Хозяин — мужичонка небольшого роста, вечно с взъерошенным волосом, видимо, не знающим расчески. Голову держал вниз, так, что черты лица плохо запомнились. Нос не большой, на конце пипочкой, волос светлый, но не рыжий. Глаза бледно-голубые, лицо бритое, морщинистое. Обыкновенный забитый, обремененный заботами деревенский мужичок. Даже водочку не пивший, по крайней мере на селе не видно было его выпившим. Голова при ходьбе уходила куда-то в плечи с наклоном в землю. Как будто человек что-то ищет у себя под ногами. Таким он и запомнился.
Его жена Ульяша, больная женщина, часто лежала в местной больнице, где ей и ампутировали ногу. После выписки из больницы находилась дома. На улицу редко выходила. У нее был сын Толик Пинигин (вышла за Страхова, имея сына), вероятно, его отец погиб на фронте. Многих война прибрала. Сын где-то учился или уже работал. От Страхова два сына.
Старший, Вова, на два-три года старше меня, как и отец, светлый, вечно с расстегнутыми штанами, неряшлив, рубаха с одного бока заправлена, с другого нет. Это в порядке вещей, да и следить-то за детьми кому? Мать болеет. Отец в заботах, а мужик есть мужик. Волос то же самое...
В Раздольном матери, увидевши своего отпрыска в растрепанном, разбойничьем виде, говорили: “Что ты как Страхов? “Вова-то и работал на базе все каникулы, а зимой после занятий в школе. Учился, конечно, плохо. Да и когда ему, бедняге, было учиться? Держался молодцом, всегда улыбка на лице, успевал и за мамой ухаживать, и отцу помочь. Когда уж тут за собой следить?
Николай моложе его на три года, помогал брату по мере своих сил и возможностей. Оба брата походили на отца. Еще запомнилась одна деталь. Под носом братьев вечно висели бледно-зеленые сопли, на что Василий Попов, который был старше нас на несколько лет, повстречав братьев, морщился и говорил: “Ну страх и ужас в одном”.
Сбруя Чалых хранилась дома, т. к. была дорога и богато убрана. Тачанка стояла во дворе, возле стайки.
Уздечки с насечкой, красивые, со специальными крылышками, закрывающие боковое зрение лошадей, черного цвета, с кисточками, заклепками, как и вся сбруя, украшенная красивыми бляшками.
Конюх шел за Чалыми своей походкой вразвалочку, уткнув взгляд в землю, постукивая по голенищу сапога уздечками, они побрякивали, как бы подбадривая Страхова.
Жители, завидев конюха с уздечками, передавали новость друг другу: “Сегодня будет БАРСКИЙ выезд”. Как женщины, так и мужчины обсуждали предстоящую поездку. Развлечений было мало, вот и судачили. Да что там говорить! Я сам помню, как-то отец пришел с работы на обед, сел кушать и говорит маме: “Слышь, Лиза! Видел Страхова с уздечками. Шел запрягать Чалых. Быть беде”.
Люди старались заняться работой на улице, чтобы увидеть всю красоту выезда.
Страхова жеребцы не очень-то жаловали. Без уздечек они его практически не подпускали, храпели, били копытами о настил, но стоило ему подойти с уздечками, опускали головы, становились кроткими, своими огромными, темными глазами переглядывались между собой. Наверное, думали: “Вот сейчас разомнем ноженьки, а то совсем застоялись”. Становились “белыми и пушистыми”, ну прямо ангелы, “делай, хозяин, с нами что хочешь”. Тот накидывал уздечки, взнуздывал, освобождал от цепей, брал в руку повода и вел жеребцов домой. Такая идиллия между человеком и животными редко встречалась. Кони послушно, понурив головы, как и сам конюх, следовали за ним, будто одно целое, человек и кони...
Тачанка, под стать сбруе, с вырезанными из дерева узорами. Передние колеса маленькие на рессорах, как и задние большие. Дышло одно, т. к. пара запрягалась в постромки, которые крепятся при помощи поперечных брусков к тачанке в основании дышла. Транспорт выкрашен, блестит, неописуемая красота.
Страхов не спеша запрягал жеребцов, те подчинялись. Ну вот все готово, можно в путь. Тачанка плавно выплывала со двора. Мне хорошо было видно эту процедуру, т. к. жили они в нескольких десятков метров от нас.
Чалые шагом двигались в другой конец села, чтобы оттуда проехать через поселок во всей красе. Кони это знали и послушно шли к своей цели.
На окраине Раздольного кучер разворачивал жеребцов, сам моментально преображался в лихого ухаря. Вскидывал голову, заламывал фуражку, становился безбашенным удальцом. Жеребцы в след за хозяином менялись на глазах. Выгнув дугой шеи, с которых свисали богатые гривы, храпели, били копытами о землю. Густые, шелковистые хвосты чуть оттопыривались от крупа, готовые с места взять в карьер, но кучер пока сдерживал их, натянув вожжи до предела, как струны. Они звенели от налетавшего ветра.
Конюх чуть отпускал вожжи, начиналось движение, картину которого не забыть мне до последних моих дней.
Два породистых жеребца чалой масти, выгнутые шеи, точеные головы в разные стороны с наклоном. Ноздри расширены, того и гляди из них пойдут клубы дыма. Челюсти раскрыты, видны зубы и мясистые языки. Справные, лоснящиеся спины. Грациозно выбрасывая передние ноги вперёд, как бы пританцовывая, жеребцы рысью двигались по центральной улице села.
Весь вид кучера, как и лошадей, достоин кисти великого художника. Его было не узнать. Из забитого жизнью мужичка он превратился в залихватского мужика, которому и море по колено. Зычным голосом покрикивал на застоявшихся коней, правда, они не обращали на это внимание: чувствуя свободу, свежий воздух степи, запах цветов, полыни, ковыля, предчувствуя простор, неуклонно набирали скорость.
Жители восторженно провожали тачанку. Миновав школу, клуб, магазин Степана Швалова, двигались дальше к больнице. Вот и она позади. Впереди только через три километра селение Жайнак. Жеребцы вылетали на простор Казахстанской степи, неся тачанку карьером, который вскоре переходил в бешеный галоп. Тачанка неудержимо уменьшалась в размерах и вскоре скрывалась из вида. Только клубы пыли, поднятые копытами и колесами, показывали направление следования лошадей. Пыль оседала на дорогу, лошади скрывались на горизонте...
Раздольное успокаивалось, наступала обычная сельская тишина. Кое-где промычит теленок или прокукарекает петух, перепутавший время...
Через час или больше на дороге за селом появлялся силуэт человека, идущего пешком в направлении села. Фигура приближалась. Уже можно было увидеть, что человек что-то несет в руках. Это был Страхов. Опять превратился в обыкновенного маленького мужичка, а в руках у него были два передних, маленьких колеса от тачанки. В каждой руке по колесу. В село он заходил со стороны сараев или стаек, так называли забайкальцы, стараясь не попасть на глаза жителей. Что происходило там в степи ? Можно только догадываться.
Предполагаю так... Выехав за пределы села, Чалые, почуяв волю, убыстряли свой бег до такой степени, что кучер, с его небольшой силой, просто не мог справиться с ними. Закусив удила, обезумев от воли, простора, кони шалели. Били задними ногами тачанку, неся ее уже по бездорожью. По открытой степи, где встречались небольшие овражки, пробитые весенней водой, ямы, впадины, бугры. Страхов, естественно, в страхе спрыгивал где поудобнее на землю, могли ведь зашибить. Вот и приходилось спасаться. Он оставался цел и не вредим, что нельзя сказать о тачанке. Кони разбивали ее. В первую очередь отлетали передние колеса. Она передней частью втыкалась в землю, при этом рвались кожаные постромки. Жеребцы получали полную свободу, неслись дальше, а транспорт оставался на земле и в плачевном состоянии.
Конюх подбирал два маленьких колеса и отправлялся домой, т. к. знал: надуревшись вволю, кони вернутся на базу, а ему надо прибрать транспорт. Дома взяв сыновей, запрягал другую лошадь в простую телегу, ехал к месту катастрофы. Грузил с сыновьями передок тачанки на заднюю часть телеги, задние обычно оставались целыми, таким способом везли сломанный агрегат к столярке. Тут Березовский дядя Коля с Юрием Степановичем Гантимуровым принимали исковерканный транспорт для ремонта, благо кузница была в одном здании.
Отремонтированная, заново покрашенная тачанка еще неделю-другую стояла на приколе. Стояла, ждала следующего выезда. Наша барачная, веселая, с сельскими заботами жизнь продолжалась. Ишим, как и прежде, нес свои воды в Иртыш. Выращивая на своем берегу новое поколение деревенских ребят, милых и родных моему сердцу...
С. Воздвиженка.
24.07.2015 г.