Сколько стоит милосердие?

     Последний день августовской жары.  Сутки спустя начнется  спад, а пока… Солнце печет  и кажется, хочет расплавить город в однородную смесь живой и неживой природы. Центральный рынок напоминает  потревоженный  улей. Море голов движется в различных направлениях. Иногда  его потоки выплескиваются в запасные входы-выходы  шириной, равной ширине прилегающего тротуара, обтекают торговую площадь по  периметру с обратной стороны. Там еще больше тесноты. Вдоль длинной цепочки торговых точек-бутиков,  заменивших местами ограждение основного пространства, человеческий поток несет свои головы, руки, спины и все, чем они увешаны – сумки, пакеты, пакетики и пр..

     Наконец, недельная закупка закончена, деньги добросовестно потрачены и мы берем курс на финишную прямую, двигаясь караваном груженных верблюдов Поток поднимает меня на ступеньки молочного павильона, это сокращает  путь к центральному выходу из улья, а дальше уже полегче, остановка   троллейбуса не за горами. Делаю шаг, другой по лестнице, ведущей к освобождению от толкающих слева, справа и в спину других спин, локтей,  чужих поклаж,  чужих ног, наступающих на пятки.

     Вдруг за спиной голос  одного из сыновей – «Мама, там котенок!»  Котенок…   Здесь?..  Тут ногИ   не поставить свободно, а котята вообще-то на «Птичке»,  то есть «Птичьем рынке»…  С трудом  шевелю распаренными мозгами, через плечо спрашиваю, где ж ОНО?  - «Недалеко, - отвечает сын – под столиком киоска, где ты только что стояла.»  Не без сожаления оставляю взятую уже высоту павильонной лестницы и ползу обратно в поток, против его течения. По пути сын успевает сказать самое главное – у котенка на одной из лапок огромная рана, от пятки до подмышки.  Не идти уже нельзя.

     Действительно,  котенок там и был, я его просто не заметила в гуще ног. Ему около месяца от роду, может полтора…   Истощенный, грязненький, это заметно даже на черно-белой шерстке, даже в полную погодную сушь. Он  успел сменить положение тела, раны не разглядеть, виден только небольшой отрезок. Но шокирует и то, что видно без помех.  Это сплющенная часть его лапки, та, что у нас, людей, называется стопой. Она  больше напоминает кусочек промокашки, случайно прилипшей к телу, настолько плоская и безжизненно-сухая, неестественно вывернутая пяткой вперед.  Я в ужасе застываю и могу выдохнуть  одно –«Бедолага…»

        Продавец  бутика, пожилая пенсионерка, давно симпатичная мне.  У нее обычно лучшая продукция и спокойное, вежливое обслуживание.   Перешагнув нижний бортик своего киоска, она садится на его край немного отдышаться от жаркой духоты внутри этой пластмассовой коробки.  Предваряя мой вопрос, не успевший прозвучать вслух,  сердито топает на несчастное покалеченное существо и гонит его подальше от себя – «Кто его сюда притащил?!» Котенок с трудом ковыляет к соседнему киоску и ложится на живот.  Проходящие мимо люди смотрят  на него кто равнодушно, не отвлекаясь от своих собственных  мыслей и  дел, кто с бездеятельным и потому абсолютно бесполезным сочувствием. Одна женщина  даже вскрикнула в ужасе, увидев рану – «Бедный ребенок! Кто же тебя так?» И вопросительно повернулась ко мне. Я сама   будучи в горестном оцепенении, молча пожала плечами. Женщина  поинтересовалась  у продавца ценой товара, еще раз бросила взгляд на несчастное дитяти и со вздохом резюмировала – «Ну, ты  не жилец…»

      Моему отчаянию не было предела.  Продавец соседней точки ,  молодая и улыбчивая, тоже решила подышать хоть и горячим, но сравнительно более свежим воздухом улицы. Она покидает свой рабочий пост, берет в руки лежащий рядом с котенком пластмассовый ящик и накрывает его, а сверху садится сама и довольная, обмахивается газеткой от жары.  Малыш оказался укрытым от  посторонних глаз в импровизированном домике. Хорошо, что стенки этого укрытия были сплошь решетчатыми, иначе он просто задохнулся бы в нем.

     Задерживаться там, на тротуаре нельзя, мы мешали потоку, а поток то и дело толкал нас в разные стороны. Повернуться и  уйти  как все тоже было невозможно.  Мы отошли на проезжую часть,  к припаркованным авто, чтобы как-то обдумать ситуацию. Оба сына стали обзванивать ближние ветеринарные клиники с вопросом, чем возможно помочь пострадавшему? Но по телефону никто ничего не мог сказать определенно. Требовался рентген и возможно ампутация. Для нас это была неподъемная по сумме задача.  Кошельки уже пусты, денег не осталось даже на такси, а нести пациента  в руках вместе с нашим грузом тоже сложно. Оставить нельзя. Пока съездим домой, разгрузимся и вернемся, чтобы посетить возможно не одну клинику,  рынок уже закроется  и неизвестно, где окажется котенок. Скорее всего, его прогонят умирать в другое место. Здесь  никто помощи не окажет, это уже ясно.

     Вспомнили, что есть одна ветлечебница в центре, можно дойти пешком. Дети взяли на себя двойной груз, чтобы освободить мои руки, а я чистым целлофановым пакетом осторожно накрыла котенка, откинув ящик, когда продавец отошла на минутку, и осторожно,  прямо в пакете положила его себе на руку, спинкой вниз. Так обычно держат новорожденных малышей…  Несла, обходя скопления людей, по проезжей части, сложив руки люлькой-лодочкой, не сильно прижимая к себе во избежание лишних страданий.  Когда уходили, заметила краем глаза ,  как пожилая продавец  облегченно перекрестилась.

     Малыш лежал спокойно, как будто и не парясь  в открытом, но все же пакете. Он мирно дремал весь путь, потом устал от неестественного для кошек положения тела  и шевельнулся, ясно давая понять, что ему неудобно. Да и у меня рука затекла, несмотря на ничтожный вес груза. Я перевернула его на живот, и он пискнул – стало больно. Однако тут же успокоился и продолжил дремать, положив голову  на руку чуть нижа локтя как на подушку. Меня все время изумляло это спокойствие и какое-то непередаваемое, если можно так сказать ,  мудрое смирение.  Я на миг представила человека с подобным ранением. Сколько было бы криков,  стонов…   А тут…  Как будто там не опасная для жизни травма, а легкий ушиб.  Крови и в самом деле не было, зато видна была кость между краями  будто ножницами разрезанной кожи.

     В лечебнице нас приняли вне очереди, учитывая тяжесть случая.  Очередь была небольшая, два человека с питомцами, ухоженными, любимыми, окруженными ласковой заботой . Тоже котятками. Девушка-врач, совсем еще юная, по виду просто школьница или студентка-первокурсница, осмотрев бедняжку,  сделала неутешительный вывод – помогать уже бесполезно, случай фатальный, котенок обречен и никаких гарантий она  дать не может. К тому  же у них не делают ни рентгена, ни ампутаций, это в других  клиниках. Я взмолилась – не надо мне никаких гарантий, сделайте, что возможно! Он  выглядит вполне жизнеспособным!   В прохладе от кондиционеров малыш   прохаживался по операционному столу, подбирая место для прыжка на пол. Мне все время приходилось удерживать его руками. Он смотрел на меня с надеждой, а от врача старался уйти, как будто понимал смысл наших слов.

     Именно при осмотре обнаружилось то, чего ни я, ни сыновья мои не увидели вначале  и что вероятно имела в виду охавшая на рынке женщина. У котенка в ране завелись черви, рана просто кишела ими, сытыми, резвыми  и безостановочно снующими. Просто каша из червей. Я чуть на пол не села  от ужаса. Именно они осложняли все дело и лишали смысла  предполагаемые меры. По словам юной  докторши, кровь уже заражена и он будет умирать чуть дольше и в муках. Лучше сделать усыпительный укол. Я не была готова к такому развороту событий и не хотела его принимать.   Котенок ходил по столу,  а мое сердце разрывалось от мысли, что я принесла его сюда не спасти, а убить. «Сделайте что-нибудь!» - еще раз  бессмысленно повторила вслух ветеринару. Девушка вздохнула, посчитала, во что нам это обойдется, и приступила к работе.

      Она тащила этих червей пинцетом, сделав предварительный наркоз котенку какой-то  пшикалкой .  Работа шла мучительно медленно, черви не кончались.  Я спросила, сколько же их там может быть, в этой крохотной лапке. На что мне ответили – неизвестно. И в лапке много, а по всему телу вообще бесчисленно, включая их богатый посев.  Доктор тащила и тащила их, время от времени  поднимала глаза на меня и качала  головой, давая понять – бесполезно… Младший  сын, стоявший за спиной, тронул меня за руку – «Мама, не надо! Он все равно умрет,  в муках, своих и твоих. Давай усыпим! Пусть больше не мучается.»  Врач, услышав разумные речи, остановила работу и повторила – гарантий никаких, в ее глазах читался приговор. «Ладно, усыпляйте…» - сдалась я и не поверила собственному голосу.

     Нас попросили выйти и подождать в холле, закрыли двери операционной , и двери эти долго не открывались. Все время ожидания я молча тряслась в истерике, старательно зажимала себе рот платком, чтобы не вводить своей реакций в шок еще и присутствующих, чьи взгляды были остановлены на мне. Наверно, это было совсем по-детски и выглядело нелепо для взрослой, зрелой женщины. Котенок бездомный, не наш, привязанности еще нет. Но мне было больно так, будто я сама вынесла смертный приговор малому ребенку. Я!!! Кошатница от малых лет, игравшая все детство с кошками и собаками не меньше, чем с куклами,  провалившаяся в ледяную воду по пояс зимой вместе со школьным портфелем, спасая одного из них, такого же, бездомного. Как же это невыносимо тяжело, оказывается, решать вопрос  –  жить или не жить, взять на себя ответственность за такое решение Наконец , медицинское таинство закончилось и мне вынесли  пакет с маленьким, еще совсем теплым комочком в нем. Я везла его в троллейбусе домой, по щекам текли ручьи слез. Мне было наплевать, как смотрят и что думают окружающие. Никто не задавал вопросов, никто не беспокоил.

     Похоронили его на  пустыре за нашим домом. Земля была пересохшей, копалась тяжело, но мы долбили  ее как могли и чем могли, выбрасывая щебенку, оставшуюся после строительства, и стекла, порезавшие пальцы. Потом положили в  неглубокую ямку малыша в пеленке  и картонной коробке, насыпали холмик сверху, чтобы пометить место, хотя ориентиров было достаточно. Первый месяц навещала его почти ежедневно, оставляла там  игрушки своего взрослого кота Томаса, просто цветы и плоды каштанов, которых было много вокруг. Потом  приходила реже,  когда находились дела на коврочистке, это рядом. А вечерами, обходя дом  и насыщая легкие кислородом на сон грядущий, всегда здороваюсь мысленно с ним, желаю спокойной ночи и прошу прощения за то, что отняли жизнь. Ведь никто из нас доподлинно  не знает, насколько была необходима эта мера. Если бы можно было спросить его, что он сам предпочтет…   Но ведь не спросишь и не услышишь.  А если  бы мог жить?.. Хотя бы на трех лапах?..  Теперь это вечная ссадина в моей душе. И вина перед ним.

      Прошло уже полтора года. Сошедший прошлой весной снег разгладил насыпанный холмик, но это ничего не изменило. Он все равно остался во мне.  Малыш больше не бездомный. Он теперь наш. В месте  его последнего приюта, очень красиво и тихо в теплое время года, особенно вечерами и ночами, когда утихает гомон детских голосов из двух детских садиков, находящихся недалеко. Я часто перебирала в голове варианты возможного спасения, и на фоне этих мыслей думала, почему ему не оказали помощи раньше люди, бывшие рядом? Их было много, все работающие. Даже продавцы, в складчину, могли бы вовремя собрать сумму, необходимую для своевременного наложения швов на рану, и тогда ничего  подобного не произошло .

     Малыш прожил бы  отпущенный ему кошачий век, и наверное вырос  красивым котищей, как наш Томка, он и похож был на его потомков. Накануне один из них исчез после того, как кампания подгулявших молодых людей играла с котенком, таким же, черно-белым и он куда-то исчез потом Возможно, он  Томкин сын. И вот таким печальным образом вернулся в родной двор. Томка тоже ходил на пустырь к холмику, видимо по запаху моих следов. Мы ведь сами по себе гуляем, а он сам по себе. Домой приходит только отоспаться и поесть,  если  голоден.   Когда в очередной раз я его отмывала, нашла на  хвосте  фрагменты тех  мест, потому и родилось такое предположение. Хотя совсем  неважно, так или нет. Важно другое. Усыпительный укол по цене был равен моему месячному пособию, так называемой  алокации.  Мне  не жаль этих денег, хотя усыпление бездомных животных должно быть как мне кажется бесплатным. Мучает другое – почему же у других не нашлось вовремя ни денег, ни времени, ни желания спасти если не мир, то хотя бы одну эту маленькую жизнь? Сколько же стоит милосердие? И в цене ли оно вообще?