ApolloСоюз

<i>1891</i>

Ты монстр из-под кровати
Моей детской,
Иван, ты — флюорит.
Ты сердцем стучал каратти
По ней мерно.
По мне. Всю мою жизнь!

* * *

<i>1901</i>

Ещё темно, а мы лунно проснуты,
Небрежно сквозь время просунуты.
Кто исторгает этот смех?
Тоскливый ливень дней,
Оскал — бездомнее ночи,
Тоска — бездоннее зимы.
А меж листов есть только мы
Между прошлым и будущим.

* * *

<i>1917</i>

И вдруг, после стольких лет,
Подойду к нему для «привет».
А он выше на пару дюймов,
Нос задрал и: «Бреди отсюда».

Такой уж его девиз:
«Могло быть намного хуже».
И чем он тогда велик?
Советчик, как я, не нужен?

«Пора совершеннейших
вьюг, — говорит, — меня
Научила не падать, не плакать...»
Но плачь, как и я хохочу, флюорит!

* * *

<i>1921</i>

«Что может быть печальнее
Начала новой эры?
Ты рушишься, тебя смеют...
Берут твоих детей!»

Лежал на боку мёртвым
Грузом весь день,
Поскуливал, кровь
Протирал и белел...

Он приходит и говорит:
«Я, мой мир, не могу ходить».
Я хватаю за руку:
«Бежим!» — и веду за собой.

Ты мне дороже всех неправд.
Твой хлыст — это слова.
По льду скользил, но не упал.
У губ пожёван край...

Такие страны,
Мне поверьте,
Совсем не склонны
К ранней смерти!

* * *

<i>1941</i>

День задался,
Задался, как вопрос:
«Как дела?» — «Ничего...
Я, как солнце, легко
На моря
Положил водяные глаза
И мечтал я, смеясь
Над вопросом твоим!»

* * *

<i>1949</i>

Чего ты ждёшь?
Зачем сражаться?
Меч брось, макушку поцелуй
Ты мне; свирепому врагу,
Любовь дай всех лесов,
Любовь, что голову кружит!
Вновь бромом брошен ритм
По льду войны.

* * *

<i>1967</i>

Я пытаюсь ложиться на пол
И полю мою дорожку
В терниях —
К звёздам внебь полечу —
И с пением, как тебе подножку
Свою вселенную колочу.

* * *

<i>1968</i>

Впал  в трепет от того,
На что мужался я
Всю жизнь мирскую —
Тепла руки — и твоего!..
Рукой горячей миновав другую,
Почувствовал, пожал;
Слуга надежд с невыразимой болью
Браваду растерял.

* * *

<i>1969</i>


Живой саркофаг,
Искрящийся в свете
Мёртвом и газовом,
Рвись от планеты.
В таких на Земле
Под крестами сгнивают,
Меня, из живых
Высоченного самого

Ждут со звездами
Шестидесятыми,
Семидесятыми.
Чудными сотнями...
Немного для дома,
И вечно ночного для ребер,
не сердца — оно разорвется,
Оно не удержит...

Важнейший полёт —
Он к тебе, на земле.
Для тебя себерегусь я.
Наверное...
Пробить чёрный лёд,
Необъятную ночь
И обжить можем мы,
Пламенея вне времени!

* * *

<i>1972</i>

Вот, обнимаю — гляди!
Я говорил тебе —
Люблю тебя так же,
Как наш удивительный мир;
Так же, как родину, целую, круглую,
Так, как сестёр, и
Как песню народную
Про перекошенный луг.

Вдруг разозлился —
Обурьен стал яростью...
А Джонс поднимал на меня
Ромашковые глаза свои
И прошептал,
Меня обвиняя:
«Что так кричать!
И что так показывать!»

Ведь выбирать, что любить,
Поверь мне —
Сам я уже не могу.
То, что вручили,
Что наподсказывали,
То я склонённо и выберу...
Но там, в сплетении дорог,
Мои пути — куда идти?

Я сколько не искал —
И снега чистого нигде
Я не нашёл; истоптан весь
Он грязными следами:
Растает вовсе по весне!
«Мечты я не прочувствовал —
Моя вина — твоей.
Зачем тебе такой, как я?»

Спросил его,
Звенит мне Джонс — про флюорит,
Про танец, песню и каратти,
Про луг и ноги, что косились
В донельзя мирном сне.
«Что держишь — космос?
Это мне?!»

* * *

«А я тебе...
Зимний сад покажу.
Там розы в инее», — говорит Иван,
Словно шепчущий соблазнитель.
Закрывает ему, напугавшись,
Глаза, как находит на море синее
Мягкий ветер и тянет с собой облака.

Проснитесь!

— Пойдём в зимний сад,
Там розы в инее. Зимние.
— А у меня есть звёзды!
— Когда-нибудь покажи мне их...

Не проснёмся.