Михаил Михайлович Пришвин - певец Святой Руси

Сегодня день памяти великому писателю. 16 января 1954 года он покинул этот земной мир, оставив нам в наследство свои произведения и фотографии своей и нашей ушедшей эпохи.

Имя Михаила Пришвина каждому из нас известно с детства: на его рассказах о животных, о природе мы росли. Но что это был за человек, с какой судьбой, о чём он думал и что пережил — большинство из нас не знают.


    «Лес там – сосна за триста лет, дерево к дереву, там стяга не вырубишь! И такие ровные деревья, и такие чистые! Одно дерево срубить нельзя, прислонится к другому, а не упадёт»
    М. Пришвин «Северный лес»


Советская и постсоветская литературная критика сформировала стереотипное отношение к Михаилу Михайловичу Пришвину как к писателю, который весь свой талант и творческий поиск направил на воспевание родной природы и связанных с ней радостей – охоты, рыбалки, натуралистических наблюдений.

В последующие годы к официальному образу М.Пришвина добавлено мало. В БСЭ, изданной в 70-е годы, в короткой статье о М.Пришвине сказано, что он – «певец русской природы, поэт-философ, тонкий и своеобразный стилист», и «познание природы у П. неразрывно связано с осознанием социально-нравственной сущности человека». В «Советском энциклопедическом словаре» издания 1984 года и последующих изданиях энциклопедического словаря М.Пришвин указан как автор «философско-лирической прозы, связанной преимущественно с темами природы, истории, народного быта и фольклора». В издании переломных 90-х, правда, добавлено, что он выступал против советского тоталитаризма.

По сей день М.Пришвин популяризируется прежде всего как «природолюб», и уж совсем почти не пишут о глубинных, потаенных лейтмотивах пришвинского творчества. В «Литературной энциклопедии» 1935 года была сделана попытка разглядеть их с марксистских позиций и было сказано, что «смысл подлинной культуры, по П., - в возвращении вооруженного многовековым научным опытом человека к радостной близости с природой, близости, утраченной в период ущербной капиталистической «цивилизации» и необходимой для «творчества новой, лучшей жизни на земле».

Сведение творчества Пришвина к воспеванию «близости с природой» умаляет значение этого писателя как поэта и как мыслителя. «Творчество лучшей жизни» писатель видел не только и не столько в создании светлого мироощущения путем описаний «радостной природы», а в «общем деле» восстановления утраченной связи времен, обретения - ради будущего! - духовной силы и истины, которые могут быть почерпнуты прежде всего из духовно-религиозного опыта поколений «отцов» с их незыблемой верой в Предание и «славянскую букву», в «образа», что «от зачатия века стоят»… «Здесь мудрость: в глубине зверь, а впереди зверя не будет, и победившие его станут на стеклянное море и заиграют в гусли. И будет знамение на небе, град Иерусалим, новый, сходящий от бога с неба, приготовленный, яко невеста, украшенная для мужа своего».

Старая непорушенная вера – это почти уже неосязаемая, но все же неразорванная «тонкая-тонкая нить», в которую уходят и сходятся все «холодные безконечные параллельные линии» жизни; нить, связывающая настоящее и прошлое.

Природа для Пришвина – это больше, чем совокупность биологической жизни «на земле»; это сфера притяжения трансцендентного, «черта» между двумя мирами, где «рождается бог»; сакральное пространство, где спрятан Град Невидимый, откуда исходят мечты о будущем и раздаются печальные отзвуки далекого трагического прошлого.


Из неосуществленной повести Пришвина М.М. "Цвет и крест":


1 декабря 1917г.. Пришёл ко мне простой человек и такими словами сказал о нашей беде:

– Цари наши не думали о человеке, их царское дело было собирать вокруг себя как можно больше земли и морей. Задавила земля человека, стряхнулся он, и царь пал. Тогда все бросились разбирать по карманам рассыпанное царство, а <про> то, из-за чего свергли царя, – про человека – забыли. Так и осталось славное русское царство и без царя, и без земли, и без человека.

И ещё сказал мне гость:

– Смирение русского народа достигло последнего предела, оно перешло по ту сторону черты, за которой нет креста: народ отверг и крест свой, и цвет свой, и присягнул во тьму.

– Что же нам делать? – спросил я.

Он ответил:

– Нужно собирать человека, как землю собирали цари.

На это я возразил:

– Теперь все говорят про человека.

– Про французского человека, – перебил меня гость, – я же говорю про человека, пример которого дал нам Господь Иисус Христос.


5 декабря. Сегодня говорил мне философ, приехавший из глуши разделённой России:

– Пришёл человек к власти, это всё равно, что пришёл к своему смертному часу богатый и при конце этом ему нужно распорядиться своим добром, кому что оставить и на какие надобности. Где власть, тут и смерть. Кто же во власти хочет для себя жить, тот не человек, тот паук, и за гибель его, как за паука, сорок грехов прощается. Я, бедный русский человек, знал злость только паучиную, но с царём её не смешивал. Когда царь пал, я спросил: «А пауков вытащили? – Все, – говорят, – в тюрьме. – А из себя-то самих – их лапки-ножки изъяли, сожгли?» Ну, конечно, где тут! Известно, как у пауков с их ножками: оборвите, бросьте, – они всё дрыгают. «Так, – говорят, – они, до зари шевелятся, но когда настанет заря - нам неизвестно, и сами сторожа нашей тюрьмы ходят во тьме кромешной, и сторож сторожа спрашивает: «Скоро ли рассвет?» Некоторые говорят: «Вот свет!» И показывают гробы повапленные, сверху окрашенные, внутри набитые костями мертвецов. Сторож сторожа спрашивает: «Скоро ли свет?» – и косятся на гробы повапленные.

А вот если бы наша русская жизнь по-настоящему шла, то, я думаю, по-настоящему так же должно: пришёл человек к власти – это всё равно, что пришёл к концу своему богатый и при конце своем ему нужно распорядиться добром, кому что оставить и определить, на какие надобности оставить, и никого в смертный час свой не обидеть, потому что, где власть – тут и смерть тебе.


20 января 1918г.. Один гость наш сказал:

– Русскую землю нынче, как бабу, засёк пьяный мужик и свет – лучину, которая горела над этой землей, задул. Теперь у нас нет ничего и человеческие произведения не с чем сравнивать.

– Тьма над русской землей, – сказал второй гость, – похожа на тьму в дни распятия".


ОБРАДОВАННАЯ РОССИЯ

(Впервые: Русские ведомости. 1914. № 187. 15 авг. С. 3.)

Теперь, когда мир попрал все законы христианской культуры, где-то в глуши Новгородской губернии долетают до моего слуха такие слова:

– Слава Тебе, Господи, вся Россия обрадована, воистину Христос воскрес!

Изумленный этими словами, спрашиваю крестьянина, в чем дело, чем обрадована Россия.

– Казенку закрыли, – ответил крестьянин серьезно.

Перекрестился и прибавил:

– Все стали как красные девушки, воистину Христос воскрес.

Эти слова увели мою мысль далеко в историю кабаков, из которых выходила всякая бунтовщицкая, разбойничья голь вплоть до последних нынешних хулиганов. Я рассеянно спросил крестьянина:

– Куда же пьяницы делись?

– Оделись, ваше благородие, их теперь не узнаешь, человек вошел в свой вид.

И указал мне на рабочего, занятого прессованием сена:

– Вот они тоже были этим занявши.

Я подошел к рабочему, прессующему сено.

– Простите, – сказал он, – мы люди слабонервные, нас к вину тянет сила.

– Магнит.

Он пояснил мне удивительное свойство силы «магнит» из одного человека делать двух: самый смирный на свете – один человек и самый буйный на свете – другой человек, а сила-магнит делает так, что самый смирный делается самым буйным. Вот он теперь две недели не пьет, зарабатывает в день полтора рубля, оделся, обулся, пришел в человеческий вид.

Я спросил бывшего пьяницу, почему же раньше он не пробовал записаться где-нибудь у священника, дать обещание.

– Не могу, – ответил он, – считаю это за грех, вроде хотя бы за рыцарство.

Что такое рыцарство, он мне тут же и объяснил: это когда человек входит в сделку с Богом, остается, например, человеку и жить-то, может быть, всего год, а он обещается три года вина не пить: «рыцарство», когда человек Бога испытывает.

Еще больше удивила меня на днях встреча с одним стариком: человек он крайне правый, но вечно зол на начальство, повторял всему и каждому на тысячу ладов, что начальство у нас – немцы и поляки; в случае войны этот старик всегда пророчил беду. Теперь я встретил его и говорю:

– Вот вы говорили, а смотрите, как дружно поднялся народ.

– Слава Тебе, Господи, – перекрестился он, – видел я, как шли, и уж, признаюсь, всплакнул.

– Как же раньше вы говорили?

– А раньше было другое, теперь казенку закрыли.

Вот опять: там смирение христианское является будто бы после закрытия казенки, тут умный и прямо мудрый старик объясняет взрыв патриотических чувств закрытием казенки. Все это наивно и грубо, но так убедительно.

А вот еще из обрадованной России: вот я приезжаю в знакомый трактир, заказываю себе чаю, меня окружают толпой крестьяне, мещане, прасолы и подают лист бумаги.

– Пиши, – говорят.

Вся эта гурьба людей просит меня в резких словах написать Государю прошение, чтобы закрыть казенку на все время войны.

Объясняю, что война требует больших денег, что доходы поступают с вина.

– Знаем. Пиши, что вместо вина жертвуем по пяти рублей с головы.

Я был уверен, что, скажи я одно слово, и они принесут деньги, и они были уверены, что вся Россия принесет – как один человек принесет – деньги.

– Не лучше ли подоходный налог? – спросил я.

– Так нельзя, – ответили они, – могут обидеться, скажут, не в свое дело суетесь, а то так просто, что готовы по пяти рублей с души вместо вина. А когда кончатся деньги, опять по пяти и еще.

– Пока не одюжим врага...


УБИВЕЦ

(Из дневника)

(Впервые: Воля народа. 1917. № 159. 31 окт. С. 6.)

Дворянин Ульянов-Ленин затеял в крестьянской России пролетарскую республику, и нет ничего ненавистней ему, наверно, Учредительного собрания, которое он называет мещанским.

Так можно и назвать момент этого столкновения: война дворянской затеи с мещанской республикой. Пролетариат, я думаю, тут почти не при чем, разве лишь постольку поскольку он введен в заблуждение.

Не нужно быть большим художником, чтобы заметить в первые же дни выступления на лицах простых людей, солдат, матросов, рабочих какого-то смущения, будто венчик преступности окружал их лица, будто каждый из этих людей смущенно созерцал видение Раскольникова, этого таинственного мещанина, который каждому из них говорил:

– Убивец!

Я спрашивал для проверки себя множество знакомых, между прочим, и одного из лучших живописцев-художников, и все они в одинголос отвечали, что видели также этот венчик преступления и наказания вокруг лиц простых, закруженных дворянской затеей людей.

Конечно, я не в сословном смысле употребляю это слово – «дворянская затея» и мещанство тоже принимаю не по Марксу, тут все в оттенках быта нашего русского, нашего непосредственного взора, ясного зрения. Что бы там ни говорили настоящие ученые люди и дворянские записи, а преступление Ленина дворянское и наказывать будет его мещанин.

– Убивец! – скажет мещанин.

Чем ответит Ленин, я не знаю, может быть, бросится на свой меч, или перекочует в Европу, или поймает его наш Порфирий. С первого же дня его выступления мы почувствовали, что это вор.

– Вор! - первые сказали чиновники.

Государственные учреждения престали работать, и все увидели, что это не министр, а вор, голый вор.

С этого момента все эти сочиненные классовые перегородки упали, все партии закричали:

– Убивец!

И все, от черносотенцев до интернационалистов, стали мещанами.

В оправдание своего поступка большевики обыкновенно говорят: «А вы разве не той же силой действовали, когда свергали царя?» Логика Раскольникова, – по существу ответить невозможно на этот вопрос. Но тогда, во время свержения царя, я сам сидел в министерстве и видел я, с какою радостью принялись тогда за работу чиновники и как они восторженно приняли нового министра. Теперь же в министерство будто заноза впилась, и тело учреждения стало нарывать и пухнуть, там был румянец, тут опухоль.

Можно ли злобно сказать французское слово «авантюра», если у русского человека существует столько специальных ругательных слов? А я слышал на Невском, как один маленький чиновник, Акакий Акакиевич, с искаженным злобой лицом, под выстрелы пулемета, крикнул большевику-рабочему вместо «убивец!»:

– Авантюра!

И большевик с холодной злобой, как затравленный волк, ответил:

– Я обращаю авантюру на вас!

Он хочет этим сказать, что «авантюра» порождена в недрах этих же теперь так напуганных людей, как проституция, в конце концов, исходит из спальни дурных супругов.

Вот только неправда, что авантюра вышла из недр Акакия Акакиевича и вообще чиновничества, кооперации, профессиональных союзов, все, что называется «мещанством» – это все здоровое, все это вплоть до Учредительного собрания, которое непременно будет «мещанским», – здоровье живого тела народа.

И Ленин с Троцким, в конце концов, только заноза. А вот куда «обернуть авантюру», по всей правде не решусь сказать.

Не могу я сказать, потому что авантюра обняла весь человеческий мир на земле, но за пределы человеческого, только человеческого, еще не вышла, и со стороны в Божьем мире нам, сейчас живущим, к ней подойти невозможно".


6 мая 1945-го Михаил Пришвин записал в своем дневнике:

    «Не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне» (Ин 17, 9).

    К полуночи суточный холодный дождик перешел в самый теплый и такой тонкий, что восковая свечка в руке не гасла. Мы были у церкви Иоанна Воина в тесной толпе, выходящей далеко за церковную ограду на улицу. Из боковой двери над головами валил пар дыхания стоявших в церкви. Вот бы иностранцу посмотреть как молятся русские и чему радуются! Когда из церкви послышалось: «Христос воскресе!» и весь народ подхватил, - это была радость.

    Нет, не только одним холодным расчетом была создана победа: корни победы здесь, в этой радости сомкнутых дыханий...»


6 мая 1945 года была ПАСХА и ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА, которую мы празднуем 9 мая.