Если бы музыка была меланхолией

 В наших тяжелых, разбухших от сырости головах виниловые пластинки сменяются чересчур быстро… А вернее их меняют нервные импульсы, в зависимости от их переменчивого настроения или погоды за окном, стуча домашними тапочками по блестящему паркету. Тише… прошу вас, ведите себя тише, не спугните их… Загляните в чей – то маленький шкафчик молочного цвета около окна, и вы обнаружите целую коллекцию таких пластинок, на которых черным курсивом выведены жирные надписи: «грустная соната», «розовая мечтательность», «волнение в гранулах», «смех сквозь слезы», «почти что нежность» и другие, одна интереснее другой, разных цветов и размеров.

 Это вечный круговорот наших чувств и эмоций, наши сны, мечты и фейерверки мыслей, наша цветущая юность и зияющая старость. Это наша жизнь. В уютной комнатке. В маленьком шкафчике молочного цвета около окна. Такое громоздкое слово уместилось в таком маленьком пространстве, обычное дело.
А теперь взгляните – ка немного дальше комнаты в голове немого прохожего, внезапно опустевшей улицы и бледного света от одинокого фонарного столба. Алая вязаная шапка поверх каштановых волос в сочетании с печальными глазами цвета темного молочного шоколада и винной матовой помадой на потрескавшихся губах. А, впрочем, это лишь догадки… Догадки в бледном свете от одинокого фонарного столба. Обычная девушка, жадно втягивающая носом холодный ветер, что дует с моря, обычная… и все же интересно, что у нее в голове? По замершему, словно впавшему в спячку взгляду, можно подумать, что ее пластинки, должно быть, украли, или они, нетронутые, покрылись толстенным слоем многолетней пыли; а, быть может, под этим взглядом скрыто нечто большее, чем просто уютная среднестатистическая комната прохожего.

 Давайте заглянем, только помните: никакого шума и резких движений…

 Приоткрытая белая дверь пропускает сквозь щелины нежно – сиреневый свет, рассеивая его по снежному полу; пахнет рождественским волшебством и палочками корицы. Вы когда – нибудь чувствовали, как пахнет Рождество? Теперь да. Ведь не хватит и сотни слов, чтобы передать, какой это тонкий, поражающий воображение аромат, невозможно… кроме счастливых глаз человека, уловившего его, как подтверждение тому, что есть чудеса на свете.

 Шаг. Второй. Добро пожаловать в чей – то дом. В чью – то голову, в данном случае, в дом  случайной девушки в алой вязаной шапочке.

 Белые и фиолетовые оттенки, весенняя гармония, и солнечные нарциссы в каждой хрустальной вазе… а их здесь – ровным счетом девятнадцать штук. Странности на каждом шагу, хотя в этом мире странным то уже ничего и не назовешь, не так ли? Каково это, вдруг из морозного, ненасытного теплом января, переместиться в нежную легкость весны? Ради этого стоит нарушить уголовный кодекс (статья по проникновению на частную территорию), да и просто рискнуть.

 Вы спросите: «А как же одновременно может пахнуть рождественским волшебством и распускаться нарциссы?» А я отвечу, цитируя Джона Грина… или не совсем цитируя: «В наших головах мир стает фабрикой по исполнению желаний. Ему можно целиком довериться и не бояться ошибаться. Творите и воображайте».

 Не торопясь подойдите к самому большому окну и нагнитесь к молочному шкафчику с серебряной ручкой в виде головы оленя. Распахните дверцы… не спешите, аккуратнее, главное – выждать нужный момент… Не очень хотелось бы, чтобы люди варварски и очень быстро раскрывали чью – то жизнь, ведь в этом не будет ничего особенного, вся магия момента растворится в скорости и едкости действий. Хорошенько прорепетируйте, представьте… представили? Еще раз… теперь открывайте… 1…2…3… и… ничего. Абсолютно ничего, кроме единственной шероховатой обложки аметистового цвета на нижней полке с еле заметной, выцветшей надписью: «если бы музыка была меланхолией»…

 Рывок к патефону, что стоит на викторианском полированном столике. Вокруг него растекаются черные полосы, похожие на чернила, захватившие стену и медленно ее обволакивающие.

 Тяжелые капли с оглушительным звоном разбиваются на тысячи мелких осколков о безжизненный пол, нарушая томный покой, на первый взгляд кажущийся раем, дивным новым миром. Приглушенная тихая мелодия медленно вводит в транс, в забвение, сквозь которые неосознанно начинают течь слезы, а в сердце – продуцироваться грусть и беспросветная тоска. Кажется, пластинку заело на самом печальном моменте…

 Непредвиденный сбой в устройстве, непредвиденный сбой в жизни. Одна шестеренка влияет на дальнейшую судьбу целостного механизма. Вывод на лицо: остановленный временем, безразличный взгляд незнакомки в пустоту напрямую связан с неисправностью системы. Поздравляю вас с получением бесценного опыта в области механики человеческих сущностей.

Очевидно, эта совершено обычная девушка в своем совершенно обычном мире давно не испытывала никаких других чувств, кроме жгучей грусти, от которой вспоминается и твое личное, глубокое, забытое, больное. А если посчитать «живые» вазы солнечных нарциссов, то их окажется десять, а вовсе не девятнадцать.
 
 Каждый человек является ходячей историей, написанной от его же дрожащей руки. На первый взгляд отчетливо видится, что все люди одинаковые, комок слипшейся серой пыли на черепице сонных крыш. Однако за однотипной оболочкой спрятаны тонкие металлические нити истории, переплетающиеся так тесно, как бегущие дни, как моменты. Не судите строго другого, если его нити утратили природный блеск и покрылись ржавчиной, поверьте, на это существуют свои весомые причины. Весомость зависит от меры восприятия каждого, а именно поэтому все мы совершенно разные.
 
 Многочисленным вопросам не терпится спроситься, а ответы усиленно спрятаны за дымовой завесой. Где находятся все остальные пластинки? Существуют ли они вообще? И что будет с этой, пока еще искрящейся юностью и свежестью комнатой спустя некоторое время? Думаю, что на последний вопрос, ответ как раз таки найдется, судя по тому, насколько быстро черные полосы растекаются по полу вокруг маленького столика с патефоном. Последнее время минуты текут слишком быстро, а панический страх что – то не успеть и пропустить нужную станцию усиливает эту быстротечность вдвое. Словом, потоки чернил захватят вечную весну за считанные часы, а, может быть, и минуты. И все же, тщательно обыскав все помещение, заглянув под каждую хрупкую вазу и вытащив всю домашнюю библиотеку из книжного шкафа, я был уверен, что никаких остальных пластинок попросту нет. Единственная пластинка печальной незнакомки рассказывала, что история девушки состоит из испорченных нитей, а судя по атмосфере в доме юной мечтательницы и фантазерки, я предположил, что виной тому обуглевшее разбитое сердце. Причем такое бывает только тогда, когда любишь настолько сильно, бросившись в омут, зная, что там ты не дождешься спасения, не дождешься отдачи и взаимности… Мне ли не знать?

 Я не знал, что делать. Оставить все как есть было бы преступлением, по крайней мере я считал преступниками всех, кто проходит мимо падающих небоскребов надежды, без попыток помочь или хотя бы посвятить им минуту молчания.

 Но попытаться вмешаться в ход событий в чьем – то личном пространстве равносильно его самоубийству. В этом мире ничего не случается просто так и в спонтанной последовательности. Вселенная хочет, чтобы ее не забывали, и в связи с этим, она отчаянно направляет наши суденышки, как ей угодно. Мы – пластмассовые игрушки в неуклюжих руках Большого Ребенка. Мы не властны над ходом событий, поэтому лучше и не злить того, кто действительно властен. Однако вне личного пространства попытаться что – то изменить не так опасно, тем более, что риск создан для тех смельчаков, кто готов кинуть вызов Вселенной, маленький такой, несчастный, жалкий вызов, но вызов (а также для тех, кто любит выпить все звезды из искристого шампанского).
 
 Самое время покинуть умирающий дом, иллюзию безмятежности. Плотно захлопнув дверь, я вплотную очутился лицом к тем самым печальным глазам цвета темного молочного шоколада. Как будто и не было этого странного путешествия, как будто очередной беспокойный зимний сон ворвался в мое сознание, как будто…

 Никогда не умел знакомиться с девушками, особенно с теми, у которых такие выразительные глаза, и у которых я предварительно побывал в голове. Еще в первом классе я знал, что нравлюсь милой соседке по парте, и, о, как я был в нее влюблен, по – детски, впервые, но искренне, как умело чувствовать сердце маленького разбойника! Жаль только, что людям не нравится, когда ты знаешь их личную правду, когда ты знаешь вообще любую правду. Так и случилось: сказав напрямую, что я ей нравлюсь, она со страхом в глазах стала выкручиваться, а после, ее щеки налились пунцовым румянцем, и она выбежала… из класса, и из моей жизни тоже. Первый неудачный опыт, первый, но не последний. В последующие годы, не исключая последнего времени, такие вот неудачные опыты буквально намертво меня облепили. Везунчик, что тут еще сказать, хотя я и давно уже отказался от сумасбродной идеи залезать в чью – то голову. (но в настольных играх мне везет и в праздничных скидках в торговом центре тоже, не думайте, что все так плохо).
 
 От незнакомки головокружительно пахло корицей и самым настоящим волшебством, прямо как в комнате, что, впрочем, и неудивительно.

 Искренняя улыбка – залог хорошего начала, причем любого начала, например, знакомства. Глубокий вдох и выдох… Спокойствие, только спокойствие. Резко оторванный от горизонта, вновь оживший взгляд просканировал меня с головы до ног. Включай режим обаяния и улыбайся, главное – не глупи и будь самим собой. Испуганные неуверенные движения, однако, прояснившееся лицо дали отчетливо понять, что заевшая пластинка вышла из критической зоны и возобновила вращение, но это совсем не значило, что ее сменили, не так быстро, друг…

 Удивительно наблюдать, как через пару часов человек становится твоим хорошим знакомым, через пару встреч верным другом и надежным плечом, через пару месяцев самым любимым, дорогим и близким, через пару лет снова хорошим знакомым, даже если все привыкли это всячески отрицать. Такова людская природа, ничего не поделаешь. Человеческий эгоизм имеет право на существование, иначе мы бы не были людьми. Ангелами, другими существами, безудержной энергией космоса, но не людьми.

 Однако спешу заметить, что если я и рассуждаю так сейчас, то только сидя рядом с ней, и только воспринимая это, как одну из миллиона бесконечных философских глупостей, которую мы обязательно должны обсудить и высмеять вместе. В наших зрачках танцуют отражения дразнящихся язычков пламени камина, а наши руки крепко держат друг друга, даря ощущение полной безопасности и ни намека на грусть или тоску.

 Кажется, я что – то пропустил. Если отмотать кассету на 1 год 3 дня и 5 часов с копейками назад, то вы увидите, как прощаясь в первый раз, но только до январского завтра, я крепко обнял теперь уже знакомую девушку в алой вязаной шапочке и пообещал позвонить ей. За одним звонком последовал второй, за вторым – вечерняя прогулка в заснеженном парке. Поначалу не все было так гладко, как кажется на первый взгляд: ядовитость и отчужденность, колкие фразы, словно со мной рядом шел дикий зверек, которого манил запах вкусных лакомств из моего кармана, но который силой хотел их забрать и скрыться, как можно скорее. Когда я делал этому удивительному существу комплименты, оно испуганно закрывало уши и старалось всячески не замечать моих восхищающихся взглядов. А когда я ненароком дотрагивался до шерстяного пальто или черных перчаток, существо отпрыгивало от меня на пару метров, тяжело дыша и съеживаясь. Но я все равно продолжал незаметно наблюдать за ней и крепче привязывать к себе открытостью и неподдельной искренностью. Ведь диких животных дрессируют не только куском сочного мяса, но и простой любовью… как и диких людей. Одичалость с каждой новой встречей и телефонным звонком приобретала очертания доверия и расположенности. Я чувствовал: в ней что – то изменилось. Как будто давно устоявшаяся система перевернулась вверх дном, или время повернулось вспять, настолько сильно чувствовалась это изменение.

 Знаете, во что превращается женская необузданность, если вовремя вложить в ее мягкую руку нежный цветок неравнодушия или подать бокал с чудодейственным лечебным ядом, как обожание? Она становится  грацией, необыкновенной силой, делающей этот недостаток загадкой, пылающей искрой и изюминкой. Как говорится есть только три вещи, на которые можно вечно смотреть… И я смотрел, смотрел жадно, на маленький огонек, разрастающийся в жаркое пламя, в самую опасную стихию, опасную женственность и пылкость. Я был азартным игроком, поставившим на кон все, что у меня было, лишь бы играть, лишь бы следить за ходом действий, вне зависимости выиграю я или проиграю.

 Все или ничего. Она… или ничего. Когда ты выигрываешь или выходишь проигравшим, блистательная победа или же внезапный бросок на спину поначалу чертовски похожи на сон, чтобы осознать и принять их.

 А я до сих пор не верю в свой триумф.

 Выиграть бесценное, единственное, незаменимое. (забудьте все то, что я говорил про везение…) Один шанс на миллионы сверкающих галактик, одна удача на миллионы запутанных клубков капризных судеб.
 
 Если бы музыка в ее голове не была тогда меланхолией, если бы я так и не приоткрыл белую древесную дверь, то… что произошло бы, ведает одна лишь Вселенная. Порой, когда я выхожу на залитый лунным светом балкон, мне кажется, что Вселенная говорит со мной: я отчетливо слышу шепот сгорающих звезд и ясно вижу улыбку их матери…

 Одно я знаю точно: прошлой ночью, пробравшись второй и последний раз в мягкий сиреневый мир моей любимой головы, я увидел десятки новых пластинок, разложенных в виде яркого цветка по всему периметру комнаты. Патефон в темпе вальса играл «ажурные сны» (что – то новенькое, вам не кажется?), а вдобавок к нему я обнаружил старинное пианино, отражающее хрустальные вазы с нарциссами, которых значительно прибавилось. На почерневшей стене виднелись агатовые прожилки, как будто заживающие раны после падения или до перебора резкого взлета. Конечно же, шрамы останутся, как остаются на теле или на сердце каждого из нас, но специальный уход, включающий хорошее круглосуточное настроение и пару столовых ложек любви максимально скроют их. Я тихонько закрыл дверь и мысленно попрощался, обещая никогда не врываться туда без веской на то причины.
 
 Глянцевая атласная постель светится огнями улицы и беспокойными фарами машин. Бережно слушаю наше дыхание, одно на двоих, отпугивающее мятежные, тяжелые сны. Целую бархатный лоб и укрываю еще одним шерстяным одеялом. Завтра обещал сводить ее в наше любимое кафе за углом дома, на мороженое, и все равно, что за окном щипающий щеки январь…

 Если бы музыка была меланхолией, она бы добилась всемирной славы, стала бы великим композитором, Моцартом, Бахом, Шопеном, или еще более талантливым и преданным любимому делу гению, покорила бы любое сердце из крупнейших музыкальных залов планеты… Но кутаться рядышком с важным человеком гораздо счастливее и теплее, правда?

 Я люблю тебя, Алиса.
 
Очень.

Сильно.

Люблю.