ненавязчиво и без последствий

…и вдруг они заговорили о войне наполовину на русском языке, наполовину – на украинском, а больше – на суржике, путая слова и звуки обоих языков.

Говорили о войне громко, даже вызывающе, поглядывая на нас.

По их разговору получалось так, будто они знают войну.

Потом они пели. Много разных песен.

Они это большая компания – человек десять, заполнивших собой малюсенькое кафе, где за соседними столиками сидели всего две пары и ещё семья с детьми.

На улице был мороз и снег, а внутри горел камин, штатный музыкант подыгрывал на аккордеоне.

Мы зашли с ней туда погреться, увидев надпись «камин» над входом сбоку.

В Киеве сейчас так получается, что человек или патриот или враг-сепаратист. Невозможно быть между.

И бывает часто так, что кто-нибудь провоцирует. В основном ненавязчиво и без последствий.

Люди как бы воюют в тылу и хотят побеждать.

Вдруг, например, начинают петь гимн, а тебе нужно встать и держать правую руку у сердца, потому что так делают все.

Это прямо в кафе, днём.

Вот и они, большая компания, уже много выпив, перестали стесняться и заговорили громко о войне, потом пели, потом стали петь гимн.

Все встали, и я тоже встал, а она не встала.

Но того, что я встал было достаточно для пьяной компании. Свой!

Они стали разговаривать со мной через столик как со своим. Я что-то отвечал.

Мой украинский язык даже немного лучше бытового, но это плохо – я знаю много слов, но так никто не говорит. И произношение у меня «ниоткуда».

Потом нас, меня и её, пригласили придвинуть наш столик к их сдвинутым столам.

Я спросил её: «Почему ты не встала, когда пели гимн?»

Она ответила: «Не захотела».  Но это было неважно.

Они снова заговорили о войне. Кажется, кто-то из них всё же был там, на Донбассе недавно – имел право немного кичиться этим что ли.

Но это было неважно. Они опять выпили и опять пели.

Ну и стали разъезжаться.

За ними пришёл большой микроавтобус и нас с ней подбросили до метро. Мы ещё погуляли часок по морозу и снегу, зашли на городскую ёлку и я проводил её домой.

Поцеловал почти в губы и уехал к себе…

Мы говорим с ней обо всё на свете. О моих женщинах и её мужчинах тоже.

Говорим подряд без остановок несколько часов, но всего один раз в неделю – когда встречаемся и идём куда-нибудь вдвоём.

Мы обязательно идём куда-нибудь вдвоём и говорим без перерыва.

Она красивая и мне бывает трудно с ней подолгу говорить.

«Какое адское мученье сидеть весь вечер тет а тет с красавицей осьмнадцать лет».

Её мужа-офицера похоронили летом.

Недавно к ней приезжал с фронта его товарищ-офицер. Теперь он звонит ей каждый день.

Я долго терпел, но не выдержал: «Зачем тебе второй?».

«Я всё знаю, – сказала она, – они там света белого не видят. Они же такие молодые».

Я не могу говорить о войне. Когда при мне говорят о войне, я молчу. Она тоже молчит.