Беседа о 20ых годах

"В старости легче быть настоящим".

Как бы там ни было,мой взрослый, мой вечный друг А.Л., вы были необычайным человеком. Морем, куда хотелось заглянуть. Вы умели удивлять. Я любила вас.






Красноглазые закаты тех лет никогда не носили
Линзы. Облака неистово бились о серповидный
Месяц, а тот со злобной усмешкой насиловал их,
Небо всячески притворялось, что ему ничего не видно:
Не видно, как ты любишь меня, несмотря на приказ;
Призрачным утром я стою у стены, а ты – у цели…
Раз обязан - стреляй! Только ответь, кого же из нас
Ты сегодня убьешь? Кого ты сегодня застрелишь?

Губы дрогнули, когда ты стрелял в упор, почти что не целясь,
После заметил в зеркале - у тебя стала квадратная челюсть.
И мои в кулак сжатые пальцы не смог раскрыть, а потом
Пошёл слух - твоя сердечная мышца стала таким кулаком!
Волосы траурно почернели, как крылья могильного ворона,
Ты потерял зрение, отказываясь смотреть в мою сторону.
Но тебе заботливо подарили пенсне, сделанное на заказ,
Скажи, чего тебе стоило - выполнить подобный приказ?

Делал вид, мол, работа, и тебе все равно,
Но тайком от лампады искрилось окно,
Ты до поздней ночи непрестанно молился,
Ведь иначе бы – вслед за мной застрелился.
Я видела это, мой друг, и не ушла на покой
В ту ночь я душой молилась с тобой.

Тебе подарили орден. Волгу новую
По заводской предложили цене.
Ты орден носил, как носят оковы,
А машину перепродал по весне.

Женился на комсомолке, вставал непременно рано,
Ходил на работу, надев у портного сшитый костюм.
Делал все правильно, но знал – не затянуться раны
И вечерами заливал алкоголь в свое тело, как в трюм
Тонущего корабля море льет воду. Повышал градус и
Уровень жизни, но уровень счастья все время падал.
Жена разводила на подоконнике какие-то кактусы
И, повинуясь привычке, колола тебя упреками, ядом
Взаимных обид. Закатывала банки, а чаще – скандалы.
Ты верил когда-то – семья должна быть. Ячейка общества.
Только теперь и её, и страны было безудержно мало,
Когда раной внутри открывалось  тихое одиночество.

Чувствовал – хронически болен, врачи говорили «Здоров!»
Ты думал: Если это здоровье, какие тогда болезни?
На работе был исполнителен, честен, когда нужно – суров,
Но по-настоящему желал только скорее исчезнуть.

Даже порывался писать: «Прошу никого не винить…»
Но, дрогнув, строка обрывалась, как тонкая нить…
Однажды, достигнув предела и озираясь по сторонам,
Ты окольной дорогой пришел в обветшалый храм.
Мысли спутались, на работе скажут – позор! Позор!
Жена дома вынесет ещё один пакостный приговор…
Мирно горели лампады, и что-то хрипел пономарь,
И именно здесь был огонь, а снаружи осталась гарь.

Вернулся домой, позволил себе мыслью шальной
Дотронуться до истории, связанной со мной.
И хотя у всякого терпения есть дно и предел,
Ты отчетливо помнил тот день, когда постарел.
И взмахом памяти неуловимо, на уровне кожи,
Почувствовал, как безбожно, безудержно мы похожи.
Твои переменные, как константы. Не переменчивы.
Но ты так и не смог убить в себе любимую женщину.


1921.