Жизнь - трагичнейшая штука

               *     *     *
Жизнь — трагичнейшая штука. —
Не трагичнее, чем смерть,
если в дерево постукивая,
часто в небо не смотреть.

Может статься, и — проедем,
может, даст и — пронесёт.
Все посредники — проеды;
мёртвых в доску — вон из сот.

Так поя, — пою не в ногу,
но поец мой — на бегу.
Может, часто он и ноет,
но в основе он — be good.

Растаможенные чувства
ходят сушей и водой.
Как бы стать мне, вдруг очнувшись,
как сказали б, — два в одном!?

На темнеющем экране,
в отопительный сезон,
даже звёзды не таранят,
чтоб вскрыл душу, как Назон.

«Проявил бы милость, Цезарь,
я случайно видел то,
что не тянет для процесса, —
прекрати нелепый торг!

С головой к тебе повинной,
рад бы вовсе не писать.
Но что делать с пуповиной,
коль притянут к небесам?

Не попал бы я на Форум
к твоей дочери на съём...;
не давал бы сплетням фору,
не писал бы про лосьон,

про притирки разных толков,
про магический недуг,
где снимают сливки с тёлок —
напролом себя ведут;

и жены б твоей не ведал
тот же самый интерес... —
но писал бы о победах,
кто, когда и кем воскрес.

Замечательное время
всё ж застал я при тебе.
А что Юлия беременна —
да какой же в том Тибет?

Не зачал ты, может, сына,
сматеришись на Клодэль?
Так...не надо б и насиловать —
всей империей владел!!!

Задержи лишь взгляд покруче...
и любая б шла под трон.
Даже руки не выкручивай —
малышей только патронь.

Помню сам...не знаю... стоит...:
—  Ты жена мне или для...
А она мне, как с застоя б:
«Что же вкусы обеднять!?»

Знать, не в отчима ты вышел:
широты его — на грош.
Был бы жив — он спас бы Ишу,
под себя — лишь ты гребёшь.

То ль эпоха шла на вынос,
ты хватался за семью:
как бы лишку кто не вынес,
за побочных — засмеют.

Лишь искусство и питает
атмосферу бытия.
А империя пытает... —
необъятное объять.

На простом, людском наречьи:
вышел в лес я до ручья,
чтобы засветло отречься
и тебя б не удручать.

Но такая, брат, здесь стужа —
лишь медведям в их тайге б...
Даже некого обслуживать,
ходишь, мёрзнешь как агент...

На просторе, как в простое:
мегаполис, мегадрозд.
Лучше б Флакку что проспорил,
чем узнать про их хандрос.

Навалил тебе, как сена б,
с кузов писем, чтоб простил.
Да, видать, уже не ценят —
от стиха и след простыл.

Знаешь, Цезарь, не в изменах
я задумывал прослыть;
не боялся, что заменят,
про себя, введут в ослы.

Аппулея б знать при жизни, —
тот бы спрос поколебал.
Но и он ведь не прижился
средь дородных прихлебал.

Метод мой — но видел ярче:
по-восточному спесив,
на фантастике притарчивал,
чем, знать, классиков бесил.

Что ж до взгляда на империю,
на понтифика, — на власть, —
никогда бы не примеривал,
чтоб с яйца во мне снеслась!

Ход истории напрасен,
но чудовищно ретив:
скифы ставили на красный, —
кто бы смог им запретить?

Но всему своя есть мета,
свой покров, свой срок и путь.
То-то ль ново — чтоб, ометрив,
птицу счастья не вспугнуть?

Вот и вертится, и жмётся,
как малыш в моей судьбе,
планетарный вид ремёсел —
в Томах время досидеть.

Рим же свой ты не удержишь
(ни второй, ни третий Рим...):
оттого что —  люди те же,
хотя мир не повторим.»