Полковник сам себе напишет. из черного дневника

Я обдаю себя банным светом с красным рассветом, просветления нету. Лунное лето это пятый  сезон, а я думал твои силуэты  в ночи у свечи, а это шкаф с табуретом, как будто в тени стоит Слон. Но его сдуло ветром. Шесть утра – тишина. Кофе и буквы плывут по газете. Шаркают вяло, до душа штиблеты. Вот и душа заскрипела как наждачка в пуантах балетных. Я бы сходил на балет, но дорогие билеты и потому обхожусь в туалете литературной газетой. Новости с пульта включил. Мы в Берлине, а они Москвичи. И о тайном желании Рейхстага быть завоеванным, телевизор опять не молчит. Мазохизм нагоняющий стыд. Ведь у русских крепко стоит дело ратное. А Германия аккуратная что баба  развратная  мол не такая а все норовит на конфликт.  На пороге балкона лыжи да сани, катайтесь сами, а я в Ассане делаю Йоги, слушаю Свами. Из душа босыми ногами к духовке и к микроволновке, в ней выгорают мечтания плода, и рост колосков в силе генных хлебов, наплевать, теплое хоть пожевать и бежать. Десять лет за плечами с такими трудами. Как будто не галстук носил а камень но в этом камне есть тайна за ним атомный пламень. Ведь я ледокол и танцую со льдами. Просто я жду, когда лед остальных плотно прижмет своими тисками. Тогда и померимся с вами. От кошмаров не спится. От приговора времени мне не скрыться ни просторами, ни заговорами звона весной над ручьями ни урожаями, ни стихами. Бывало подушкой  стреляю во сне и из зоны огня на себе тащу одеяло. Уйти бы искусственными снегами до Австрийской границы. Но мир изменился, Альпы открыты шенгенскою визой. От мыслей таких многим хочется спится. Сбежать в телевизор. Но растворяется в спирте и в волнах эфира лишь то что не может стать твердым и уплотнится. Может быть снова больным притворится до работы скорей дозвонится дескать свалился а самому в лес чистого смысла. Если я не воюю то живу для того что бы бриться...Белое в черном лесу не годится...такие как я не ждут писем...тихо идет охота на шанс изменится...