Воскресение

   Виктор Иванович, о котором сейчас пойдет речь, был далеко неглуп, обладавший немалым опытом и обязательным в его возрасте самомнением, пару месяцев назад потерял жену.
               
         Они прожили вместе без малого лет двадцать. Жили не сказать чтобы богато, но и не бедно: обзавелись в свое время дачей, на море ездили почти каждый год и теперь, когда он остался один (бог не дал им детей), то некоторые представления о жизни у него резко изменились. В силу теперь никаких личных привязанностей, он потерял жгучий интерес к будущему и только постоянно удивлялся, как порой мог жить так легкомысленно и беспечно, частенько предаваясь на стороне минутным увлечениям.

         В нем было всего понемногу, по чуть-чуть: чуточку редкого милого обаяния, умения, не зная смысла жизни, украсить будничность невысказанной до конца мыслью, увлечь женщину, и еще много чего такого.

         Женился он поздно, зато по любви на красавице, много моложе его, в которую влюбился без памяти в один из прекрасных весенних вечеров, — иногда судьба удачно сдает карты — и всюду, где бы они ни появлялись, им улыбалось такое живое, шелестящее слово «счастье».

         Но с годами семейная жизнь для Виктора Ивановича как-то притупилась, потускнела, словно что-то кончилось, и опустили занавес, повеяло сквозняком ненужных слов, чем-то невнятным, суетливым и лживым. В минуты нежности, когда жена, припав к его груди, шептала: «Какие славные твои ушки, усики, хвостик…», то он, вставая, раздраженно отвечал: «Ну, что за глупости, какая-то пошлость!»
 
         Замечая порой заплаканное лицо жены, Виктор Иванович старался сохранять уважительное, притворно-оживленное отношение, словно ничего не изменилось, но это оборачивалось в конечном итоге с его стороны только грубой неприязнью.

         Каждый человек имеет свои неприятности, но жить с ними постоянно становится тягостно, невыносимо, и тогда лихорадочно, наспех ищут выход, неважно какой, лишь бы избавиться от этого нестерпимого гнета. 

         И вот однажды утром, после бессонной ночи, Виктор Иванович сказал, будто речь шла о пустячке, до того легко и просто: « Нам, пожалуй, какое-то время надо пожить отдельно, возможно, даже развестись. Так дальше немыслимо…». Она расплакалась, закрывшись у себя, и не выходила весь день.

         Прошло года три, четыре. Виктор  Иванович, чувствуя за собой вину, иногда звонил или заезжал к жене, чтобы поздравить с днем рождения, сделать скромный подарок, и всячески пытался поддержать вконец  рассыпающиеся отношения, которые всякий раз отзывались в нем смутной болью.

         Как-то под осень, да, где-то в конце августа, он забежал к ней на минутку и застал ее в постели больной. Он давно не был и нашел ее похудевшей, маленькой, а нездоровый цвет ее лица его напугал еще сильнее, она пыталась улыбнуться и встать с постели, ему тогда показалось, что грядет что-то неладное с ней, непоправимое. В конце октября ее не стало. 

         Так бывает после больших несчастий — тянет туда, где когда-то  тебе было хорошо, где ты был счастлив, чтобы восполнить душевную пустоту, где затянет ноющую рану.

         Стоял воскресный морозный день — день рождения жены. Виктор Иванович поехал на дачу. Жена очень любила этот дом, в нем прошли их счастливые годы. Заваленный сугробами, дом стоял по-сиротски тих и угрюм. Он казался еще меньше и ниже под шапкой снега в центре обступивших елей. В доме было морозно, через окна, затянутые изморосью, густо синел ранний вечер. Не раздеваясь, он с трудом растопил камин и, скрипя половицами, прошелся по комнате, другой, вспоминая полузабытую мебель, вещи, картины… На вешалке висела соломенная шляпа с широкими полями, и он тут же представил в ней жену жарким летним днем в коротеньком легком платьице и то, как играет неповторимым смехом ее лицо. Было тихо, и Виктор Иванович поразился, что еще жив, что может отчетливо видеть, словно наяву, до мельчайших подробностей, как она суетится на веранде, как легко переступает через порог стройными ногами, как изящно вздрагивают при ходьбе ее бедра, колышется грудь, и это так его взволновало, что на глазах выступили слезы.

          В комнате стало теплей, заслезились окна, совсем по-иному заскрипел пол, дом ожил. Снимая пальто, Виктор Иванович забыл, что верхняя пуговица едва болтается на нитке (все недосуг пришить) неосторожно рванул, и она так некстати закатилась под шкаф.
  — Черт побери! — с огорчением вырвалось у него и, немного помедлив, он неохотно опустился на колени, стал шарить рукой под шкафом. Блуждая рукой по ледяному полу, нащупал что-то непонятное, потянул — это оказалась  тонкая ученическая  тетрадка. Он выпрямился, раскрыл тетрадь — первый лист был исписан наполовину знакомым почерком — писала жена. Записано была по датам, подобно дневнику. Первую строчку он прочел вслух…

25 марта.
            Была в гостях у И.В. Чудный вечер, приличная компания. Да… я обратила внимание, и не только я одна, как он часто посматривал в мою сторону. Я чуточку конфузилась, но было приятно, не скрою. Нас познакомили. Он очень интересно рассказывал о своей поездке в Париж. Проводил меня до остановки.

8 апреля. 
            Сегодня теплый солнечный день. Мы нечаянно встретились на улице. Он обрадовался, словно ребенок, если честно, то я тоже. Я шла по делам, он предложил проводить меня. Мне было приятно. У него красивый баритон и вообще он как мужчина даже очень мил…

 — Что?.. Интересно!.. Кто бы это мог быть? – прошептал Виктор Иванович. — Хм, я теперь уже никогда не узнаю…

        Он стал нервно перебирать своими тонкими холодными и дрожащими пальцами тетрадь, стараясь заглянуть в последнюю запись. Лицо его зарделось, по щекам разлился румянец. Почувствовав напряжение в ногах, во всем теле, Виктор Иванович, буквально упал в кресло, зажег настольную лампу и с жадностью стал читать вновь.

12 апреля.
            Он позвонил днем, пригласил поужинать в ресторане. Я от волнения не могла ответить отказом… Какой изумительный был вечер, он мне напомнил что-то подобное на юге у моря, когда мы однажды отдыхали с мужем. После ужина долго гуляли, он очень интересный в общении. Я чувствую легкость рядом с ним…

 — Черт возьми, а я забыл напрочь, где же это могло быть?  Сочи или Крым? — стал вспоминать Виктор Иванович, покачивая головой. И тут же снова наклонился над тетрадью, разбирая написанное.

20 апреля. 
            Я чувствую, что нравлюсь ему, он постоянно звонит, дарит цветы. Все, как у нас когда-то с мужем. Как давно это было!..  Я начинаю бояться, порой сама не замечая, разговариваю с ним, словно он рядом, все больше и сильнее увлекаюсь. Мне страшно разочаровывать его. Это ужасно…

1 мая.   
             Ура! За городом красотища. Мне кажется, он по уши влюбился в меня. Я вижу, как он смотрит, как говорит… А его дыхание? Нет, я это чувствую. Когда долго нет его звонка, я начинаю тревожиться. Господи, убереги меня, я пропадаю… Неужели  и я… нет, все это глупости.

В горле у Виктора Ивановича пересохло, он сухо сглотнул,               
     — Кто же это такой?  О ком она пишет, черт возьми!

11 мая.   
            Он пригласил меня в театр. Сидели рядом, держа меня за руку, он  слегка прижался своим плечом, и я чувствовала, как стучит его сердце. После спектакля поехали к нему. Был очень любезен, сдержан, хотя напряжен и взволнован. Провожая, признался, что безумно любит меня, я краснела, как девчонка.

— Я больше не могу, — простонал Виктор Иванович и с каким-то диким нетерпением промахнул пару страниц.

5августа. 
             Дорогой мой, друг! Я очень ценю ваше трогательное чувство ко мне, но, милый, я не могу принять ваше предложение. Будьте милосердны ко мне, и мой отказ — это совсем не то, что вы могли бы подумать. Вы добры, скажу больше, дороги мне, но я любила и продолжаю любить своего мужа. Да, он порой бывает груб, возможно, и недостоин моей любви, а вот, поди ж ты! Люблю и все тут! Умоляю, не мучьте меня… Прощайте.

          Виктор Иванович резко откинулся на спинку кресла и, тряся головой, удерживая приступ страшных сухих рыданий, закрыл лицо руками.

          Очнулся он от легкого шороха, похожего скорее на тихий детский лепет. Открыв глаза, он увидел, как большая черная с оранжевыми кольцами на крыльях бабочка трепетала вокруг лампы. Проснувшись от тепла, она, сложив свои бархатные крылья, садилась то на абажур, то на руку Виктора Ивановича, то вновь летела на свет. И с каждым разом её крылья, становились все сильнее, крепче внушая своим полетом какое-то неземное, изумительное счастье.