И всякий, кто лёгок и взлётен...

* * *


А помнишь, щегла покупали мы - в клетке царя,
певца пятицветного, крестника чертополохов?
И дюжина лет пролетела, и лёд января
вмерзает в февраль, баррикадные горы отгрохав.
Как дюжиной зим отстрелялись - уже не сказать.
Молюсь что ни день, но невнятны земные молитвы
Господним высотам. И в смертников-родичей рать
всё злее вгрызаются сталью-колючкой ловитвы.

Чадит уголовная знать, тараканьи князья,
бароны зловещих могил посреди терриконов.
И ясно, как день, что без жертвенной крови - нельзя,
что страшен закон человечьих и Божьих законов.
Нет, не на коленях молиться нам - на животе
виниться в грехах - не семи, сорока! - поколений,
чьи Каины долгой идут чередою, а те,
кто в Авели вышли, протухли в холопстве и лени.

Мы - здесь, моё чадо, где век бессердечен и туп,
где склеены губы с рожденья погибельной глиной...
И всё же о главном скажу тебе, мой жизнелюб:
я рядом с тобою, мой певчий сообщник щеглиный!
Опять к нам на плечи щеглы и синицы летят,
и зяблик садится - июньские щёки в румянце.
И всякий, кто лёгок и взлётен, - доподлинно свят.
А щебеты слабых - всесильного неба посланцы.

Ты помнишь, щегла выбирали мы? Август сиял.
И ты, мальчуган, улыбался невиданной птице.
Прости же мне зимы-расстрелы. Прости, что позвал
тебя в этот рай баррикад, где опасно родиться.
Я вновь прихожу к тебе, чадо, - зови, не зови,
понеже меж нами живёт необъятная тайна.
Мы выстоим и средь безвременья даром любви -
той, самой большой, что отмерена нам неслучайно...