Крест немыслимо тяжёлый...

Ночь темна, а за окошком, в небе выжженном, рожок,
словно вышита дорожка: за стежком, другой стежок.
Старый клён в окно стучится, треплет ветви ветер злой,
и не спится ночью тёмной женщине с судьбой лихой.

Грех на сердце, грех тяжёлый. Сколько лет не прощена:
одинока и несчастна, и не мать, и не жена.
И несёт она по жизни свой чугунный тяжкий крест,
и ничуть не легче ноша, разве, ржавчина разъест.

Разорила свою душу, раздарила сердце зря,
мотыльком на свет летела, обжигалась от огня.
Слёзы горечи, утраты, нежелание дальше жить,
да несчастья полна чаша, что пришлось до дна испить.

Родила она мальчонку, очень рано родила,
но домой забрать не смела: не решилась, не смогла.
А на утро отказную поспешила написать,
и, того не понимая, подписала грех свой мать.

Непутёвая девчонка, осуждения боясь,
Всё решила, подписала, отказалась не борясь.
От стыда, досады горькой ночью в бегство подалась,
и от крошечного счастья, предавая, отреклась.

Жизнь её не баловала, судьбоносной не была:
ни женой она не стала, ни дитя не родила.
И всю жизнь комочек тёплый, не приложенный к груди,
поминается в молитвах: «Боже правый, не суди».

В прошлом преданное счастье не вернуть и не прожить,
и в пустом холодном сердце боль ничем не заглушить.
Как растёт её сынишка? Кто его отец и мать?
Остаётся добрым словом их в молитвах поминать.

Ночь темна, а за окошком, в небе выжженном, рожок,
а по лунной по дорожке к женщине бежит сынок.
Распахнул на встречу ручки, улыбается, зовёт…
И спешит на встречу к сыну мать его который год…

Прижимается к сынишке, хочет в щёчку целовать,
но проходит сновидение, и проснётся горе - мать.
Двадцать лет бежит на встречу и зовёт её сынок.
Только, что теперь изменишь? Из души не вырвать клок.

Крест, немыслимо тяжёлый, двадцать лет она несёт,
а её родной сынишка счастлив и в семье растёт.
И не ведает парнишка: где-то есть родная мать…
Может, хорошо, что парню правду не пришлось узнать?