За окнами - криво сколоченный мир...

*  *  *


М.


Мой маленький мальчик, игрун и шалун,
в узорный звенит колокольчик.
За окнами бродит мороз-колотун,
зубами скрипит, как подпольщик.
За окнами – криво сколоченный мир,
предместий батрацкие сотки,
провалы в асфальте, синюшный кефир
в слабеющей старческой глотке.

Когда-то двойник мой хотел убежать
в леса могикан и апачей.
Я здесь. Но кому пятерню мне пожать
на лестнице драной кошачьей?
За окнами тысячелетье и век -
опять не по нашему Сеньке...
Когда б и рискнул я на новый побег,
убили б за старые деньги,

убили бы - за достоевскую жизнь.
Здесь вечный сюжет окаянства –
куда изощрённей, чем Брейгеля кисть,
здесь время - лишь эхо пространства...
Сугроб да погост – гробовая страна,
которую с плеч не снимаю,
то в голос кляну – ни покрышки, ни дна! –
то вновь, до любви, понимаю...

Тебе, мой птенец, не случайным гостям,
тебе, моё ясное око,
я медный бубенчик по льдистым путям
в кармане везу издалёка.
И вот бубенец наш средь хвои звенит,
на нитке багряной подвешен,
и город к сочельнику снегом укрыт
и сызнова – небезутешен.

Цветком ли аукнется зимний звонок,
синея средь русого лета?
Тогда, мой дружочек, я буду далёк
от ярко-зелёного света...
Но если б в лугу, средь огромного дня,
под колокол, с горки плывущий,
ты понял на миг, что лишь з д е с ь для меня
возделаны райские кущи!





Ночь на 1-е января



Гирлянды множат в темноте
блик флорентийца Гирландайо...
Но все мы сгинем в пустоте,
подобно инкам или майя.

Вновь амальгамы дребедень
мерцает в заоконном свете.
Вздыхает сонно хвои тень,
и ангельски уснули дети.

Вновь счётчик щёлкнул невпопад,
мелкнул виток пути земного...
Но, слава Богу, рядом спят
те, для кого - опять всё ново!