К П. Ш

Если раньше – все больше шляпы, духи, большеглазая непорочность,
То нынче – взгляд исподлобья, очерченный угольной крошкой по ободку,
Разгоняя тоску шорохом стянутых с кожей платьев,
Под опытных танцами пальцев мужского рода. И только входили в моду
Пляски, сладкий табак, кружева белья…
Память моя , подобно скрипучему ящику письменного стола,
Держит в потемках девочку, жадно спешащую жить,
Обещать, хранить… И винить в неслучившимся только саму себя.
Отчий дом – та еще скука. Листает тайком романы,
Где червовых валетов всегда окружают вина, дымы и дамы,
Любовные драмы в томных тонах будуаров и бальных залов,
Зеркала в серебряных рамах, отраженье желанной исповеди при свечах…
Дьявол кроется в мелочах.
Тем не менее – зимы. Одна за другой. Девятнадцать по счету.
Вера, что жизни хватит на все и на всех, отправляется к черту,
Те, что вокруг – представители тысяч и миллионов…
Плещет по лицам сонная нега спальных районов.
Мир – не театр, но спятившее варьете.
Ты научилась курить и бравировать декольте,
Смелый мазок разреза линчуют взгляды…
Какова допустимая доза твоей досады?
Бесконечность. В спину – кровать. Совокупность вздохов.
Плоть проходит сквозь плоть, как положено от истоков,
Простыни морщатся, смятые ритмом трения,
Но за паденьем не следует восхождение.
Жизнь – как каблук у стоптанного сапога.
Каждый сезон вывозишь себя на юга,
Носишь прозрачные ткани в цветах карамели,
Позволяешь кому-то истово гладить твои колени…
Я плачу по счетам грошами, расписываясь в нищете.
Не ищете в разграбленном доме признаки прожитых лет, это глупо и пошло,
И то, что сошло бы за счастье, в своей омерзительной наготе
Сходит только за старость. За тлен. За перемолотых дней безнадежное крошево.
Я не пью благородных вин, довольствуясь новокаином,
Укрывая табачным дымом разницу полюсов, меж тобой и мной,
Не героем, не принцем, вообще совершенно тебе не милым
Окажусь, лишь порог преступлю прихожей, граничащей с темнотой.
Стой. Не стремись в горизонталь. Не думай, что, все же, твоя взяла,
Не выскальзывай из чулок и белья, навстречу моей руке.
Ты останешься только в памяти, будто в скрипучем ящике письменного стола,
Фотоснимком зимы пятнадцатой, прожитой налегке.
Рыбам покинуть воду мешают не только жабры,
Но и привычная вера в собственное величие.
Однажды ты выйдешь из моды, как шляпы с плюмажем, корсеты, и канделябры.
Ляжешь еще одной колеей, под колесами безразличия…