Улица

На улице этой всегда многолюдно, на улице этой всегда шумят. Как с фрицем, сражаясь с жуткой простудой, у магазина стоит солдат. Просящая длань его так трясется, и пальцы черные, как угли… Солдат мечтает увидеть солнце, но если б глаза его видеть могли! Он прожил всю жизнь свою крайне честно, прошёл две войны,  поднял сына и дочь. Только контуженному не место рядом с детьми; его выгнали прочь. Жена умерла, растворилась пылью, все говорила: «Нет больше сил», солдат рыдал: стала сказка былью, солдат не выдержал и запил. Солдат распродал все ценные вещи, и серьги бриллиантовые – жены… Язык давно не владеет речью, а спирт заливает остатки вины…

Рядом с солдатом  - безусый парень, вроде прилично и чисто одет, но голубыми своими глазами взглянет – и сразу ясен ответ. Мальчик несчастный давно стал мужчиной, мальчика вовсе на свете нет. Причина тому – смерть сестры невинной, быстро увядшей во цвете лет. Девочка очень любила брата, он был как рыцарь на бравом коне, только вот выпала черная карта – девочка с раком слегла по весне. Беды она выносила стойко, даже когда убивалась мать: «Боже, спаси моего ребенка! Надо ли маленькой так страдать!». И, как часто это бывает, в Европе вспыхнул надежды свет – на операцию отправляют, только вот денег на это нет. Брат отдает для сестренки силы: продал машину, забросил ВУЗ. Каждую ночь, напрягая спину, парень таскает тяжёлый груз. Но не успел – умерла сестренка, ну а вскоре за ней и мать. Мутная дальше пошла кинопленка: наркотики, нервы, таблетки, кровать… А парень так молод: высокий, красивый, и жесты его так небрежно легки… Тянутся жгучей соленой крапивой шрамы от лезвия на полруки.

На сером асфальте – цветастая юбка, волосы, пущенные по плечам; женщина тряпкой бинтует руку, губы шевелятся, бормоча… Женщине этой – едва за тридцать, выглядит где-то на шестьдесят, только лишь волосы да ресницы бывшую молодость в ней хранят. Женщина эта была красоткой, прочно стояла на каблуках - от этой уверенной, легкой походки у многих мужчин темнело в глазах. Девушка сильно добра душою, все приносила котят домой…  Вечером шла безлюдной тропою, и голос насмешливый выкрикнул: «Стой!»...  И ясен ей сразу стал приговор: четверо их, и она одна. Двор опустел, и её позор видела только циклоп-луна. Девушка стала много смеяться, девушка лишний скопила вес. Девушке было слегка за двадцать, когда поняла: не бывает чудес.

И может быть, лет через, скажем, десять, или, наверное, через пять, на улице Тихой со всеми вместе я буду вот так одиноко стоять… Я буду долго болтать с пустотою, и танцевать, и смеяться, и петь; так легче справляться с тяжелой тоскою, сломает меня осенняя медь.  Я буду носить разноцветные тряпки, буду по снегу ходить босиком. «Нет-нет, все путем, у меня все в порядке» - я улыбнусь трясущимся ртом. И засмеются на это дети, взрослые же – обойдут стороной, и только безумный восточный ветер, жалея, дотронется тёплой рукой…