Красавино детство. Мой друг Мурзилка

Сегодня опять буду читать. Только не книги.
Журналы «Малятко» из библиотеки в Одессе напомнили мне про другие журналы, те, которые мне выписывали родители. Вот про эти журналы я и хочу вам рассказать сейчас. Первыми из них были «Мурзилка» и «Веселые картинки». Мурзилка интереснее! И читать, и рисунки были в нем смешнее, и мягче странички, и даже – запах этого журнала (ну вы помните про запахи, да?) – нравился мне больше. Но вот приходил он ко мне в гости реже: его бросали в почтовый ящик раз в месяц, а Картинки – два раза. Мурзилка – символ журнала – это такой забавный желтый медвежонок в беретке и длинном шарфе, какие бывают у всех настоящих художников, – мой редкий гость, и всегда желанный. Приходил Мурзилка в определенный день месяца (то ли первое, то ли второе воскресенье), утром я просыпался, хватал ключ от почтового ящика и мчался в подъезд встречать своего друга. Спросонья я был, да и сам такой же неуклюжий, как тот медвежонок – сколько ключей от ящика выскользнулось и уронилось в щель лифта за мое детство – трудно вспомнить. И колечко вешали на ключ, бабушка учила, чтобы колечко одевал на палец, а ключ сжимал в кулачке, а приближаясь к лифту, - особенно крепко. Кивал, но ключи все равно падали в эту злосчастную щель, как звонкие блестящие капельки моего детства. Но если удавалось сберечь ключ, - то вот он, почтовый ящик, поворот в замке, и вот он, мой друг Мурзилка! Пришел в гости, ждет меня уже в ящике – с новыми рисунками, мягкими страничками, в пушистом шарфе и драповом берете, пахнет городским пейзажем и типографскими красками – настоящий художник! Мчимся - уже вдвоем – обратно, ныряем под одеяло греться, листать журнал, разглядывать рисунки… будем читать! Мурзилка сидит с левой стороны, а я с правой, поэтому журнал мне удобнее листать с конца, - я с конца и листаю. Да нет, на самом деле в конце ведь всегда самое интересное, дождаться от начала до последних страниц у меня никогда не хватало терпения, поэтому и листать журналы я всегда начинал оттуда. У самых интересных страниц, как и у самых любимых сладостей, есть один большой минус – они быстрее всего проглатываются. Ну я и проглатывал – самое дальнее, самое интересное, с самыми лучшими картинками. А потом уже, потихоньку, все медленнее, все осторожнее, листал странички снизу вверх, переходя от конца к началу. Там были уже более длинные Мурзилкины истории, требующие времени. А иногда и думать надо было, а утром думать не хочется, да и завтракать бабушка может позвать в любую минуту… в общем, до завтрака я развлекался, раза два или три пересматривая и перечитывая те последние коротенькие, а начало журнала оставлял на после завтрака. До начала добирался не сразу, но всегда, иногда и несколько раз. Иногда за несколько дней, а куда спешить, ведь в следующий раз Мурзилка придет только через месяц. А иногда родители просыпались раньше меня, и тогда мой гость не ждал меня в ящике, а приходил прямо в комнату и прыгал на подушку. Ну или когда я болел, то не спускался в подъезд, а сидел под одеялом в таком же, как у Мурзилки, шарфе и ждал, когда тот придет навестить меня и почитать со мной весёлое. Было грустно, если он почему-то задерживался на пару дней, а иногда и на неделю, до следующего воскресенья. Но это было редко, мы же друзья.
«Веселые картинки» были у меня два раза в месяц, иногда приходили вместе с Мурзилкой, и тогда откладывались «на потом». Но это не значит, что они были плохие гости, я им тоже очень радовался и тоже с удовольствием читал – неизменно от конца к началу. А иногда редакторам, видимо, хотелось похалявить, и тогда вместо очередного выпуска «Картинок» они подбрасывали мне «книжку-малышку». Нет, для разнообразия это, в общем, совсем даже неплохая идея в стиле «сделай сам». Разгибаешь скрепки журнала, достаешь изнутри заготовку для будущей книжки: страницы, разделенные пунктиром (это где порезать) и сплошной линией (это где согнуть). Так и написано для тех, кто в танке: «линия сгиба», «линия разреза». А я всегда был танке, поэтому часто резал и сгибал наоборот, и потом приходилось склеивать. Для них же, танкистов, на обложке обязательно размещалась подробная инструкция, как и что делать. Но я же не рядовой танкист, я командир танка (то есть самый умный), поэтому инструкции никогда не читаю. А книжку ведь еще потом и сшить надо или скрепить той же журнальной скрепкой, для тех кому лень шить. Но если моя книжка, порядком измятая, исклееная, истыканная иголкой, - все-таки удавалась, то радости полный танкистский камуфляж.
Была как-то и трагедия с этой «малышкой». Это напечатанная история в стихах, которая начиналась так: «Дядя Вася Денисюк как-то раз включил утюг. Просто он хотел погладить пару полосатых брюк». Дальше там про то, как в дверь дядину позвонили, про утюг он забыл, брюки сгорели. Это в стихах, а в жизни оказалось, что не только у дяди Васи сегодня день не задался. Итак. Согнул я, значит, страницы, сложил – как надо, взял ножницы, порезал, получилось неровно. Стал подравнивать – опять неровно – страницы торчат. Причем раньше, с прежними журнальными «малышками» так всё было ловко, ну просто на раз-два, а тут прямо напасть какая-то! Подравнял еще, теперь торчат с другого края, уползают – ну не дается мне никак эта книжка! Пошел, пожаловался бабушке, она посоветовала: «Если не получается, то оставь, потом сделаешь – получится». Но я же упертый, мне-то прямо сейчас надо, прямо все и сразу! Опять берусь за ножницы, режу, оцениваю, бешусь – ножницы летят в угол. Поднимаю, режу – уже почти по тексту. Книжка становится уродливой, на глаза наворачиваются слезы. За слезами почти не видно линий разреза, точнее, того, что от этих линий осталось. Еще пара движений, и - даже сквозь слезы видно, что книжку уже не спасти. В ярости режу стихи поперек, изрываю остатки страниц руками, плюхаюсь на них лицом и рыдаю уже в голос – отчаянно и безнадежно. Бабушка приходит на мой плач, пытается подойти, успокоить, но я только отмахиваюсь и кидаю в нее обрывками воскресенья. Уходит. Плачу долго, постепенно устаю, утихаю и, наконец, засыпаю, обняв детское свое, а потому очень большое – горе.
«Ладно, хватит грустить, будем веселиться и бездельничать», - это так, должно быть, рассуждали иногда редакторы «Веселых картинок», и халявили еще больше, не утруждаясь даже «книжкой-малышкой». Называлась эта их халява «плакат-газета». Так и писали на обложке приговор: «Не разрезай журнал, отогни скрепки, и ты получишь газету и плакат». Картинки были, конечно, веселыми, но надпись эта означала, что читать мы в этом выпуске не будем, а только смотреть. Как избавляться от скрепок, я знал уже после «книжек-малышек», разгибал, и журнал разделялся на две части: обложка (это и была маленькая «газета» с небольшим количеством текста) и внутренняя часть журнала, которая разворачивалась в большой плакат. Там много-много рисунков с забавными подписями под ними. Но все равно, плакат этот просматривался достаточно быстро и приклеивался к стене скотчем, - ну ладно, что ж, повисим-порадуемся, подарок все-таки. А в «газете» и вовсе не было ничего интересного, она почти сразу отправлялась под дырокол.
Дырокол. Журналы, как я говорил уже, перечитывались по нескольку раз. Они рассаживались по всей комнате на стулья, столы, тумбочки, падали на пол, забирались обратно… иногда сидели по нескольку месяцев, смеялись, листались, мялись и вообще мозолили глаза маме. Как-нибудь она не выдерживала и указывала мне на дырокол. Тогда я доставал из секретера две толстенные, перетянутые бечевкой, пачки журналов: одна под мурзилки, вторая под веселые картинки. Собирал по комнате журналы, раскладывал их в порядке убывания месяцев, совал по одному в зловещую дыроколью пасть и резко давил всем весом. Раздавался хруст, в журнале появлялись две аккуратные дырочки, которыми он через бечевку насаживался на свою законную стопку. Стопка становилась толстой, комната – чистой, мама – веселой, как те картинки. А дырокол набивал брюхо цветными кружочками, которые я потом извлекал, изображая охотников из «Красной Шапочки» и пересыпал в специальную коробку – получались замечательные конфетти к Новому году. Но я редко дожимал дыроколом все свои журналы до конца, потому что с каждым надетым на бечевку выпуском стопка со старыми (прошлогодними и дальше) «Мурзилками» все сильнее привлекала мой интерес. Я «только на секундочку» открывал стопку наугад где-нибудь посередине… Смотрел один рисунок, другой, потом цеплялся за буквы… И – оказывался до вечера потерянным: для родителей, для выходного дня и для всего этого большого «настоящего» мира.
Но ведь мы-то с вами знаем, что им, взрослым, мир этот только лишь кажется, чудится – настоящим.