Песня о хвостатом мушкетёре

Жил на свете, а возможно – и во мраке,
кот, по имени старинному – Акакий,
что услышав это имя, сразу всякий
и не всякий улыбнуться норовил.
Всё мышей ловил и ввязывался в драки,
если наглые коты или собаки
находились на пути его: отваге
он служил бы, даже выбившись из сил.

Кот Акакий жил под кровельным забором,
мир окрестный свой окидывая взором
очень строгим и как будто приговором
он грозил самой земле, но каждый раз,
на прогулку, с головным, в руке, убором,
выходила эта девушка – с укором,
с явным вызовом всему на свете скором,
в глубине её воздушных, синих глаз.

Точно молнии приплясывали дружно
в этих безднах, от которых было нужно
убегать и простираться благодушно
под спасающим навесом от стихий.
Но подумал кот Акакий: «безоружно
моё сердце, и полезла скопом чушь, но
всё же выглядят железно и жемчужно
ничему неблагодарные стихи.

Опасаться ли за собственную шкуру,
если сердце поглупело, если сдуру
предаюсь я беспокойному аллюру,
утверждая, что безмозгл сердечный мрак?
Я не конь педальный, чтоб свою натуру
уподобить тем, кто на карикатуру
стал невольно походить. Не мне кауру
масть сносить. Всё будет, Господи, не так!

Снежный вальс в ее закручиваясь локон,
стал мне близок, ибо мысли о высоком
вышли глупому коту, в итоге, боком:
ох, везде её угадываю жизнь.
Назову я встречу с ней – тяжелым роком:
всё грущу по этим синим поволокам,
что на дне её очей, с резцом жестоким
душегуба так легко соотнеслись».

Он ушел из этой жизни напрочь лесом.
Больше тень его под кровельным железом
никого не беспокоила: вконец им
вызов принят был. Страданье без когтей.
Боль свою он отдал вспыхивавшим пьесам
в глубине его сознания, со стрессом,
чтобы справиться, но пьесы были - бесом,
хищным бесом, что не может без страстей...

Кот устроил бой, вчерне ввязался в драку -
вызвал самую огромную собаку
на дуэль – душа его неслась ко мраку,
разбивая сердца злые миражи,
но совсем не защищался и отвагу
проявлять он не спешил. А смерть, однако,
оказалась выше всяческого блага,
став собакой, обнажающей ножи.