Мифологические корни народной сказки Иванушка-дура

Данная статья является частью исследования «Языковые средства мифологизации личности в языке современных СМИ». Работа над темой привела к необходимости установить связь между такими культурологическим понятиями, как «миф» и «сказка», в частности выявить мифологическую основу сказки об Иванушке-дурачке.
Учёные-фольклористы, интересующиеся проблемами происхождения, развития и бытования сказок в социуме, строго отделяют их от мифов. Так, В.Я. Пропп утверждает: «Мифы рассказывались отнюдь не с развлекательными целями, хотя сюжеты и были очень интересны. Мифы связаны с культами. Культы должны были подействовать на божества, а божества – помогать людям. Разница между мифами и сказкой есть, следовательно, разница социальной функции… Миф есть рассказ религиозного порядка, сказка – эстетического. Миф есть более раннее образование, сказка – более позднее» [Пропп 2002: 34]. Соглашаясь с Проппом, Э.В. Померанцева замечает: «Утеряв связь с мифом, сказка может, однако, ещё долго сохранять в представлении её исполнителей и слушателей магическое значение. Этим объясняются имеющиеся у ряда народов запреты на рассказывание сказок или, наоборот, обычаи рассказывать их в определённые моменты производственной и общественной жизни» [Померанцева 1963: 10-11].
Многие учёные, интересовавшиеся в своё время вопросами о сходстве и различии мифа и сказки, старались объяснить сюжеты, использующиеся как в мифе, так и в сказке, пытаясь реконструировать миф. Занимаясь реконструкцией, они надеялись добраться до изначального сюжета, заложенного в мифе, стремились объяснить «тёмные», по их мнению, моменты и найти первичную структуру мифа.
Например, А.Н. Веселовский, желая найти мифологические корни сказочного сюжета  об Иванушке-дурачке, интерпретировал данный сюжет через явления природы, разбивая его на два отдельных сюжета: «Три брата» и «Дурак (Емелюшка)». Вот что он пишет: «Три брата (тип Ивана Полякова: третий брат 12 лет лежал в золе, пока не встал. Иван = солнце, 12 лет = 12 часов)… Дурак (Емелюшка): умнее и сильнее братьев (солнце и заря, тухнущие, слепнущие в вечернем небе, представляются беспомощными, растерянными, неразумными, пока блуждают в ночном небе, но под утро они обновляются, являясь чудесными юношами)» [Веселовский 2004: 503. Курсив авторский – Н.Ш.].
Есть и объяснения исследуемого сюжета, исходящие из эпической истории России. Например, Д.О. Шеппинг в своей статье «Иван-царевич, народный русский богатырь» хочет видеть в сказочном герое эпического былинного героя. «Сказка будто бы содержит древнейшее зерно предания, которое в былине уже испорчено» [Пропп 2000: 97]. Наподобие предания об Илье, вроде бы, некогда существовало и «Ивановское предание», осколками которого являются сказки» [Шеппинг 1852: 22].
Не все учёные придерживаются такой точки зрения. К.С. Аксаков в небольшой заметке «О различии между сказками и песнями русскими» утверждает: «Нечего и думать сравнивать Ивана с Ильёй Муромцем, совершенно особенным, единственным лицом, богатырём по преимуществу русским, выражающим собой русскую землю, русский народ» [Аксаков 1861: 399].
В. Пропп придерживается точки зрения Аксакова и, разбирая высказывания  П.А. Бессонова в приложениях к песням П.В. Киреевского, замечает: «Для него [Бессонова – Н.Ш.] сказочный Иван – представитель языческой Руси, что доказывается совершенно фантастическими способами (вроде лжефилологического разбора имени “Иван” и характеристики его распространения), далее этот русский Иван вступает в новый период своей жизни – былинный. Бессонов отождествляет этого собирательного русского Ивана с Микулой Селяниновичем, с Ильёй Муромцем (через сказку о Сидне), с Добрыней (через сюжет мужа на свадьбе жены) и т. д. Таким образом, собирательный сказочный Иван представляет доисторическую Русь, а герои былин – уже историческую…Сказочный Иван каким-то образом оказывается представителем кочевой Руси, а былинные герои олицетворяют народ – мир и земщину» [Пропп 2000: 98 – 99].
Ещё один учёный-фольклорист, В.П. Аникин, разбирая образ Ивана-дурака, замечает: «первая и самая характерная черта социального облика Ивана, младшего сына, та, что он обездоленный человек. К этому положению его привело не стечение случайных обстоятельств, не то, что он дурак,  а существующий порядок, который делает его нищим. По отношению к Ивану поступают несправедливо и отец, и братья, которые не скрывают своего презрения к Ивану, стараются обобрать его» [Аникин 1977: 135]. В сказке неизменно и постоянно говорится об удачливости главного героя. Счастье само плывёт ему в руки. В реальной жизни обездоленному не везёт, а в сказке всё получается наоборот. Так сказка обнаруживает свои социальные симпатии. Аникин задаётся вопросом: «Кто и что приносит удачу Ивану?» [Там же]. Отвечая, учёный замечает, что если говорить о сказках, в которых главный герой (обычно – младший сын) обделён наследством или получил в память об отце лишь животных, то помогает ему «та самая “скотина”, которую он получил в наследство. Кот и собака становятся вернейшими помощниками Ивана» [Там же]. Аникин утверждает, что «традиционная основа этого сюжетного положения восходит к древним представлениям людей о возможности помощи тех животных, которых человек рассматривал как существ, расположенных к себе» [Там же]. По мнению автора, возможно, что  «сказочный мотив помощи, оказываемой герою животными, говорит и о рудиментарно сохранившихся древних представлениях о какой-то особой связи, существовавшей между Иваном – младшим сыном и покровителями семейного очага» [Там же] . Многие вымышленные существа (напр., шапка-невидимка – «Ночные пляски», добрый дух в одноимённой сказке) покровительствуют Ивану (или герою с другим именем, но сходной судьбой) потому, что он пользуется расположением всех мифических сил материнского рода.
Аникин подмечает интересный факт: «Сказки упорно связывают Ивана, третьего сына, с печью. Он и прозвище получил соответствующее – запечник» [Там же: 135-136]. И дело здесь вовсе не в лени главного героя, которая, якобы, может быть названа главной чертой его характера. Напротив, многие сказки ещё сохранили в себе описания труда младшего сына: «Только старик за соху взялся, просит парень: “Дай, я пахать стану!”. Столько до обеда напахал – старику в день не управится» [Серебряная книга 1993: 115-116]. Аникин объясняет этот факт следующим образом: «Если вспомнить, что младшие сыновья искони являлись хранителями семейного очага и на них была возложена обязанность осуществлять особые культовые обряды, связанные с поклонением духам семейного очага и предкам, то станет ясной особая привязанность Ивана к печи.  Иван, младший сын, по представлению сказочников, находится под покровительством сил, которые благоволили к тому, кто оставался верным старым обычаям материнского рода, кто не жадничал, не искал богатства только для себя. И именно в силу несоблюдения этих заветов попадают в невыгодное положение старшие братья Ивана, поддавшиеся порокам нового общества – корыстолюбию, стяжательству» [Аникин 1977: 136].
Пропп также замечает эту связь главного героя с печью: «В сказках часто рассказывается, что герой до совершения своих подвигов валяется на печи… На печи сидит младший сын, о старших эта черта не сообщается… Иван именно как герой имеет какую-то связь с печью. Его сидение – не бытовое явление. Об этом говорит и его имя: он “Иван Запечин”,  “Ивашко Запечник”, “Иван Запецин”, “Запечный Искр”. Это имя говорит о том, что Иван мыслится не столько лежащем на печке, сколько сидящим за ней: “Сел на печь за трубу”. Он “Затрубник ”. По некоторым следам видно, что Иван находится не на лежанке, а внутри печки или даже под печкой. Он имеет связь с золой, с сажей, с пеплом: “Завсегда сидел он на печке да в золе валялся”. Отсюда ещё одно имя Ивана. Он Попялов: “Жил сабе дед да баба, и было у их три сына: два разумных, а третий дурень – по имени Иван, по прозванию Попялов”» [Пропп 1976: 216-217. Орфография авторская – Н.Ш.].  По мнению учёного, это частое сидение в пепле свидетельствует о  «какой-то вековой связи Ивана с печью, а не о бытовом сидении на печи» [Там же: 217]. Развивая свою мысль, Пропп пишет: «Но этим не ограничивается связь Ивана с печью, с очагом. Часто он рождается из неё» [Там же]. Для примера приводится сказка, в которой  «мальчик (Тельпушок) рождается от чурбана, который положен на печь сушиться. “Был чурбан, а стал мальчик.”» [Там же].
Ссылаясь на многих зарубежных учёных (Дж. Фрэзер, Ф. де Куланж, Э. Роде), Пропп приходит к выводу, что рождение героя из печи далеко не случайно. Этот мотив, как и многие другие мотивы волшебных сказок, уходит своими корнями в глубокую древность. Вот что говорит об этом Фюстель де Куланж: «…домашний очаг был вначале лишь символом культа мёртвых,.. под камнем этого очага покоился какой-либо предок, и огонь возложен был в его честь: огонь этот как будто поддерживал его жизнь или представлял собою его вечно бодрствующую душу» [Куланж 1906: 29].
Фюстель де Куланж утверждает, что «не под очагом хоронили, а, наоборот, над могилой возжигали огонь,.. это есть первичная форма почитания предка… Родоначальник быстро превращается в божество. К нему воссылают молитвы о помощи. Он может спасти от всякой беды. Ио избавитель и покровитель» [Пропп 1976: 223].
 На основании этого утверждения Пропп делает вывод, что «герой сказки…есть именно избавитель» [Там же], кем никогда не являются его братья. И далее: «Появление героя…есть результат какой-либо беды, появление героя (в том числе появление его из печки) есть прямой ответ на наступление беды. В лице героя, который появляется из печки, можно видеть отголосок подобного культа предков как помощников и избавителей» [Там же].
Вывод Проппа очевиден: «Мотив героя, сидящего на печи и сходящего с неё или рождающегося из неё, сложился на основе обычая захоронения мертвецов в доме» [Там же: 225]. 
В ходе исследования удалость установить, что сказочный сюжет об Иванушке-дурачке берёт своё начало в сакральных мифах и традициях, что многие наслоения, оставшиеся в фольклоре и с первого взгляда не поддающиеся объяснению, по мнению некоторых учёных (В. Пропп, А. Веселовский, В.П. Аникин и другие), являются не чем иным, как давно забытыми рудиментарными элементами, имеющими корни в мироощущении.


Библиография

1. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. – М., 2002.
2. Померанцева Э.В. Русская народная сказка. – М., 1963.
3. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. – М., 2004.
4. Шеппинг Д.О. Иван-царевич, народный русский богатырь // Москвитянин, 1852, № 21, отд. III.
5. Аксаков К.С. О различии между сказками и песнями русскими // Полн. собр. соч. – М., 1861.
6. Аникин В.П. Русская народная сказка. Пособие для учителей – М., 1977.
7. Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. – М., 1958.
8. Серебряная книга лучших сказок мира. – СПб, 1993.
9. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. – М., 1976.
10. Куланж Ф. де Гражданская община древнего мира. – СПб., 1906.