несколько коротеньких стишков

Ясным утром, спелым утром,
этим памятным маршрутом,
не спеша, путём любимым,
узкой улочки изгибом,
стёжкой, где трава примята,
по прогретому асфальту
шёл, ступая беззаботно,
и со мною неприметно
с ярмарки катилось лето...
к августу, полудню, зною...
вдруг проглянет за листвою
в поперечном переулке
на фасадах старых зданий
треснувшая штукатурка.

Унеслись, слагаясь в годы,
прошлых дней веселья-беды...
Стали облаком и небом
и куда-то за шлагбаум
улетучились так странно
вслед за струйками тумана...
...и в природе нет печали —
птички чистят пёрышки...
пролетали, пролетели
годы как
воробышки...




*   *   *

исходить сто ручьёв
и увидеть исток
перечесть сто томов
ради нескольких строк
что сомнения тьму
смогут преодолеть
изумленьем тому
кто не смеет взлететь
 
и листая тетрадь
и грызя карандаш
буду я повторять:
я не ваш, я не ваш
и когда затошнит
от молитв и речей
буду я говорить:
я ничей, я ничей.






ОХОТА

Травы лета и цветы. Спят поляны синие.
И спелёнаты туманом талии осинные.

Вот выходит детёныш зверя:
— Ты, наверное, царь зверей?
Я люблю тебя. Кто ты?
Вдалеке, вдалеке —
там совсем темно —
там блестит загадочно
красное пятно.
— Красное пятно
вдалеке, в траве,
ты кто?
Цветок или бабочка?

*   *   *

Из-за тучки солнце
выглянь поскорей
зелени акации
и сирень сирень;
и синее воздуха
ветра синевей
расцветай черёмуха
расцветай черёмуха...
Прыгай воробей!

*   *   *

Утром ветром небом лугом
гулая гуляла гуль
говорю ли я огульно
лгу ль

и холодно-серых
глаз открыв вольеры
видишь даль
и в моей ли власти
за щенками счастья
убежать сумею
я ль

узник твой я рифма
кандалов твоих мне нужен
груз
чтоб не заблудиться
чтоб не закружиться
круг из многих музык
сузь

раб
я верный рифмы
без неё мой разум
слаб
о любви и небе
что сказать сумел бы
я б?
 
*   *   *

Злой дракон, свой хвост глотая,
кружит, кружит, кружит, кружит.
Для какой-то страшной тайны
этот день чему-то нужен.
Это бездна без пределов,
это будни сумасшедших,
это Ангелы из кружев
за углом тасуют вечность,

это смелых страх и ужас
с ликованьем паникёров,
это вихрь... он вечно кружит
по неведомым просторам.

Нет вопросов без ответов,
витамин и тыква минус!
Что ты думаешь об этом? —
говори, я не обижусь.


СТАРИК

Был долгий путь — путём подмен.
Но это не его вина.
Он болен и почти что мёртв.

Он смотрит. В квадрат бесцветного окна.
И он не видит — там нет неба.
Он засыпает. Там весна. Там тает
последний снег. Какое счастье
к неугомонному ручью
бежать. Учась в четвёртом классе.
Он там живёт. И это диво
реальней и верней всего.
Он забывается, и входит
он в церковь Детства
своего.
 
*   *   *

В лазоревой бухте, где тихо и ясно,
гниёт парусов моих рваное мясо.

Средь тучных линкоров, прогулочных яхт
утоплен мой якорь, опущен мой флаг.

Портовая шлюха, и юнга, и страж
с презрением смотрят на мой такелаж.

Притворен священник, и жалок джентльмен,
и руки осклизли от пива таверн.

И скажешь, прощально кивнув головой,
презреньем таким заражён как чумой:

«Чей путь прот;рен, не дано
вдруг Новый Свет увидеть,

принять дельфинов за сирен,
Америку за Индию...»

Шторма и мели одолей!
Весёлый Роджер — зубы скаль!

— Привет от всех погибших кораблей
тем, кто, привстав, заглядывает в даль.
 
*   *   *

...И неприступен, неразговорчив,
и не любя уж, и не ревнуя,
гримасу скорчив —
так поплыву я,
так поплыву я
в ладье красной.

Колумбом глупым, не открывшим Америк,
поплыву в ручье человечьем
в ладье красной.
Я был. Бессонный лоцман
корабля ****ского...
И заблестит в лентах
огнями внятными
надпись красная —
«Да здравствует другой берег!»

*   *   *

Пленил кандидата ночной туман,
был кандидат, а стал графоман —
взял и воспел родной НИИ
в лунном сия... нии.

В Доме учёных есть ЛИТО,
там ему говорят: «Не то!»
Тра-ля-ля-ля бум-бум.

Прельстил коммерсанта ночной туман.
Был коммерсант, а стал графоман —
блещут огнями как Нью-Йорк
бензоколонка и ларёк —

— в лунном сиянии!!!



*   *   *

И он ушёл.
Верней, отъехал
в страну разбившихся мотоциклистов
с последним словом «Много» на устах.
...Так не вписаться в социум — не слабо...
Но что ты будешь теперь делать
с сознанием своим, летящим в небо?
Станешь ты воздушным змеем,
а потом и просто
ветром.
Перед тобою женщина, превратившаяся в парус.
Женщина, держись,
улетая в варианты —
лучшие, чем жизнь.
 
*   *   *

...но остановленные года
как дозы стали тебе малы
в том измерении куда
скользишь по лезвию иглы


там совершенство без надежд
там «созерцаю» а не «творю»
там совершенство без надежд
там «понимаю» а не «люблю»

и существуешь ты не так —
как жираф увязнувший в снегах
и существуешь ты не так —
как жизнь рассказанная в словах

когда-то был открытый рот
там оседай земная пыль
врывайся ветер в открытый рот
врывайся ветер и расти ковыль

сияй в глазницах пустота
дожди смывайте налёт обид
тогда Небесная Кислота
тебя заметит и растворит.





*   *   *

Яркие рисунки не жалея,
красил я свой шатёр.
Зритель, зритель, спеши скорее,
жду тебя с давних пор.

Зритель, зритель, долгими часами
зря горят огоньки.
С разными загадками и чудесами
заперты сундуки.
 
Зритель, зритель, клоуны устали
ждать и есть эскимо.
Зритель, музыканты бы сыграли
марш, а не в домино.

Ветер разносит по аллеям
листьев ненужный сор.
Яркие рисунки не жалея,
красил я свой шатер.




*   *   *

Был бы в гробе упокоен,
тусоваться прекратив,
стал бы дубом, ветром, полем,
и крестом, и колокольней,
зайцем, и жуком, и птицей —
всем,
а авторов теорий,
мистиков-эзотеристов,
бил бы бивнем,
да ленив.
Ливнем лил бы,
был бы плачем,
лоб горячий
облаками бы увил,
был бы высохшей травою,
дымом стал бы, догорев,
думал, щёку подперев
не рукою, а луною,
о вселенной, смерти, жизни,
истине, детерминизме,
и, взлетев, обеспокоен,
каркал бы, кружа над полем, —
эх, далась же мне она,
эта мать добра и зла,
эта индивидуальность,
в ней никак не разобраться,
что душа на всех одна.
 
*   *   *


Наклонился
сок земли
пил

было жарко
пот тёк
в ил

свет из неба
падал с крыл
птиц

наклонился
и смотрел
ниц

свет дробился
в миллион
лун

— Возвращайся
в этот мир
юн! —

Обманул его
опять
Бог

было тихо
лёг туман
в лог

обернулся —
вышел зверь
сер

тайным именем
позвал
— Бер
 
стало красно
это мир
твёрд

удивился
и опять
мёртв

Возвратился
в этот мир
юн

свет разбился —
миллион
лун








*   *   *


Неустроенным утром осыпаются листья
время поздних цветов к нам вернулось опять
буду просто гулять по безлюдным аллеям
буду просто смотреть буду просто молчать
буду просто стоять
без вина и без хлеба
время поздних цветов
к нам вернулось опять
полоумный звонарь — колокольное племя —
будет бить-колотить над погостом как встарь
будет бить-колотить наблюдая сквозь время
как на цыпочках в небо убегает октябрь
 
*   *   *

лаял он в ярости
лаял он в радости
когда хор пожарников
мимо проходил
он безнадзорный был
утром и вечером
он безрезонный был
но маршировать любил

музыкально лаял он
утром и вечером
и среди собак он был
как Вольфганг Амадей
и вливался голос его
смыслом не перченный
и вливался голос его
в оглушительный хор людей



Стоять, стоять на остановке —
смотреть, смотреть — как ручейки
спешат куда-то в изобилье,
и люди, и автомобили,
как в первый и в последний раз
смотреть — и не насытить глаз —
на бег и повороты улиц,
на здания, на стаи птиц,
на линии и пятна света...

Мир обступил со всех сторон
моё невидимое гетто.
— Привет! Я твой последний Робинзон.
...на росчерк самолётных трасс,
на листья, облака, на тени... —

и вежливый вопрос «который час?»
выслушивать в недоуменье.
 
*   *   *

Наливаю водку
и с зубною болью
вспоминаю — Фёдор
всё курил махорку.
Жгут ботву —
и сладким
дымом затопило
поле —
дядя Фёдор
всё курил махорку,
а теперь вот — помер.


И отсутствие в карманах денег,
и полуденное солнце,
и вещание вождей с трибуны
вперемешку с смертью, это —
психоделик мудрых.

В эпицентр мира
завела кручина...
Он уже не верит
ни в Отца ни Сына.


*   *   *

Гнездо у птицы, а у зверя логово...
— живу как в мифе —
по миру брожу,
но не скажу,
что негде
преклонить мне голову —
над книгою склоню, а где ж ещё?
Страница, огорчи и восхити.
Вы здесь —
мои последние прибежища,
мои последние пристанища —
Стихи.
 
*   *   *

Теперь в раздумиях моих
ни ямбы, ни хореи
не трогают меня;
уйдя от книг,
их молчаливой логореи
и хитрости словесных игр —
смотри! — так говорят и гаснут
неведомые языки зари.
Смотри, никчёмных слов не помня,
как путь извилисто застыл,
ты этот мир
благодари
за откровенность камня —
так разум обращает в дым
та книга с неприступным смыслом,
что открывается одним
движеньем миллионолистным.





*   *   *

Нагая ночь!
Мрачнеет облачная плоть
и кровоточит
течёт прохладное вино
в кувшин ночи
кружатся жёлтых фонарей
ломтики, кружки — блики
плотными шторами
задёрну окно
и комнаты тонут
в часовом тиканье.
Нагая ночь
— за шёлком штор —
нагая ночь.
 

Наяву плывут подушки
пуховыми облаками
по трёхмерному льняному
синевы невыносимой
одеялу неба

Вот ужасный жёлтый ком
чертит круг из скудных буден
не забыться не укрыться
от слепящего сиянья —
миллиардом брызг распался
эталон земли и неба

Жители осколки радуг будут
люди божие коровки будут
сколько сил хватает будут
засыпать и просыпаться
и в пространстве том повторном
лишь один конец положен
их надеждам и пределам
человек и голубь каждый
занят ежедневным делом
и родившийся однажды
должен жить без перерыва
и служить секундой каждой
центром радужного взрыва
 
*   *   *

Крылья первые —
не из стали.
Крылья первые —
так в букете роза
красиво вянет,
раз её
от земли отняли.
Крылья первые —
лист по ветру
так плывёт,
и в листах бумаги он,
в гербарии умирает.
Крылья первые —
миги магии,
а вторых вообще не бывает.


*   *   *

Вот ложится солнце в тишину над крышей
— ленточки свиваются в облаках и выше.

В тёмной паутине яблони, поляны.
Ёлочки — погасли, яблочки — румяны.

Солнце опускается ниже над полями
и стены касается пыльными лучами.

Уплывает солнце, умолкает ветер,
ленточки свиваются, наступает вечер.

На высоких соснах он,
на пологих склонах —
сумрачен и завершён —
словно нарисован.

Солнце опускается,
свет прозрачно тонок —
ленточки свиваются —
жмурится котёнок.
 

Торопя друг друга
мы бежим по кругу
суетою наполняя дни
в колесе как белки
за секундной стрелкой
не успеешь сколько ни гони
в небесах
и море
мы спешим
и спорим
мы бежим
от снега и жары
Пётр Иваныч? — помер!
Марк Захарыч? — помер!
Остальных
кусают
комары