Я два срока отсидел - побелел...
И виски мои давно все седые,
И забыть хотел я всё – не сумел,
Даже сны мои и те – ледяные.
Разве можно чтоб такое забыть?
Разве можно такое прощать?
А чтоб такое не повторилось.
Нужно громче об этом кричать!
Два срока, два срока, два срока,
Там мало, здесь долго – так много.
За что же? За что же, так строго?
Так больно, жестоко? Спросить бы у Бога.
Ни в Бога не верю, ни в Чёрта,
Не верю в кресты я, и в звёзды,
Спросить бы, тех, павших и мёртвых,
Как пахнут потухшие грёзы.
В первый раз попал я в плен под Цимлой,
Новобранцами мы шли к ряду ряд.
И с тех пор я в контузии той,
Я пронёс её по всем лагерям.
Отсидел в плену четырнадцать дён,
Но побег мне удалось, совершить.
А, потом был штрафной батальон,
Чтоб вину свою сумел искупить.
И пошли мы в атаку, на крик,
В штыковую, на вражеский дот,
И срывали мы горло на хрип,
По вискам нам стучал пулемёт.
И нельзя повернуть и залечь,
Потому, что команда: «Вперёд!»
А в лицо дует огненный смерч,
Позади автоматчиков взвод.
Вновь очнулся и вижу: «Живой!»
А вокруг слышу говор – не наш,
И опять я попал в лагерь свой,
На шесть дней увеличился стаж.
Но, не знаю, как я уцелел,
Повезло, я опять убежал.
Лучше б сразу тогда под расстрел,
Я бы жизнь свою разменял.
И опять, то допрос, то канвой,
Сколько раз я сознанье терял.
Вдруг увидел я взгляд неживой,
Он в упор меня, гад, расстрелял.
Особист, лейтенант, полный сил,
Мне к виску наставил наган.
Первый раз я тогда согрешил,
Я тот свой протокол не читал.
И подумал: какой же я враг?
И трясло, колотило меня.
А в груди моей боль, а не страх,
На столе – смерть, анкета моя.
Воевал всего выходит два дня,
Двадцать дней провёл в фашистском плену,
А потом пошли свои лагеря,
Десять лет я ни за что спину гнул.
Припев.
Я два срока отсидел, побелел,
И виски мои давно все седые.
И забыть хотел я всё, не сумел,
Даже сны мои – куски ледяные.
Разве можно такое забыть?
Разве можно такое прощать?
А, чтоб такое не повторилось,
Нужно громче об этом кричать!
3 сентября 1988 года
(Москва)
Свидетельство о публикации №115122902718