осознавая

Я, упившись вином до пятен в глазах,
Глядя в небеса, что чернятся грозою,
Вопросил бы у Бога, в крови и слезах:
«Будешь ли ты до конца со мною?

В боли и страхе, что со мной по ночам,
Когда порвутся в клочья остатки души,
Когда мое сердце скормят грачам?
Как мне бороться с кошмаром? Скажи!»

Разгорается уголь, что был соломенной крышей,
И в тишине мерещится отзвук дождя.
Бог же молчит, словно не слышит,
И я снова курю, себя изводя.

Я, полутьму застилая криком,
Смешиваю краски яви и снов.
Темнота мне шепчет яростным рыком:
«Прыгай». Бог мой, я, правда, готов.

Я, упившись не вином, но ядом,
Согласен упасть и вечность гореть.
Бог мой, ты ведь клянешься быть рядом?
Это ведь будет нужная смерть?

Дай мне лишь знак, на одно лишь мгновение,
Всего одно слово мне лишь скажи.
Что же нужно для успокоения
Тому, что мечется в осколках души?

Бог, ты ведь знаешь, что за белым туманом,
Что яростно душит меня день за днем?
Всю жизнь я прикрывался обманом,
Что не я сам к себе прихожу перед сном.

Мое откровенье подобно химере,
Но я решил, отныне и впредь,
Бог, я больше тебе не поверю.
Настала пора мне повзрослеть.

Я вспомнил одно. Бог – ты забыт,
Свечи оплавились, и алтарь твой порушен.
Ты сам виноват, что оказался убит,
Когда стал играть с бытием и сущем.

Я справлюсь лучше, Бог, ты поверь.
Заучив наизусть все грехи и пороки,
Я открою в грядущее черную дверь,
Кровью омыв чужие пороги.

Я знаю, мой Бог, ты просто сдался,
Осознав, что не выиграешь в этой игре.
Ты сотни лет так сильно боялся,
Что появится кто-то равный тебе.

Но все равно в темноте под пологом,
Слышится голос, ненавистный мне.
Он шепчет мне в ухо: «Не тебе быть Богом».
И каждую ночь меня душит во сне.

Он боится детей и отблесков света,
И обнимает бережно всегда со спины.
Он грубо скрипит половицей паркета,
И смехом растворяется в полуночной тиши.

Он гладит мне веки, целуя их лживо,
Говорит, что я без него – пустота.
Говорит, что мне не хватает силы.
Говорит, что ждет меня лишь темнота.

Я знаю, что он лишь аморфная тень,
Я знаю, что он лишь порождение страха.
А он лишь смеется: «Настанет тот день,
Когда я восстану из твоего же праха».

Он облизывает красные от крови клыки
И шепчет ехидно, в глаза мне глядя:
«Помни, у страха глаза велики.
Помни, судьба твоя – не твоя».

И он обнимает, мне ребра ломая,
Целует меня, как покойника, в лоб:
«Ты, дружище, в бога играя,
Не забывай, что и тебя дожидается гроб.

И лучше помни, что за спиною зверь,
Что сожрет тебя, сгрызая кости легко.
И ты, придурок, мне лучше поверь,
Ты – лишь ты, и по сути – никто».

И, как вечность назад, я спросил бы у Бога,
Могу я напиться, встречая свой день?
И только вопрос бьется в горле ожогом:
Если я – Бог, то кто же тень?