Не нашедший подкову

Когда ты придешь ко мне
измученный,
надломленный,
брошенный старый пес,
и сядешь на край табуретки,
стесняясь своих ботинок;
когда я кивну тебе
вместо того, чтоб сказать "Здравствуй!
Ну что же ты...",
вместо того,
чтобы найти в себе силы
подставить щеку
или хотя бы ладонь;
когда снега на рождество не будет,
и не будет повода
сделать глинтвейн,
открыть шоколад,
устроиться на подоконнике с книгой в руке
или просто так:
без книги в руке;
когда время закончится -
время, отведенное на прощение,
и все корабли будут прочитаны,
будут выучены наизусть;
когда не останется ни одной рифмы,
чтобы не стертой,
как старый пятак,
как черный каблук,
как губная помада;
когда в книгах закончатся клады,
а в наших душах - порывы;
когда молчание двух
уже не будет наполнено смыслами,
взрывами,
памятью;
когда просыпаться с утра
с больной головой станет стыдно,
потому что погода,
а давно не похмелье...
ТОГДА
я сниму с рычага телефонную трубку
и положу рядом,
чтобы никогда больше ее не поднять,
не прижать к уху плечом,
будто котенка,
слушая потрескивание гудков,
как мурчание милого зверя;
тогда я прощу абсолютно всех и за всё
и мне вовсе не станет легче,
потому что легкость моей пустоты
станет невыносима,
невыразима
и ненаполняема,
потому что нас обманули:
в пустоте нет свободы.
Тогда я закрою квартиру,
накину пальто
и выйду в декабрьский ливень.
Какая зима!
Эти бедные ели
в страшных шарах и гирляндах,
как самоубийцы с веревкой на шее.
Вот бы снять с них эту пеструю ношу,
чтобы облегчить дыхание.
Их
и моё.
Тогда я не сяду на поезд,
но отправлюсь пешком.
И может в самом конце
или вовсе - в начале дороги
я вновь увижу тебя,
того,
кого хочется взять за ладонь
и держать,
больше всего на свете боясь отпустить.