Ей 32

Ей тридцать два, смешно и горько одновременно.
В её арсенале — распоротый брак и штамп, что женаты,
Потому что ехать и разводиться — лень, и оно по-своему верно.
Она презирает теперь стандарты,
В её косметичке — таблетки от головы и валосердин,
В её улыбке улыбки почти не осталось.
Крем—краска от тонкого серебра седин,
Тональник и ролик для век, скрывающие усталость. 
Она смеётся: "Мне все ещё восемнадцать", не позволяет жалость
Ни к себе самой, ни к тому, кто сейчас один.

Ей тридцать два, а время в ней замерло, притаилось,
И кроме морщин лучами и инея, лежащего у корней,
Такое чувство, что вся эта жизнь однажды ей просто приснилась,
Оставив в подарок немного опыта у дверей.
В ней сотни бесов, душа вся просвечивает, похожа на решето,
Лет десять уже как не ночует в ней ожидание чуда.
Она хлопает ресницами в снегу, расстегивает пальто,
Переодевается в домашнее и молча моет посуду.
Ей тридцать два, и каждую следующую свою простуду 
Она на бегу вопрошает: "За что?.."

Ей много лет, как в магазин, чтоб купить сигарет, 
надо брать паспорт или ребёнка.
В её багаже сотни непрожитых бед:
Битая вазочка, потерянный мишка родителей, порванная клеенка,
Прогулы в ВУЗе, лень на работе, грязные сапоги,
Брошенный колледж, расторгнутый брак и мать—одиночка
Сколько ни хорохорься и не бравируй, а там тебя спросят и про долги,
И почему по стихам просрочка.  

Ей тридцать два, а в глазах полсотни 
выживших светлячков — прочных светодиодов,
Сил от рижского вокзала до старой Капотни.
Нервов уже не хватит, правда, на идиотов.
Днём она — женщина и, конечно, мать, только до темноты.
Ночью пишет, как проклятая, тонет в плену одежд,
С богом давно уже с уважением, по-дочерни, на ты...
Надеется, что оправдала хоть малость его надежд...