Джон Дэвидсон. Одержимый A Loafer

Джон Дэвидсон (1857-1909).
Одержимый A Loafer, с англ.


Я днем по улицам брожу,             
и ночь бродить готов.
Я, словно страж, рассвет бужу
бессонным шарканьем шагов.
Я слышу напролёт
                весь год
далёкий зов, нездешний зов.


На мне нет вещи без дыры,
маячат телеса;   
куст бороды, бровей бугры,
как водоросли - волоса,
и холодней
                речных камней
мои застылые глаза.


Тащусь я в центр по Степни Вэй*
с окраин городских,
чтобы побыть в толпе людей,    
увериться, касаясь их,
задев слегка,-
                что я пока
еще живу среди живых.


Из туч доносится ко мне
таинственный раскат.
Он гаснет в море, где на дне
утопленники мирно спят,
где мгла и тишь,
                и ходят лишь
стада слепых подводных гад. 


На Пикадилли жизнь бурлит,
летит во весь опор.
По мне, убогому, скользит
прохожих безразличный взор:   
мой брат меня
                средь бела дня
не хочет замечать в упор.


Я не искусен в ремесле,
я не гожусь к труду.
Мой жребий - лучший на земле:
я страх забыл, отверг вражду.
Небытия
                спокойно я,
как дара милосердья, жду.


И днём ли, ночью - с давних пор
зов внемлю колдовской.
Но то не серафимов хор,
не шум мирской, не плач людской:
везде, вокруг -
                фантомный звук,
исполненный глухой тоской...



*Степни Вэй (Stepney Way) - улица в восточной части Лондона, в старом портовом районе,
где в прошлом селились прибывавшие в Англию иммигранты;  место сосредоточения
бедноты, скопище городских трущоб.


От переводчика:

По английски заглавие стихотворения означает что-то вроде лодырь, попрошайка, бродяга и т. п.

Я бы охотно назвал это стихотворение "Сталкер", так было бы, по-моему, точнее всего;
но вряд ли это слово годится здесь по стилистическим соображениям.

Человек, который постоянно слышит какой-то неясный голос, таинственный зов.
Откуда исходит этот голос, куда этот голос зовёт его ?

Из трущоб возле старых доков на Темзе человек бредет к центру Лондона, в Сити,
на фешенебельную Пикадилли.  Он сам толком не понимает, жив он еще или уже нет,
он всем безразличен, ко всему равнодушен, ничего не страшится, и как блага
ожидает наступления небытия.

Он в лохмотьях, его борода спутана как водоросли, его волосы словно подводные
травы. Голос преследует его, и ему почему-то думается об утопленниках,
которые стынут на морском дне в никем не тревожимых могилах...

Жутковатое стихотворение, особенно когда знаешь, что его автор покончил
с собой, бросившись в море со скалы над Ла-Маншем.
И судя по этому стихотворению, поневоле подумаешь - не был ли он до
определенной степени одержим мыслью именно о таком вот расставании с жизнью?


Коротко об авторе по информации сайта http://www.eng-poetry.ru/

Джон Дэвидсон (англ. John Davidson, 1857 - 1909):  шотландский поэт, драматург, известный благодаря
целому ряду написанных им баллад.
Родился в семье священника. Учился в Эдинбургском университете. После окончания несколько лет
преподавал в различных учебных заведениях. Увлёкся литературой, и в 1889 году перебрался в Лондон.
Добился определённых успехов как поэт и драматург. Среди написанных им крупных сочинений
наибольшую известность получил эротико-мазохистский роман.
Дэвидсон страдал от тяжелых заболеваний, он испытывал финансовые затруднения,
что вызвало у него длительную депрессию.  В 1906 году ему была назначена пенсия
из Цивильного листа.
Дэвидсон исчез в марте 1909 г. при весьма странных обстоятельствах, которые, однако, не оставляли
сомнений в том, что под влиянием депрессии и психического расстройства он утопился.
Его тело было обнаружено только через несколько месяцев, в сентябре 1909 г.

Поэзия Дэвидсона оказала влияние на творчество У. Стивенса и Т. С. Элиота,
который написал предисловие к сборнику избранных произведений Дэвидсона, изданному в 1961 г.



John Davidson. 
A Loafer

I hang about the streets all day,
At night I hang about;
I sleep a little when I may,
But rise betimes the morning's scout;
For through the year I always hear
Afar, aloft, a ghostly shout.

My clothes are worn to threads and loops;
My skin shows here and there ;
About my face like seaweed droops
My tangled beard, my tangled hair;
From cavernous and shaggy brows
My stony eyes untroubled stare.

I move from eastern wretchedness
Through Fleet Street and the Strand;
And as the pleasant people press
I touch them softly with my hand,
Perhaps I know that still I go
Alive about a living land.

For far in front the clouds are riven
I hear the ghostly cry,
As if a still voice fell from heaven
To where sea-whelmed the drowned folk lie
In sepulchres no tempest stirs
And only eyeless things pass by.

In Piccadilly spirits pass:
Oh, eyes and cheeks that glow!
Oh, strength and comeliness! Alas,
The lustrous health is earth I know
From shrinking eyes that recognise
No brother in my rags and woe.

I know no handicraft, no art,
But I have conquered fate;
For I have chosen the better part,
And neither hope, nor fear, nor hate.
With placid breath on pain and death,
My certain alms, alone I wait.

And daily, nightly comes the call,
The pale unechoing note,
The faint "Aha!" sent from the wall
Of heaven, but from no ruddy throat
Of human breed or seraph's seed,
A phantom voice that cries by rote.