Пуша и ямка

Если для Тузика собственнолапно вырытая ямка была предметом неописуемой гордости, то о ямках котёнка Пуши этого не скажешь. Просто – появился Пуша, и стали появляться на свете Пушины ямки.

Терьер Тузик, обозначив ямку, которая в перспективе могла стать крупным охотничьим лазом к мышиным норам, кротовым просторам, - если подкопать ещё чуток, а в проекте, если ещё чуток подкопать – и проходом к золотым запасам Америки, - если, конечно, обогнуть земное ядро как-нибудь так удачненько, - но уж это не Тузиково дело, а безвестных скромных последователей. Тузик же обозначил этот грядущий суперколлайдер, была бы ямка, то бишь привязка к местности, что Тузик и сделал. Поэтому после каждой ямки Тузика наполняло чувство невыразимой архисобачьей  значимости.
Для котёнка Пуши сотворённая им самим ямка не была предметом гордости. Чем тут гордиться… ну… Нужна ямка, да и всё тут.

Пуша и сам не знал, почему, - но обойтись без ямки не мог.

Если терьер Тузик рыл свои ямки шумно, громко, с фырканьем ( потому что морда лапам помогала) и со взвизгиваниями  от азартного охотничьего удовольствия,  то скромный копатель Пуша нуждался в тишине. Рыл-то лишь для себя, не для общества. И почему-то сильно волновался при этом.

Наверное, потому, что ямке предстояло быть запечатанной, а перед этим её следовало наполнить всем, чему был Пуша хозяин на этой земле.

Представьте – Вам надо спрятать все свои сбережения… Ну, скажем, Вы – генерал царской армии, собираетесь зарыть все золотые табакерки и монеты высшей чеканки…
Или Вы – купец первой гильдии, и опять-таки… Есть, что зарыть.
Или Вы – известный библиофил, в отпуск уезжаете, - и в ночном саду зарываете от лихих воров, обернув одеялами целлофана, подлинник «Царской охоты»…
Вы бы не волновались? Не оглядывались бы круглыми, как луна в полнолуние, глазами?

А может быть, Вы – влюблены, и желаете написать пару строк предмету Вашей страсти, может быть, даже в стихах – да не может быть, а непременно в стихах, где что-нибудь будет и про Луну, и про восторг, и про всю Вашу нежность… Может, Вы даже сподобитесь про цветы написать, хотя вон они, цветы, растут себе, и предмет Ваших воздыханий к их травянистым стеблям как-то параллельно, и им до него и до Вас абсолютно ультрафиолетово… Так нет же, Вы напишете и про цветы, и про дождь, и про что ещё? – а, про звёзды. Так вот, когда Вы это всё изложите и начнёте запечатывать конверт, - неужели не задрожит Ваша рука? Неужели не пожелаете Вы быть в этот момент в тишине, в уединении, чтоб подрожать ещё и ещё над листком бумаги, в котором все мысли и чувства, вся будущность, вся судьба…

Теперь Вы поняли Пушу, ага?

Вот и он прячет в ямку всё-всё, что имеет, и волнуется жутко, жутко.

… Однажды Пуша ждал хозяев до вечера, так заждался, так заждался, что сказал «Миу», как только хозяева вошли в дом.
- Что – «миу»? – не поняла хозяйка.
 
А потом поняла, сказав «А!» - подхватила Пушу под тугой живот и понесла на улицу, по ходу массируя Пуше пузо – чтоб   процесс шёл быстрее, чтоб не ждать долго.

Но бросила Пушу не на траву, а на кучу песка, оставленную строителями.

Чтобы побыстрее…

Пуша взлетел на вершину кучи, и встал на ней, как фараон. Как Тутунхамон – огромноглазый, сильный, властный.

Рыть ямку при таких делах не хотелось, Пуша распрямился и распушил хвост…

Песок под Пушей волшебно поехал и снёс котёнка с вершины.

Не лезь в фараоны, серая пушинка!

И Пуша принялся за ямку.

- Дашка, куда ты, ятть, зараза, догоню, - убью!

Это мамочка закричала маленькой дочке, отклонившейся от позднего семейного курса и побежавшей на детскую площадку.

Одиннадцать вечера, - и то верно. Не родная мамка – так бандиты какие-нибудь.

Дочка поняла и выбрав мамку, повернула к ней.

Но Пушу эта людская житейщина напугала и сбила с толку.

Пришлось рыть вдругорядь и в новом месте.

Роет Пуша сверху,  а песок журчит вниз. Интересно.

Срывается котик бежать за песком, ловить, а он прожурчал – и нету.

Тогда стал копаться Пуша внизу – а песок течёт сверху ручейком… Ловит, ловит Пуша – никак не выловит.

А тугой живот взывает: рой, Пуша, рой, копай!

Брось ловить эфемерные замки воздушные, обманные ручейки песочные, - рой жизненную ямку!

Время идёт!

Хозяйка ждёт!

Живот подпирает…

Готова ямка!

Поёрзал Пуша над нею, замер… глаза прикрыл… вот-вот…

- Што, взззяу? Взззз-яяя-аа-уу?  - острым визгом вопросил из-за берёз резкий голос.

- У-о-у, - ответствовал кошачий Шаляпин, - У – о – о – у. Урроою урррооода, у-у-оу!

Дело было только в сроках, надо понимать.

А у Пуши от страха лапки подкосились – и ямка осыпалась.

Никакой из Пуши прораб…

Но роет Пуша новую ямку.

Лапка за лапку – вот и готово. Пусть непрочно, зато быстро и без затрат.

Строят же так некоторые… Чем Пуша хуже?

Напряг Пуша серый хвост,  напружинил позвоночник. Щас уже…

Щас вам!

На лужайке  коты взревели разом, словно бригада болгарок и перфораторов.

Пуша подпрыгнул, изобразил крутой знак вопроса, круче которого знаки уже совсем восклицательные, и заозирался.

Древняя боевая песня взволновала его до чрезвычайности.

Но коты стихли.

Пуша присел, уши прижал.

А потом вспомнил – ведь ямка потерялась.

Что приседать без ямки?

Упорный Пуша снова трудится, влево, вправо роет, нюхает, оценивает – есть ямка!

Наконец, уселся. Огляделся. Успокоился. Напрягся… Вот оно…

- Тьфу ты, тьфу ты, - отплёвываясь шерстью соперника, просвистел мимо огромный разгневанный кот.

Оп!

Только Пушины уши торчат из окопа.

Глубокая была ямка.

Хороший получился окоп.

На улице стихает.

Пуша принимается за новую.

Ямку.

Быстрей-быстрей.

На скорую лапку уже.

Не до отделки.

Есть!

Сел Пуша над новой ямкой.

Тихо.

Но – мотылёк!

Мотылё-о-к!

Потянулся пушин нос за мотыльком, а мотылёк улетел.

А ямка осыпалась.

Копается Пуша снова.

Есть ямка!

Но, может быть, у подножия горы лучше?

Пуша бежит с горы, припадает носом к земле – и видит муравьёв.

Понятно, - здесь не до ямы, ибо кто же роет в муравьях?

Стал Пуша следить за муравьями.

А не сходил по своим-то делам.

Следит.

А не сходил.

И тут напала на Пушу экзистенциальная грусть.

Кто он, что он в мире?

Если своих-то делов сделать не может?

Тварь он дрожащая или право имеет?
Хотел стукнуть лапой Пуша по муравьям, да какие-то они не такие…

Мелкие, что ли, и много их…

Пуша всё же огромный зверь.

Экзистенциальная грусть как напала, так и отпала.

Шорохнул Пуша листочек – шуршит листочек.

Пришёл Пуша в восторг и ликование.

Подпрыгнул над листочком – листочек от него, а Пуша за ним, и хвать его, хвать его!

Конечно, никакая Пуша не тварь, а ловкий и отважный охотник.

Однако и к охотнику охота приходит.

Помчался Пуша на гору – рыть.

Роет, а из под лап – камешек.

Вниз покатился.

Попрыгал вслед за камешком Пуша, догнал, - но в камешке интереса оказалось мало, а ямка недорытая утрачена.

Новую надо.

Рыть, рыть, рыть!

Сел, попружинился, уселся.

- Да кой ты мне хрен суешь свои пеноблоки?

- Зашибись я тебе сую! Строить, так, етить, на века, а каркас твой разопрёт к едрене фене!
- Да полвека, нах, простоит мой каркас!

А Пуша и секунды не усидел.

Решил защитить свою ямку, распушился.

Но прошли мужики из гаражей к сытным домам, а у Пуши – ни одной полной ямки.

Ну, как бы ни в одном глазу…

Ни глазком поглядеть…

Обидно!

Тем не менее, надо снова копать.
Но хозяйка не дала покопать, как следует, -  взяла за шкирятник, унесла на ровное место.

А там, середь травы, везде готовые ямки, ямки да бугорки – помахал Пуша лапками по воздуху – и как-то всё само собой получилось.