Ночь на корабле

                …Морем направились мы мимо полуденных берегов
                Тавриды в Юрзуф, где находилось семейство
                Раевского. Ночью на корабле написал я элегию,
                которую тебе присылаю…
                Пушкин – брату Льву, сентябрь 1820


                I
Густою темнотой налились небеса.
Под ветром зыблются лениво паруса.
В незримой вышине – размытое мерцанье
Неисчислимых звезд. Прохлада, ночь, молчанье.
И только за кормой, в глубокой тьме ночной,
Свой смешивает шум волна с другой волной.
Клубящаяся мгла плывет над берегами.
Лишь горы вдалеке неясными грядами
Едва виднеются, да в дремлющий залив
Глядятся заросли склонившихся олив,
А рядом – тополей застывшие колонны
Стоят, овеяны дыханьем неги сонной.
Краев полуденных пленительная ночь
Задумчива, тиха – и кажется, что прочь
Умчался в темноту вихрь суеты ненужной,
Чтоб легче и вольней под щедрым небом южным
Душа очистилась блаженством красоты,
Воображение наполнили мечты.
 
                II
Плывет неспешно бриг вдоль крымских берегов.
Впотьмах на палубе – чуть слышный звук шагов,
И чья-то легкая фигура торопливо
На фоне смутных скал уснувшего залива
Походкой легкою вдоль борта промелькнет,
То, к мачте прислонясь, глядит в бескрайность вод –
В те дали, где туман сгустился над волнами.
А свежий ветерок играет с парусами,
Шумя их полотном. И смотрит человек
На этих вечных волн неудержимый бег,
На землю, скрытую завесой тьмы неверной,
На мир, охваченный торжественной, безмерной,
Великой тишиной. И холодок проник
Невольно в грудь к нему в завороженный миг.

                III         
И вот из плеска волн, по воле волшебства,
Сам возникает ритм, рождаются слова.
В каком-то сладостном плену самозабвенья
Души взволнованной коснулось вдохновенье.
И всё поэзией тотчас оживлено:
Давно угасшее – опять огня полно,
И вновь кровоточат открывшиеся раны.
Всё вспомнилось: друзей коварные обманы,
Безумная борьба мучительных страстей
И равнодушие забывчивых друзей,
Покорных прихотям бесчувственности модной,
Таящих пустоту под маскою холодной.
Покров упал, и вот – тот мир, в котором он
На одиночество изгнанья обречен.
В сегодняшнюю ночь, копя воспоминанья,
Впервые осознал он с юностью прощанье.
Угар минувших дней рассеялся, как дым.
Былое кончено, и будущность пред ним
Встает из сонных вод с загадочным молчаньем,
С еще неведомого счастья обещаньем.
От возбужденных дум пылает голова.
Как будто в забытьи, элегии слова,
Спеша, записаны средь полумглы рассвета.
Проснулся капитан и подошел к поэту,
На берег указав рукой: «Вон Чатырдаг».
Но Пушкин не взглянул. Еще в его ушах
Звучал рожденный ритм с неодолимой силой:
       «Шуми, шуми, послушное ветрило…»

                IV
…Он разомкнул глаза, когда уж рассвело.
Сияние небес, привольное тепло
Начавшегося дня. Поток лучей слепящий
Горел живым огнем на глади вод блестящей,
И к ласковым волнам спускающийся мыс,
Как страж, оберегал курчавый кипарис.
Семья Раевского уже кружком стояла
На тесной палубе, и голос генерала
Сливался мягкостью спокойною своей
С французским щебетом смешливых дочерей.
Завидев Пушкина, в веселом оживленье
Спросили: радостны ли были сновиденья?
Он со смущенною улыбкой отвечал:
«Чуть было не проспал Юрзуф», – но промолчал,
Смотря на хижины татарского селенья,
Приросшие к скале, о дивном вдохновенье,
Что так негаданно сошло в ночной тиши,
Внезапно озарив все тайники души,
Гармонией смирив страдания былого,
Из недр уныния воззвав для жизни новой –
Для бодрости, надежд, поэзии, любви.
Но он пока скрывал предчувствия свои,
Чтоб преждевременным признанием случайно
Не омрачить души преображенной тайну.

22 – 23 января 1996