У моря

Море ажурами волн связано, словно цепями,
что-то кричит — не пойму, рвётся наверх — я не вижу.
Полночь темна как вино. Вмиг обнажается память,
только мелькнёт над водой месяц, ухмылкою выжжен.

Билл оттирает с ножей грязные души пиратов,
перья на крыльях блестят, будто осколки стекла, и
на отсыревшем полу кровью — цветенье граната,
след облетевшей весны, отзвук разбитого мая.
Хрипло шепчу: "Собери...", вместо ответа — проклятья.
Мне неохота вставать. Крылья, прилипшие к доскам,
заплесневели, лежат, грузные — уж не поднять их.

Август сжигает грозу и просолившийся воздух.

Помнится, прошлой весной к нам приходила дриада,
плакалась: душат её запахи древнего леса.
Разве здесь можно дышать? Ветер дымит.

Как досадно —
снова стенает волна, скована и бессловесна.
Этот скрежещущий визг криво сколоченных окон,
эта треклятая ночь — ночь без конца и начала —
режут и сводят с ума, кажется мне, слишком долго.
Билл постоянно ворчит яростно и одичало,
молит каких-то богов и проклинает, тоскуя.

Ржавью по полу — клинки, цвета гранатов не видно.
Нам не хватает вина. Билла, наверно, убью я.

Море десятком сердец бьётся и, может, болит, но
я не пойму, отчего.
Крылья почти неживые,
мхом порастают они и покрываются пеплом.
Перья вот-вот отпадут. К чёрту — они не нужны мне.

Билл мне швыряет бутыль: "Чтоб тебя — в адово пекло!"
В старой бутылке — вино. Кровь сердцевины граната,
след облетевшей весны, отзвук разбитого мая...
Билл затаился в углу, смотрит чуть-чуть виновато.

Знаю: в вине этом яд.
Но всё равно отпиваю.