Зеркало

Сбривая утром свою бороду, я и не думаю о том, что скажет мне в ответ на всё это моя мама. Я знаю, конечно о том, о чем она думает, когда я сбриваю свою бороду. Я даже знаю о том, о чём она не решается сейчас спрашивать меня, когда я спрыскиваю свои босые щеки дорогим парфюмом, ежась от удовольствия в его колючих щипках.

Горячее влажное полотенце ранним московским утром. Это одно из тех удовольствий, каким можно без страха за все возможные последствия воспользоваться, когда тяжелое ноябрьское солнце еще даже и не думает вставать над Москвой.

Я смотрю на себя в зеркало. Лицо знакомое, а выглядит как-то не так. Прямо скажем, выглядит как-то не очень. Я за год так привык к шерсти на своих щеках и подбородке, что, лишившись всего этого за какие-то четверть часа, теперь ощущаю себя девственно голым. Ну, или голо девственным. Что лучше, не знаю.

Всматриваюсь в своё отражение. Чувствуется рука мастера: год ходил как нескошенный луг и вдруг всё скосил без единого пореза.

Косьба по осени идёт резвее и в охотку.

Втягиваю голой мордой влажное тепло полотенца. "Как же мне сейчас хорошо!" - шепчу я, вспоминая один из рассказов Рэя Брэдбери, где автор смаковал мелкие подробности жизни, из каких и складывается обыкновенное человеческое счастье. Жаль, что я не помню, как называется этот рассказ.

Полотенце остыло. Я вытираю о его холодное тельце пенное лезвие опасной бритвы. Я аккуратен донельзя. Особенно по утрам, когда не хочется никуда идти, а собираться надо.

Снова смотрю в зеркало. Вспоминаю "Послесловие" Евгения Габриловича и несравненного Ростислава Яновича Плятта с его бритвой. Вспоминаю тех морских офицеров из того самого Евпаторийского десанта, брошенного в 42-м в самое пекло лишь только для того, чтобы отвлечь на себя силы противника, наступавшего на Севастополь.

И сколько же всего в этом зеркале, однако.

Я молча вкладываю в чехол лезвие бритвы. Мама тем временем что-то говорит, но я её не слышу. Мне слышится дождь. Из тех, что будит короткими летними ночами мою сонную милую Москву. Заставляет её обитателей в изумлении просыпаться, выходить на балконы многоквартирных башен и протягивать навстречу дождю свои усталые тёплые руки. И я всё это вижу в хмуром московском ноябре, стоя с бритвой у зеркала с робкой догадкой о том, что в этом-то и есть счастье. И оно будет возрастать с каждым годом и в каждом своем новом лете повторяться вновь и вновь. Иначе зачем существует это короткое, как выстрел, слово "жизнь"?

Я вытираю со щёк остатки пены сухим кончиком полотенца и вхожу на кухню. Яичница шипит на сковородке, тараща на меня свои испуганные желтые глаза. Мама тем временем режет хлеб на белой выщербленной ножами времени дощечке. Глядя на мамину чуть сгорбленную спину, я вижу то, как она все-таки постарела.    

За окном грузно по-медвежьи поднимается редкое для московского ноября неспешное осеннее солнце.

- Сын! Наконец-то ты побрился! Какой ты у меня сегодня молодой!
- Да, мама... Да...


15 ноября 2015