исповедь

Мне не писали стихов.
Точнее, вру. Писали, конечно! О том, что я женщина вамп (прости Господи), что меня завоюют/спасут/отвоюют и прочее "она - нетленная Мона Лиза".

У меня фразы все вечно - не так сказаны/написаны/перечеркнуты. Лишены громкости.
лишены смысла. лишены смысла. лишены смысла.
Жизни не хватит, чтобы их выорать.

Ты присаживайся, родной. Не стесняйся и будь, как дома. Я сейчас - бабка-сказочница - расскажу тебе "Тихий Дон", нет, не тот, а этот, как его?
В общем, поймешь.

Жила-была девочка грома, она даже не хныкала ( вот да, как ты), не звала на помощь. Гордо тонула, когда умирающий шторм все же вонзал в ее грудь ржавое лезвие.
А у этой девочки глаза были серые с оттенком грусти.
А она боялась. И ночью плакала. И даже однажды в моих руках.
И не нужно ей было моды, не нужно трезвости.
В омут - так в омут.
Биться - так биться.
Страх - так душить страх.

Эта девочка умерла. Внутри. Представляешь, сидела рядом с Иисусом, а потом раз - вскрыла вены, воскресла, влезла в петлю и смеялась, смеялась, будто иначе нельзя.
Это очень больной, очень личный, недостойный истинности рассказ, когда ничего не хочется, но тебя держат.
И не можешь понять: зря ли?
Зря ли?
Зря?

А еще жил-был мальчик, который не знал себя. У него под ребром - черная метка, черная кошка, черная пятница и даже немного музыка.
И не то, чтобы плохо, и не пасовали в песке якоря. Все прекрасно, чудесно и без толку.
И развилок нет, и дорога предательски узкая.
И ни шагу назад, и не плачь, и ни что. Он идет, как лошадь, с полузакрытым глазом, он не видит мир и не видит небо.
А от него требуют, требуют, требуют.
И он падает.
Нет, не так сразу.
Постепенно, хватаясь за полы моего платья.
И затем - совсем ошалелый.
Я вонзала в спину его ножи по самую рукоятку.
А потом сходила с ума над его телом.

А еще, мое Солнце, была одна девочка - язва, пьяница и ледышка. Закрепляла на шею родным невесомую нить, а после - вешала их.
А после - не пускали в храмы, а после - скальпели, петли, не действия - вспышки.
Жила была девочка - она не умела любить.
И не падает, и не скалится.
Инстинктивно свою ищет масть.
И рвет глотки, и кровь лижет, и рыдает над этим всем.

У нее изо рта льется чувственность и мечта, а потом она - разевает клыкастую пасть.
А потом - говорила мама доченьке в красной шапочке.

Она пишет плохие стихи, плачет не эстетично, и сердце не то у нее, и талия - мимо, ну такая: по всем пунктам трёха из ста.
Не сопливая, не сахарная, неприличная, с цензурой на пол лица (и подтеками влажными под глазами) -
кому такая нужна?

В общем, забывая всю эту блажь,

мне не писали стихов, золотой.
Точнее, писали, конечно! Но не про меня.
В них я была, прости господи, жертвой мужской руки.
Я была жеманницей на рейсе пол ванной - незаправленная кровать.

Но сейчас родилась рваная правда, хватит пустых глазниц.
Это моя исповедь, причасти меня. Причасти.

Впрочем, можешь не допускать.

/2015 год/