Крепостной

Встал я сегодня довольно поздно, потому как лег под утро, часов в восемь. Не спалось: разные мысли занимали голову. Нельзя сказать, что все они были беспокойные, напротив, я нашел место в писании, которое вселило радость, а именно из Деяния апостолов, глава 23, стих 32. Тем не менее, уснуть не удавалось. И тут мой ум невольно уводит от первоначальной темы, которую я хотел описать к описанию другого, о чем я говорил много, но не записывал, вернее, записывал, но на письменном листке и не до конца, не до кульминационного завершения. Это день получения зарплаты в «Крепости – аэропорт».
 Ранним утром, когда только возникают первые проблески рассвета, я выдвинулся из дома и пошел пешком, потому что денег на проезд совершенно не было. Было холодно, но потому как я очень торопился, то почти не замерз. Белой порошей прикрывало дорогу, проезжий транспорт ее очернял, разжиживал, словом, превращал в грязное месиво. До остановки я дошел довольно быстро, и поспел вовремя – как раз подъехал наш рабочий автобус. Поздоровавшись со всеми, я влез в него, и прошел по обычаю на задние сидения. Доехали до Солонцов мы тоже вскорости. Уже понемногу поднималось солнце, и над поселком алело красное зарево, подобное раскаленным углям в чреве ада. Никогда прежде я ничего подобного в протяжение всей своей жизни не наблюдал. Страшное, правда, было зрелище. А между тем, выходя из автобуса, я заметил лицо кассира, которая расположилась на первых сидениях, и на которую я в спешности не обратил внимание – при входе. Я спросил у нее, когда можно подойти за зарплатой. Она ответила, что после девяти, когда она приготовиться. Дабы не ждать на улице, я вошел в Крепость и прошел по извилистому пути, пролегающему около комнаты отдыха и протекающему через стоянку новых машин, и уселся на скамейку, на которой мы обычно отдыхали между мойками. Некоторое количество мыслей посетило меня в эти десять минут, проведенные на скамейке. Настроение мое было хорошим – я полагал, заплатят по совести, тем более, с учетом отпускных, на которые сделала особенный упор работница отдела кадров, принимая у меня увольнение, написанное, якобы, по собственному желанию. Немного еще подождав, я направился к кассам. Темноволосая кассирша уже занимала рабочее место.
– Здравствуйте, я за расчетом, – произнес я, заметив ее несколько растерянное лицо.
– Здравствуйте, – отвечала она, и отошла на минутку в сторону, потом вернулась к пакету, лежавшему уже на столе с деньгами внутри него.
 Затем она протянула мне лист, в котором (я изначально не обратил внимание) значился мой расчет в одну тысячу семьсот рублей.
– Простите, а это что? – спросил я удивленно, когда это заметил.
– Это ваша зарплата, – невозмутимо, даже слегка насмешливо ответила она. 
– Всего тысяча семьсот?! И это вместе с отпускными? – с неподдельным возмущением парировал я.
– Да. А что вы ко мне-то претензии предъявляете? Я всего лишь выполняю свою роль. Мне как поручили, так я и выдаю. Хотите, позвоните вот Ирине. Я вам давала номер, помните.
– Дайте еще раз.
 Она протянула листок с пятизначным номером, и я тут же позвонил по нему.
– Здравствуйте, это вам автомойщик из Крепости звонит, – проговорил я в трубку.
– С какой Крепости? – услышал я недовольный голос, явно не настроенный на дружелюбную беседу.
– Которая в Солонцах.
– Как вас зовут? – полюбопытствовала она, но недоброжелательно, как бы предполагая мое имя, и по какому поводу я звоню. 
– Швец Дмитрий.
– Я вас слушаю.
– У меня вот вопрос. Мне выплатили зарплату в тысячу семьсот, вместе с отпускными.
– Да, это ваша зарплата. Если хотите, я могу вам квитанцию показать.
– Да вы можете все что угодно нарисовать, – не выдержал я, уже теряя контроль.
– Ну, раз я здесь рисую, – как бы обиженно произнесла она и положила трубку.
 Пребывая в большом возмущении, я вышел на улицу. Там дворник, азиат, судя по всему китаец, мерно и плавно мел улицу. Я подошел к нему.
– Представляешь, выплатили всего тысячу семьсот рублей зарплату.
– Серьезно? – изумился он. – Как так?!
– Да вот так. Делают, что хотят, – в гневе выпалил я. – Страна огромная, ресурсов много, а толку нет. Нагребут себе богатство, и платят такие зарплаты рабочим. Только бы вредительствовать – как собака не сене.
 Он слушал меня, и по глазам его было видно, что его это премного удивляет.
– И что теперь будешь делать? – спросил он с сочувствием.
– Да кто его знает, что делать, – ответил я опустошенно. – За квартиру платить нечем, жить не на что. Не знаю. Сейчас поеду туда, в главный офис, – сказал я и увидел, как Джамал поворачивает свой хайс (рабочий автобус), и я быстренько влез в него.
– Тебе куда? – спросил он.
– Да мне в ту Крепость, – ответил я. – Представляешь, всего тысячу семьсот заплатили.
– Да ты что, – спросил он, без большого, впрочем, удивления, а скорее с усталостью в голосе.
– Да вот так вот. Честное слово, не знаю даже, теперь понимаю, почему в иной раз люди поджигают себя во всяких отделениях и кабинетах. Потому что не находят справедливости. 
 Джамал слушал меня, по преимуществу, молча, только иногда вставляя осторожные реплики.
– Олигархи, порастаскали страну, подали пример, как это можно делать, как можно не платить людям вообще.
 По части олигархов, было замечено, что он не совсем согласен, не относительно всех, так сказать, олигархов, но словесно, тем не менее, поддержал. Это замечательное, правда, свойство не сыпать соль на больную рану, даже если считаешь в иной раз иначе.
 Мы быстро доехали. Ему нужно было в другую сторону.
– Ну, давай Джамал.
– Давай, удачи.
 И я вышел, не помню, на какой именно остановке, но хорошо помню, что от нее мне пришлось сесть на шестерку, чтобы доехать до дома, там переодеться, написать стих о желании вступить в ОНФ, поразмыслить основательно над сложившейся ситуацией, набраться решимости ехать, и, наконец, ехать – выяснять причины. В пути мне показалось, что это своего рода сцена, разыгранная исключительно для того, чтобы посмотреть, как я буду действовать, судя по легкомысленности, которую проявила кассир, вполне вероятно, как я теперь понимаю, рассчитывавшая, что я никуда не поеду. Пребывая в своих мыслях и предположениях, в час дня я приехал в Крепость, которая находится в Красноярске, и в которой расположен главный офис, хоть и рассчитывал попасть во внеобеденное время. 
– Здравствуйте, – приветствую я белокурую девушку, стоящую за стойкой – ресепшене. – Скажите, я могу попасть к Лине Владимировне?
– Здравствуйте, а по какому вопросу?
– По вопросу трудоустройства и моего расчета.
– Я сейчас позвоню – спрошу, – отвечает мне девушка с улыбкой, как будто удивляясь, что я пришел говорить по поводу трудоустройства.   
– Хорошо, – соглашаюсь я в нетерпении.
 Она звонит, разговаривает довольно долго, и в итоге отвечает, что Лина Владимировна (директор Крепости) занята. Я соглашаюсь подождать и прохожу за столики, расположенные за стойкой, перед телевизором, на котором демонстрируют рекламу машин, где и присаживаюсь. Спустя немного времени приходит немолодая пара – то ли долгане, то ли нганасане, то ли еще какие северные народности – мне сложно было разобрать, но явно, что из северных народностей, и садится. Она – чуть полноватая, низенькая, с убранными в пучок волосами и он – чуть повыше, полноватый мужичок, явно, что из простых сельских жителей. Они, якобы, ждут купленную машину. Я понимаю, что они здесь неспроста, что это как бы наблюдатели, а скорее даже не наблюдатели, а как бы сдерживающая аудитория, чтобы я не устраивал сцену. Но сцену я устраивать не намереваюсь, а вместо того, очень хорошо продумываю последующую речь, и понимаю, что мне нельзя руководствоваться эмоциями, так как ими я совершенно ничего не добьюсь.  А между тем, подходят еще люди: мужчина слегка седоволосый с серьезным выражением лица, пожилая пара и так далее, всех не имеет смысла перечислять. В режиме ожидания проходит порядка часа. Я выхожу на улицу, прогуливаюсь, понимая, что дело прихода гендиректора – не скорое. Затем я возвращаюсь, присаживаюсь и жду. Ожидание – дело, правда, нехитрое, если оно влечет за собой положительный результат, и если этот результат оправдывает время, потраченное на его ожидание. Но когда, ни еды, ни средств на оплату съемного жилья нет, об этом не задумываешься.
 По ходу действия я понимаю, что результата надобно ждать долго, и у меня возникают некоторые сомнения в возможности дождаться ее сегодня же. Но, несмотря на то, я жду, руководствуясь библейским  принципом: «стучите и отворят вам, ищите и найдете». Это приходится делать мне несколько часов, без какого-либо внимания ко мне. Наконец, в четыре часа приходит худенькая девушка, которая садится рядом и очевидно наблюдает за мной. На ней – короткая юбка, и она сидит таким образом, что мне хорошо видны ее стройные ноги, но меня они теперь не занимают. Теперь мне не до женских ног. А между тем мне запоминаются и другие ее внешние особенности: у нее достаточно умный сосредоточенный взгляд, продолговатое, симпатичное, худощавое лицо, прямые, правильные черты лица, стройная фигура. Ко всему прочему, она как будто холодна, как будто слишком рассудительна. Я отлично понимаю, что и азиатская пара, и она, и мужчина в белом свитере чуть поодаль – все эти люди здесь неспроста, но каждый, судя по всему, по своей индивидуальной надобности. Не стану раскладывать, кто по какой – это не имеет подлинного значения, да и, быть возможно, я ошибаюсь. Затем приходит, якобы, начальница кадрового отдела, которая мне, при моем недавнем посещении, еще до увольнения с должности мойщика,  как бы вскользь намекнула, что невозможность моего перевода на должность продавца – из-за Норильска, точно из-за стихотворения о Норильске или записей, которые выслал мне Руслан незадолго до этого, и которые, вероятно, были ею прочитаны.
– Здравствуйте, что вы хотели? – спрашивает она, присаживаясь напротив.
– Я бы хотел разобраться по поводу моей зарплаты за последний месяц работы.
– Что вас не устраивает? – изумляется она, но со спокойствием. – Это ваша зарплата, у вас еще долг остался с прошлого месяца.
– Всего тысяча семьсот рублей, вы полагаете может устраивать? – спрашиваю я. – Как может долг остаться с прошлого месяца, когда я за прошлый месяц зарплату не получил. 
– Так вы посмотрите, сколько вы наели, – аргументирует она. – На четыре с половиной тысячи. К тому же у вас долг с прошлого месяца остался, к тому же дисциплина, мастер постоянно на вас жалуется.
 Примечательно, что совсем недавно, когда Ярослав спрашивал у Глеба – мастера о моей профпригодности, он ответил, что нареканий у него нет, и причину моего увольнения затем объяснил указанием свыше.   
– Позвольте мне слово вставить, – чувствуя, что она старается, чтобы говорила единственно она одна, прошу спокойно я. – Вы мне объясните вот какую деталь: я отрабатываю месяц – так. Вот я отработал сентябрь, мне аванс выплатили десятого октября, а зарплату – двадцать пятого октября, так. И аванс, и зарплата, получается, за сентябрь, так?
– Так, – отвечает она.
– Так как же может быть так, чтобы мне за октябрь, в ноябре выплатили шесть тысяч аванса, тогда как полагалось две, и я не просил и не писал о том, что мне нужно больше, а в итоге, двадцать пятого ноября мне говорят, что за октябрь мне зарплата не полагается, я пишу заявление на увольнение и мне выплачивают в итоге тысячу семьсот.
 Понимая, что не может аргументированно ответить, она выпаливает: «зато у нас есть запись, как вы спали в раздевалке и мы знаем, что вы уклоняетесь от армии», и уходит, не дослушивая. Я говорю, что это не имеет отношения к делу. И правда, спал я в раздевалке только в обеднее время, и один раз проспал час, когда света не было весь день, и мойка не работала, и машины не заезжали. Я решил часок вздремнуть, и через час меня нашел Ваня, и позвал, отчитав перед тем серьезно, будто я покинул вращающийся станок. Я пришел обратно на мойку, и мы просидели до вечера без дела. Вот этот случай она привела в качестве аргумента в пользу невыплаты.
 Суть ее объяснения заключалась в том, что ждать Лину Владимировну не имеет абсолютно никакого смысла. То же самое мне сказала еще одна девушка весьма приятной наружности, но совершенно коварная внутри, что отразилось в ее глазах, когда я ей объяснил, что намерен ждать Лину Владимировну во что бы то ни стало, сколько бы времени на это не потребовалось. Она, впрочем, слишком не стала настаивать, заняв свое место в кабинете, располагающемся у входа в кабинет генерального директора. Затем появился Ярослав – полный мужичок, занимающий пост директора по сервису, по указанию которого я и написал заявление об увольнении.
– Чего пришел? – спросил он, сев напротив.
– Поговорить по поводу зарплаты, – ответил я.
– А чего говорить? Тебя что-то не устраивает?
– Само собой. Полторы тысячи. Мне за квартиру платить нечем, есть нечего, – ответил я, и правда в тот день почти ничего не употребив в пищу, но еще не от нехватки денег, а скорее из экономии.
– Иди лучше домой, – выпучив глаза, посоветовал он как бы с угрозой.
– Нет, я буду ждать, – ответил я.
 Он поднялся и ушел, и все остальное время, вплоть до прихода Лины Владимировны, ходил между машинами в некотором волнении. Впрочем, до ее прихода было еще далеко.
 Таким образом прошло шесть часов ожидания. Все это время я думал, надеялся, что по приходу Лины Владимировны удастся, наконец, установить справедливость. Время от времени, я подходил к белокурой девушке (на ресепшене) и спрашивал, пришла ли Лина Владимировна. Она отвечала, что та еще занята, и в семь вечера сказала, что до восьми она будет занята. Было уже примерно половина восьмого, как она появилась на втором этаже. Я увидел ее со спины, в черном платье, легкой походкой она прошла в свой кабинет. В связи с этим я подошел к белокурой красивой девушке на ресепшене.
– Скажите, уже можно посетить ее.
– Сейчас я позвоню, – ответила она, несколько растерянно. 
– Я заметил, что звонок ее был не естественен, как будто в пустоту.
– Она еще занята, – ответила она уже после него.
– Хорошо, я подожду, сколько нужно будет, столько и буду ждать, – сказал я им вернулся на свое место.
 А между тем, мужчина в белом свитере и другой, немного лысоватый, пришедший недавно, выглядели как бы уставшими, как будто уже хотели было уходить, но вместе с тем не уходили. Я отошел в туалет, и, вернувшись, мужчину в белом свитере уже не обнаружил, а только лысоватого, который поднялся и ушел в правую сторону – в сторону лестницы, ведущий на второй этаж. Через минут десять после его ухода, а быть может, даже меньше, девушка, которая все отправляла меня домой, пригласила к Лине Владимировне. Лицо ее было слегка розовато. Пару минут я просидел в ее кабинете, помолившись в последний раз перед встречей.
– Проходите, – пригласила девушка.
 Наполнившись решительностью, я вошел в светлый кабинет, весь недурно обставленный. Светлые обои, полуовальный стол, как видимо, для совещаний, комнатные цветы, словом, замечательный интерьер. Мне, правда, было совершенно не до оценки внешних убранств, я был полностью сосредоточен на мысли. За столом сидела Лина Владимировна, разговаривавшая по телефону, и Ярослав, сидевший ближе ко мне, за овальным столом с потупленным взором. Я присел после его приглашения, и стал дожидаться момента, пока она докончит разговор. 
– Я тебя слушаю, – спросила она, и тут я заметил, что глаза ее немного красноваты, как будто от слез.
– Я вот по какому вопросу обращаюсь – начал спокойно и рассудительно я, только слегка волнуясь, – по зарплате моей, быть может, ошибка вышла. Потому что выплатили мне всего тысячу семьсот рублей.
– По зарплате значит, – произнесла она. – Сейчас будем разбираться, – и, сказав это, пересела ближе ко мне, рядом с Ярославом. – Значит вот все ведомости, все начисления, – показала она листки.
– Вот у тебя здесь значится долг – в три тысячи за прошлый месяц. Тебе было выплачено пятнадцать тысяч аванса.
– Понимаете, что пятнадцать тысяч аванса мне было выплачено в позапрошлом месяце, когда мне не выплатили вовремя зарплату, и я вынужден был, чтобы заплатить за квартиру, написать на аванс, – сказал я, не высказав, впрочем, удивления от того факта, что на аванс мне деньги нашлись тогда, а на зарплату – нет, и аванс получился вместо зарплаты.
– Вот, у тебя аванс в пятнадцать тысяч, поэтому долг за тобой, – объяснила Лина Владимировна, судя по всему, сама не разбираясь порядочно во всех этих начислениях.
– Я понимаю. Но поймите, что допустим, этот аванс был за прошлый месяц, – присовокупив все выплаты в целом, объяснил я. – Но это, допустим, объясняет невыплату за октябрь, но ведь прошел и ноябрь, я ведь работал до первого декабря. (Это я формально уволен двадцать седьмого ноября, а по факту до первого декабря). И получается, что за этот месяц мне ничего не заплачено вообще, не говоря уже об отпускных. Допустим, вы отнимаете четыре тысячи за питание, но и это не объясняет эти тысячу семьсот.
– Смотри, – акцентируя внимание на вычислениях, говорит она, а потом зачем-то выходит за дверь. Я остаюсь с Ярославом с глазу на глаз. Он понимает, что весомых аргументов нет, и краснеет, лицо его почти багрово.
– Вы мне объясните, – обращаюсь я уже к нему, – как осуществляются выплаты. Я в этих начислениях мало что понимаю, – указываю на кипу бумаг я, – как начисляются выплаты. Вот я отработал месяц. Мне в этот месяц ничего не платится, а платится только десятого первый аванс, за предыдущий месяц, а двадцать пятого следующего месяца – зарплата. То есть, иными словами, я отработал сентябрь. Мне в сентябре ничего не платят, а платят только десятого октября за него аванс, а двадцать пятого – зарплату. Так?
– Так, – отвечает он, и тут возвращается Лина Владимировна.
 Я обращаюсь уже к ним двоим, и повторяю все, что было сказано.
 Теперь Лина Владимировна начинает убеждать меня, что аванс выплачивается за текущий месяц, а не за предыдущий, а зарплата – за предыдущий. И из ее слов выходит, что отработав сентябрь, человек получает аванс за октябрь, а зарплату за сентябрь. Но это в любом случае не объясняет ни аванс в шест тысяч, ни то, что аванс был выплачен вместо зарплаты, ни того, что за последний месяц – совершенно ничего, не считая отпускных. Словом, это ничего не объясняет и Ярослав прекрасно понимает это, а потому молчит, краснея.   
– Тебе чего нужно, – гневно, вдруг, точно готовый прыгнуть на меня с кулаками, спрашивает он. – Иди отсюда.
– У меня есть вопросы, и я их задаю.
 Лина Владимировна продолжает акцентировать внимание на начислениях, точно не соображая еще, что эти объяснения совершенно не имеют рационального обоснования.
– А это что? – спрашивает она у Ярослава, указывая на шесть тысяч. – А, это у нас аванс был повышенный, – весело соображает она тут же, прибавляя краску к его лицу.
– Я понимаю смутно, что вряд ли мне удастся чего-то добиться, но продолжаю.
– Ничего, любая мойка – вон 25 часов иди, примут, – говорит Ярослав.
– Да, а за квартиру-то мне сейчас надо платить, – уже совершенно отчаявшись доказать свою правоту, точнее, чтобы она отразилась в действии, говорю я.
 Ярослав замолкает, точно ужаленный в сердце. Лина Владимировна же остается спокойна, даже как-то воодушевляется, что мы совершенно замолчали, и спокойно продолжает объяснять. Я ее объяснений уже не слушаю. И тут она еще и еще замечает: «а это что, а это?» Но ни у Ярослава, ни у меня нет рационального объяснения «этому». Мы молчим. Я понимаю, что продолжат уже беседу не имеет смысла, что ничего я не добьюсь никакими аргументами, насколько бы весомыми они ни были.
– Понял, почему. Кто не с нами в команде, тех мы выбрасываем. Надеюсь, уйдете к конкурентам, – говорит Лина Владимировна напоследок.
– Понятно, – говорю я с глубокой подавленностью в голосе, и поднимаюсь, беру куртку, и выхожу. За дверью меня встречает девушка, провожает до двери, желает всего доброго, я отвечаю автоматически тем же, но с некоторым гневом, и выхожу из Крепости.
 Полагаю, не стоит расписывать мое душевное состояние в этот вечер и во многие последующие дни. Оно очевидно.