Вишенка ты моя

Чистота великого и могучего все чаще и чаще загрязняется. Наши политики говорят об экономической и продовольственной безопасности. Но мало кто задумывается  о культурной безопасоности . И в частности обо экспансии иноязычия. Как много непонятных для простого уха слов: тюнинг, кар-шеринг, хеджирование, брендинг, лифтинг.  Слава Богу, словари помогают в этом разоброаться.   
Но и мы не лыком шиты! Попробуй наши вятские слова понять! Ни какого словаря нет, а чтобы их растолковать, нужно в корни войти,  за соху подержаться, быт понять  и жизнь прочувствовать. Вот ответ «бенчмаркингам» простым вятским словом. История почти давняя, но почти реальная.


Прибегает тут васет Серафимиха утресь , будит меня  и спрашиват: « Ивановна, где твой-то?  Када последней раз-от его видала?»  Я оторопела.
- Так, када где? В городе, в МТСе  на смене. Уборка- ить!
- Ой, Ивановна, боюсеть  тебе сказывать про уборку-то эту!»
- Да че ты?
 - Вчерась  вечером пошла я березку теребить,  вышла на крыльцо, гляжу,  у Катьки-то кто-то в ободворице без портков стоит муравьев выводит. Ну я в огород-от мырк,  за яблоней встала, гляжу- гляжу не выгляжу, не приметила, кто- ить.  А он мотню-то нательной  подтер и и обратно , шмык! Потом уж спать-от легла, и вспомнила, узор-от на рубахе в самый раз, как ты Ване свому  вышивала. Прашлагод зимой, Таисья из Барашкина нам показывала, мы ишшо сидели-то у Аганихи.  Ну, с кровати-то я соскокнула, к Катьке-то через калитку во дворе  прошмыгнула, в окошко украдчи-то глянула:  мати мои родные, и точно-ить  -  Ваня твой, в обнимку спит с  подстилкой этой Отрясовской.
- Это с какой Катькой-то? С Гуричеовой? 
- Дак ведь
 - Он че, с мутовкой этой тошшей схлеснулся?
Ну у меня все сперло, схватила я валёк, которым половики-то на мостике выхвостывала и  сколь прыти было прыснула к Катьке по задам. Добежала, через ободворицу, в хлев, под лабаз, на крыльцо-то встала,  очухалась.  Смекаю, прыти-то не надо давать. Щас, я этому гулене устрою крестный ход вокруг печи битой , а Гуричевой-то все висы повыдерну. 
Зашла украдчи в сенки, прислушалась в клети тихо, никто не сопит.  Дверь-то тихохонька отворила, незапертая была, ступнула, половица-то скрипнула, я на рядошную ступила, прошла. Дверь затворила, встала. Огляделась. У печи, смортю, керзачи Ванины и поддевка. На столе четевреть початая, и два стакана. А на кровате с подзором, лежит мой милый на брюхе, пехло разэтакое , и эта вражина рядом с ним.  Я хай-то подымать не стала. Вижу печь топлена, на шестке чугунок, и кочерга на поду еще горячая. Я ковшик-от черпанула, кипяток, на шесток  поставила. Схватила ухват, напрыжылась вся, по раме-то как хлобыснула, да шею то ему, харе этой, к простыне-то прижала!  Он стрепенулся, талы-то разул, прижатый лежит, двинуться не ! А я ему : Ну, сказывай,  как ночевалось, пехло кобелье! Много ли намолотил с гектара? Он ниче понять не может!
Аня, Аня...
Мудило!
Аня, вишенка ты моя!
Пехло! Чего ты шары-то свои выворотил, бестыжие! Ухват-от бросила, из печки кочергу-то хвать.  –
- Щас как механизацию-то твою прижгу, будешь, потом на лавочке сидеть поклоны отбивать своим полюбовницам не с чем будет по кроватям-то скакать! 
Да как по брылкам-то наотмашь пятерней-то ему халезнула! Тут и Катькаи вскочила на постеле-то. 
- Говорю, прошмантовка ты отрясовская,  не было тут тебя, сволоты  гремучей, мужики бы  не гуляли.
Схватила ковш с шестка,  рожу-то ей кипятком  ополыснула. Ну эта вражина эта зверешшала: Аня, не виноватая я! А  Ваня-то, извернулся,  да брызнул от меня, а я  вдоль хребта-то  оберяшшила его ковшом-то,  аж кости хрустнули, а он ничего, стерпел, из избы-то высочил и деру. Я кочергу сватила и за ним. Он как прыснул по меже-то по обдворице, да до утину, а там уж, по лугам, да в кусты, и не видать уж его.  Ну, погодь, что б тебе ни дна, ни покрышки!   
Вернулась к Гуричивой, она по полу катается, верешшит. Я  ее за висы-то хвать, и мыжжу, мыжжу!  А она: «Прости меня Ивановна, Христа ради, бес попутал, не нужен мне мужик твой!»  Я говорю : «Ишшо на версту подойдешь к мужику мому, задницей  в кипяток посажу, талы твои бестыжие навывоворт выверну, и прчинное место заштопаю.  А она все воет и воет, прости Ивановна, прости Христа ради! И тут жалко мне ее стало. Мужа она потеряла на фронте, потом с каким-то шарамыжником сошлась, а он рабенка ей заделал, облапошил, по миру пустил, изчез, да и поминай как звали.  Было бы у бабы счатье с дитями, ан нет, все во время войны с голодухи померли, а дочку, которую она с шарамыжникам нагуляла, в детдом отдала, кормить нечем, да и в деревне ей проходу не дадут, обзывать будут. Сели мы с ней, обнялись и заревели!  Доля наша бабская горькая, а тут еще мужики эти никак муди прижать не могут. Ладно, говорю, Катька, прошшаю я тебя, а этого мудилу еще учить буду. Только пусть попробует домой явится! Будет знать как шлендать-то по бабам при живой жене.
Два дня не было моего Вани, я уж думаю, секачь его нарушил или хозяин задрал.  Вся уж испереживалась, места себе не нахожу.  Спрашиваю, Семеныча соседа, тоже в МТСе же, как там Ваня мой?
-  Да, вчерась видел его на комбайне, работат для семьи старатся.
От сердца-то у меня и отлегло.
 А через два дня под утро, дымок подул, кто-то баню кто затопил. Я на подлавку залезла, в щелку глянула, вижу, печка топится и Ваня мой свою робу в корыте стирает. Думаю, нет, не разлжалобишь.  Робу выполоскал, сушится ну плетень повесил. Я в огород вышла, его не приметываю, огурцы полила, и давай на гряде свекольной траву рвать, хоть и прополота у меня она была. Задом к бане повернулась, и все  ближе и ближе подхожу. К предбаннику уж подошла, обернулась и нет моего Вани. Куда делся? А он из бани-то выглядыват и говорит:
Аня, голубушка, пойдем, спину мне пошоркай.....
Вот уж скоро 50 годков как мы вместе, сил то уж Вани нету, чтобы шоркаться, а Катька Гуричева две  зимы назад как померла. А дочка-то ее молодец, выучилась, замуж вышла за инженера, приезжали еть кажно лето к Гуричевой-то, в огороде работали, а как заболела, так в больницу увезли, а потом на зиму к себе в город забирали, так не долго в городе-то прожила. Перед смертью-то уж больно сильно зевала, да пожалел Господь, не долго мучилась.