Джеку

Джек,
Мой город гудит шарманкой в рождественском кабаре.
Гирлянды как петли виселиц падают в зимний воздух .
Здесь струны троллейбусных линий берут баррэ.
И баррели неба льют месяцем нефть на звёзды.
Здесь цепь пятиглазых башен и ветер на флюгелях.
Скамейки и портупеи дорог у ночных парковок.
Джек, в моём городе, кажется, стонет, даже земля.
И люди стонут. И гладь реки. И сопки стонут. И горы.
До гор в моём городе – как до тебя. Вокзал.
В накуренный тамбур и слушать костры до лета...
О, Джек, ты бы видел в вагонах эти пустые глаза!...
Нет.
Джек.
Наверно, ты уже видел
Это.
Стеклянный и мутный снег. В нём прорубь – темным-темно...
И, кажется, звёзды птицам меж елей рисуют взлётку…
Я слышала, милый Джек, что ночью целует дно
Огромный сказочный кит, прокрадываясь под лодку.
И грустный патлатый Бог, кисет табаком надрав,
Садится, зажав тоннель лодыжками синих сосен.
А поезд бежит вперёд. И в окнах встречный состав
Под номером
Осень, Джек.
Под вечным номером
Осень.
Сквозь сопки, сквозь вехи век, сквозь юную лунность губ
Уральской Луны, похожей на грустную даму с портретов Дуччо.
А горы, как грозный бык, поджав свой каменный круп,
Проводят поезд туда,
Где, Джек,
Бесконечно лучше.
Ты тоже устал искать. На шпалах читать стихи.
С катомкою и сумой, боясь обернуться в бездну.
Стоишь один в темноте… Всё куришь. И угольки
Вонзаются в белый снег, как сноп из горячих лезвий.
Ты любишь вонзать слова, как этот угасший след.
Но дверь закрывается. Ты остаёшься со мной в вагоне.
И грустный патлатый Бог зажжёт во Вселенной свет,
Вживив выключатели, Джек,
В наши с тобой
Ладони.