6 - Прокуратура

Утром администратор гостиницы объяснила, как пройти в прокуратуру, и я направился туда. Она располагалась в первом этаже старой «хрущевки». В торце здания было высокое деревянное крыльцо, возле которого стоял привезший меня вчера УАЗ. Я зашел в прокуратуру, отыскал приемную и представился сидевшим в ней двум молодым женщинам.

- Вот Вы какой... – радостно протянула по-сибирски одна из них, - а мы заждались уже Вас... все переживали – какой приедете… какой… 

Другая хохотнула.

- Симпатичного на этот раз прислали...

Они дружно засмеялись.

- Не обращайте внимания! Мы хорошие! Это от радости, что действительно нормального прислали! Я – Аня, заведую канцелярией, - сообщила первая. – А Саша - машинистка... Сейчас доложу Дмитрию Ивановичу...

Она встала и скрылась в дверях прокурорского кабинета, затем появилась оттуда и сказала, что могу заходить.

Пройдя в кабинет, я увидел в нем лысоватого курносого мужчину небольшого роста в синем мундире. Он, радостно улыбаясь, вышел навстречу, протянул руку.

- Дранов... Очень рад... Очень... – и показал на стол переговоров у окна. –
Садитесь!

Мы сели.

- Как добрались?

- Спасибо, нормально.

- В наших местах раньше бывали?

Я усмехнулся.

- Нет... Я вообще с Украины – крымчанин. Дальше Москвы на восток не забирался еще.

- Нууу, тогда понравится у нас! – засмеялся он. – Тут тайга! Знаете, какая! Лес! Рыбы полно! Я рыбак! Заядлый, причем! Других мест и не надо мне! Никуда не хочу! Под Москвой двух пискарей выловят и счастливы! А мы тут зимой в заливе и на реке по 300-500 штук корюшки вытаскиваем! Да жирной! Куда там балтийской даже! 

Слушая это, я почему-то вспомнил украинские вишневые сады и теплое море под Евпаторией. Они мелькнули и пропали...

- Надеюсь, и мне понравится, - улыбнулся я. – Поэтому и попросился сюда, чтобы увидеть все...

- Вы сами напросились сюда?! – удивился Дранов.

Я улыбнулся.

- Ну... куда хотел пойти работать – туда не взяли, не было московской прописки… вот и попросился на комиссии по распределению подальше куда-нибудь заслать! Так и сказал: «Магадан. Камчатка. Сахалин». Чтоб поехать на 3 года отработки диплома, так уже туда, куда Макар телят не гонял! Место оказалось лишь тут... 

Дранов засмеялся.

- Главное – на Магадан и на Камчатку не попали! Проситься туда было неосторожностью с вашей стороны! А тут понравится! Здесь много лучше...   

Он как в воду глядел – я провел на острове 18 лет...

- Кабинет Вам уже приготовили, - продолжил он. - Там раньше Бланк сидел. Занимайте. Входите в курс дел. Прикрепил Вас к следователю Козакову, как стажера. После обеда соберемся, обсудим весь план стажировки. А пока в порядке инструктажа хочу вот что сказать лишь...

Он помолчал.

- Уголовных дел будет много, самых разных, а потому о них сейчас говорить нет смысла. Будем по каждому вместе головы ломать, что и как делать, выстраивать версии. А вот о трех вещах скажу уже сейчас… Первое. О законности. Ни на букву от нее не отступать! Что бы и кто бы ни просил, ни говорил, ни приказывал! Я не прикажу! Но меня завтра тут может не быть, придет кто-то новый. Или вообще сверху начнут ногами топать. Стоять на законности до конца! Это как старший младшему! Как только прогнетесь, раз поддадитесь, испугаетесь – все, Вы никто станете! А будете стоять на законе – Вас все бояться и уважать будут! А тут и защищенность ваша будет, и продвижение по службе и просто спать спокойней будете в отличие от тех прохвостов, которые прокурорство свое себе в наживу использовать будет…

Он замолчал, выдерживая паузу, чтобы до меня дошел смысл сказанного, потом продолжил.

- Второе… Не просто стоять на законе – а вызубрить Уголовный кодекс как «Отче наш»! Больше того, как бы хорошо не помнили ту или иную статью кодекса - открывайте ее по каждому новому делу вновь и читайте, читайте, вчитывайтесь в нее как первый раз! Память – самое ненадежное, на что можно положиться!

Позже я не раз убеждался в этом. С каким бы делом не заходил к нему, он тут же доставал Уголовный кодекс, открывал на нужной статье и вслух читал ее, читал, только потом, удостоверившись, что все вспомнилось и понимается им правильно, принимался просматривать мои постановлениям о привлечении кого-то в качестве обвиняемого, об избрании в отношении кого-то меры пресечения или обвинительные заключениями по направляемому в суд делу. Что интересно, порой всплывали досадные пропуски, и он удивленно отставлял документ: «А где у Вас слова о явном неуважении общества? Читайте статью в Кодексе! Хулиганство – это грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу! А Вы опустили последние слова! Понимаете разницу? Одно дело, просто нарушить общественный порядок – плюнуть на газон, например, что тоже неправильно! А другое – плюнуть кому-то в лицо! Это уже – грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, в лице этого человека... Не зря все в Кодексе прописано... Впишите эти слова в постановление! Без них не утвержу его... И приходилось вставать, уходить, перепечатывать заново весь документ на печатной машинке «Optima»; запоминавших тексты компьютеров тогда не было. Так и вбивалась в нас буква закона! Из дела в дело! Потому что малейшая огрешка в тексте документа, малейший пропуск какого-то признака преступления были в суде основаниями для возвращения дел на доследование или поводом к оправданию преступника....

- Третье… - продолжил он. – Все пойму, что б ни было у Вас, во все войду, но, не дай Бог, столкнусь с нечестностью - ни одного дня работать здесь больше не будете! Никакой «химии» в делах! Только достоверные, не натянутые ни на что, факты! Малейшая неправда может ударить по тем, дела которых будете вести! Могу какой-то раз простить опоздания, выпивку, небрежность, глупость даже, домашние дрязги и проблемы, если будут, а этого - не прощу!

Вспоминая сейчас его слова, помню спокойствие, с которым отнесся к ним, потому что был воспитан в семье на этом же. Но вспоминаются и наспех расследованные дела коллег, рассказы о подтасовках отдельными из них доказательств. Это возмущало, а потому я взял себе за принцип - там, где надо было допросить двоих-троих, допрашивал пять-семь, даже десять свидетелей, чтобы удостовериться в сделанном мною выводе; там, где можно было ограничиться одной экспертизой, я нередко назначал две-три – разных. И пусть увеличивалась нагрузка на самого себя, пусть затягивалось время следствия, что считалось почему-то страшным браком в следственной работе, всегда спал спокойно...

Однажды поинтересовался у одного из следователей, тоже выпускника МГУ Станислава Базанова, который был на несколько лет моложе меня: «Слушай, Стас, а как это ты по 6-7 дел в месяц направляешь в суд?! Я едва 3-4 успеваю!». Он, его уже нет, увы, улыбнулся: «А ты, Толик, лижешь их! Чего лизать?! Я - следователь! Что должен сделать?! Факт установить! Вину! Вот и устанавливаю! Двоих-троих допросил – они говорят «да», «было дело». «виновен такой-то». Чего мне еще десятерых пытать, когда и этих показаний в суде хватит?! Вот и направляю дела в суд! А уже задача суда – устанавливать, прав ли я!»... Самое интересное, что он был действительно по-своему прав... Но я так не мог... У меня почему-то всегда перед глазами стояли лица жен и детей не только пострадавших от преступлений, но и тех, кто совершил преступления... Самих преступников я не жалел. А вот о том, что их дети на всю жизнь станут «детьми преступников», думал часто. Они ведь не жили еще, а клеймо уже будет, которое не позволит одному поступить куда-то потом на учебу, другому - пойти работать на серьезное предприятие, третьему - выехать в советское время за границу... Хотя, причем тут советская пора: во «всех обществах» это учитывается и будет учитываться в той или иной мере! В космос дитятко судимого никто не отправит! Ни в одной стране! И на работу в банк не возьмут нигде – служба безопасности банка пробьет кандидата через Главный информационный центр МВД, увидит «судимого» папашу и не подпишет бегунок...

- И последнее, - улыбнулся Дранов. - Не надорваться!

Я удивленно вскинул брови.

- То есть?

Прокурор развел, улыбаясь во все лицо, руками.

- Вы – молодой. У Вас будет азарт, желание все успеть, расследовать, отличиться. Знаете, сколько ребят надорвали себя так?! Потом уходили из органов... Навсегда... Не забывайте, что есть и другая жизнь: семья, отдых, рыбалка, - он улыбнулся. – Вы нам нужны не затурканным, а живым, здоровым, веселым!

Я улыбнулся тоже.

- Хорошо... Спасибо!

И тут он оказался прав... Если у меня и была по-настоящему тяжелая пора в жизни, то это те три года отработки диплома. Меня не видели дома днями. Ночами раз за разом увозили на очередные убийства и иные происшествия, с которых возвращался порой через несколько суток, падал в кровать и проваливался в сон, а через час-другой вставал и опять шел – как в прострации – работать...

Когда, отработав диплом, я покинул следствие, первые же выходные стали для меня шоком – я не знал, что мне делать... Мне никуда не надо было мчаться, никого не надо было допрашивать! Господи, неужели есть и такая жизнь?! Только тогда я смог, наконец, первый раз в ту пору пойти с трехлетним уже сыном на прогулку в парк, первый раз побывал в сахалинском кинотеатре, впервые поднялся в одно из воскресений в горы в окрестностях Южно-Сахалинска... Но это было потом... А в тот первый день работы на Сахалине я ничего этого еще не знал... Я слушал его. То, что потом в шутку называл «драными принципами» - по фамилии Дранова. Это стало и моими потом жесточайшими правилами жизни. Я им подчинялся все последующие годы. Может, потому и стала у меня жизнь такой интересной.



Выйдя от прокурора, я прошел в кабинет, на дверях которого висела табличка «Старший следователь Козаков Александр Семенович». В нем сидел за столом кучерявый парень лет тридцати-пяти в очках. Я поздоровался, представился. Он радостно пожал мою руку и предложил перенести беседу в кабинет, который приготовили для меня. Тот оказался – в отличие от его помещения – светлым, в нем были стол, шкаф, сейф, несколько стульев.

- О, - удивленно застыл он. - Как это я не подумал пересесть сюда! Сколько света! Ладно, не красиво уже! Садимся...

Мы сели, и он около часа рассказывал мне о премудростях возбуждения и расследования уголовных дел. Сейчас – спустя годы – я вспоминаю его как отличного парня: такими простыми следователи и должны быть. Хотя он немного важничал: то был, наверное, один из моментов, когда он мог почувствовать свою значимость – ему дали стажера!

- Короче, - закончил он, - какое б дело ни было, обращайся на первых порах ко мне – помогу!

Выслушав его, я принялся за вопросы.

- Александр Семенович...

Он остановил меня.

- Я не Александр Семенович! Я - Александр, Саша! И ты для меня и для всех оперативных работников – Анатолий, Толя... У нас по отчеству не принято... Имена, отчества – для девчат из канцелярии, шофера, уборщицы… А мы тут как на фронте – по-простому…

- Хорошо, - согласился я. – А какие дела в основном будут? И сколько?

Он пожал плечами.

- Я как-то считал свои поронайские дела за все годы работы тут – в среднем четыре-пять дел заканчивал в месяц и отправлял в суд. Одно убийство, одно изнасилование, два-три дела несовершеннолетних. Это дела нашей, а не милицейской подследственности. Время от времени будут должностные, хозяйственные преступления, дела о нарушении правил безопасности...

- Это как? – поинтересовался я.

- Ну, имею в виду технику безопасности? Кто-то где-то на стройке с лесов свалится – убьется, кого-то где-то током на заводе убьет...

- А, ясно… А какие дела самые тяжелые, какие сложно расследовать? Убийства, наверное? – на всякий случай поинтересовался я.

- Нет, убийства – ерунда обычно. Это в фильмах они накручены, выдуманы, интересны, а в обычной жизни – примитив. По пьяне больше всего, сдуру совершаются. Вот убитый валяется, а вот убийца – спит с ним в обнимку: надрались, не поделили чего-то, одного и не стало… а другой не знает еще об этом… С изнасилованиями – сложнее: там факт налицо, как правило, а вот доказать, что это насилие было, что не с согласия потерпевшей случилось – непросто бывает, потому что потерпевшие тоже особая категория. Нормальных женщин не насилуют. Как правило. Слышишь, что где-то кого-то изнасиловали – значит, сама в трех четвертях случаев виновата: или в людях не разбирается и подпустила к себя мразь какую-то, или полезла не туда куда надо, на дачи, курорты всякие с не понять кем, или надралась до зюзи, что грех такую не изнасиловать. Я не со своей точки зрения, а с точки зрения преступника… И все же самые поганые и трудные у нас дела по несоверщеннолеткам. Потом расскажу о них. Да сам увидишь.



И я увидел. Уже через несколько месяцев в моем производстве оказалось дело действительно отморозка – 16-летнего Петрова, который сбил банду из пяти ушедших из дому подростков. Они взламывали ночами подвалы многоквартирных домов, крали оттуда консервы, велосипеды, рухлядь всякую, продавали или обменивали на спиртное, после чего шарахались пьяные по городу. Пару бомжей – мужчину и женщину - гоняли неделям по окраинам, избивая каждый раз мужика, а ее - насилуя... Допрашивая их, я спросил одного из банды – 15-летнего Сережу И (его корейской фамилией была одна буква «И»).

- Пропивали все? Ясно. А питались чем? Вы же все из дому сбежали! Где и что ели все эти недели?

- А собак ели, - спокойно ответил он.

- Собак?! - опешил я.

- Да, их много ведь, бездомных. Вылавливали. На стройке костерок разводили, таз обыкновенный на него ставили, мясо туда, воду

У меня волосы встали тогда дыбом: я не знал еще, что собачатина - корейский деликатес. Но поймать собачонку и...

- Как?! Просто варили?! И все?! - выдавил я: меня передернуло от ужаса и брезгливости.

- Нет, - улыбался полу-дебильный Сережа, - с солькой, с пецем, лаврушкой готовили!

Это, конечно, была крайняя степень деградации детских душ... Пересажав их, я начал допросы отцов и матерей, родственников, десятков пострадавших, чем заслужил жалобу на себя мамаши отморозка Петрова. Она направила ее Валентине Терешковой в Москву, возглавлявшей Комитет советских женщин. Но переборщила во вранье. В жалобе написала, что я на допросе, достав пистолет, заставлял ее давать обвинявшие сына показания. «Дмитрий Иваныч, - сорвался, помню, на крик я, возмущенный ложью. – Какой пистолет?! У нас нет их в прокуратуре! Это у милиции есть! А мы безоружные все! С убийцами работаем, а домой идем – грохнет кто, защититься нечем!». Естественно, оговор не прошел. Никто на него и внимания не обратил. А я банду ту за несколько месяцев посадил. В городе стало тише… 

После той - следственной – практики рассказывать о «несовершеннолетках» могу уже часами. О них много приходится думать. Сегодня именно через них в стране может случиться взрыв, который разнесет государство! Неуправляемые тысячи футбольных фанатов, националистически настроенных отморозков, фашиствующих молодчиков и простого хулиганья, поднятые через интернет и выведенные на улицы, снесут когда-нибудь все на пути своем, и остановить их нормальными мерами будет невозможно... Только ненормальными...



- Саша, а с трупами приходится возиться? Я, признаюсь, их не очень... это... люблю...

- А ты тут зачем? – засмеялся Александр Козаков. – Будешь выезжать на происшествия всегда с судебно-медицинским экспертом. Он осматривает тело и диктует тебе, что видит! А ты сидишь в сторонке и все записываешь в протокол. Я и сам их не люблю, осмотры эти...

Ну, хоть так, вздохнул я.

- И что теперь? После обеда к прокурору на утверждение плана стажировки?

Казаков утвердительно кивнул.

- Да... Но еще пару слов хочу...

Я, отошедший было к окну, чтобы разглядеть улицу, повернулся.

- Слушаю.

Александр вздохнул.

- Нас будет трое... Следователей... Я, ты и еще один – Витя Косырев... - он помолчал. – Не знаю, как его сюда взяли. Бабник! Пьет! Будет втягивать и тебя, думаю, в это! Мне на него наплеват, конечно же. Я о тебе пекусь – нормальный, вроде бы, парень ты. А пойдешь по его стезе – выгонят! Как и его... А его выгонят точно! Он долго тут не продержится...

То, как он это сказал, подкупило.

- Александр, - улыбнулся я. – будь спокоен! Я хоть и молодой, но голову на плечах имею!

- Вот и ладушки, - протянул он мне руку, мы обменялись рукопожатием.

«Вот и ладушки» я слышал за два года работы в Поронайске тысячи раз от него...



После обеда Дранов, Козаков и я обсудили план моей стажировки. Вернувшись в кабинет, я принялся изучать его, заглядывая в Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы. Неожиданно открылась дверь и в кабинет ввалился улыбавшийся красавчик с голубыми глазами в огромной енотовой шапке.

- О, пополнение у нас?!

Мы поздоровались.

- Косырев! Витёк! А тебя?

Я назвался.

Он протащил один из стульев к окну и, рухнув на него, достал сигареты.

- Повезло тебе! В кабинете самого Бланка будешь сидеть! Тоже станешь лучшим следователем области! – засмеялся он.– Сейчас, кстати, Роберт придет, отходную будет ставить, заодно и познакомлю...

Я улыбнулся.

- Да мы знакомы уже с ним: на новой машине из областного центра сюда вчера ехали.

Косырев рукой разогнал клуб выпущенного им дыма.

- Тогда вообще здорово... – он оглядел кабинет. – А чего это Сашка Казаков не перебрался сюда на правах «деда»?! Недотепа он у нас! Ему и мысль такая в голову не могла прийти, наверное! – он опять затянулся дымом. - Роберт отдал уже ключи от квартиры?

- Нет... Мы о квартире вообще еще ни с кем не говорили...

Косарев махнул рукой.

- В его квартиру поселят. Классная она, кстати! Раздельные комнаты! Новый дом! Не то, что у меня - двушка в старой железнодорожной халабуде! Жуть... Да еще у самого вокзала - всю ночь поезда гудят, спать не дают...

Мы помолчали.

- А сам откуда? – поинтересовался он.

- Крымчанин...

- Ооо... Тезка почти – я с Волги! – обрадовался он.

Такт требовал, чтобы и я что-то спросил у него: не гоже было сидеть словно воды в рот набрал.

- А ты давно здесь?

Он кивнул.

- Третий год уже... Жену направили сюда заведовать детским отделением больницы, а я хвостиком за ней. Вот, пристроила. Но ничего! Классно тут! Главное – охота! С ребятами из угрозыска как соберемся: на машины и в лес... Это что-то! Отпад! Тут даже медведи водятся – под каждым деревом по штуке!

- Ты - охотник?! – удивился я, вспомнив прокурора-рыбака Дранова: артель рыболовов-охотников прям какая-то у них тут, а не прокуратура...

- Ну, - он встал, открыл форточку окна, выкинул окурок и засмеялся. – Я вообще по жизни «охотник»! Охота выпить! Охота девку! Охота на охоту свалить! Ха-ха...

- А с чем охотишься? – поинтересовался я, хотя меня не очень это интересовало.
– Какое ружье у тебя?

Он опять сел и, вытянув ноги, зевнул.

- Неправильный вопрос... Не какое ружье, а какие ружья?! У меня их пять! Винчестер! Одностволка «ИЖ»! Еще один «ИЖ» - двустволка с горизонтальными стволами! Потом «ТОЗ» с вертикальными! И еще один «ТОЗ» - мелкашка! Во, даю! Скажи?! – на его лице расплылась довольная улыбка. – Я сюда, кстати, приехал с винчестером лишь! Остальные - тут насобирал! Бесплатно... Хе-хе...

- То есть? – не понял я.

- А вещественными доказательствами по делам были. У одного гаврика конфисковал два ижевских,  у другого – два тульских. По убийствам. Но раз не из этих ружей совершались убийства, то я их и уничтожил по акту... - его глаза сощурились в улыбке. – Как бы уничтожил... Тем, в тюрьмах, все равно они не нужны уже! Чо добру пропадать?!

Я посмотрел на него... Казаков был прав...

В этот момент открылась дверь, и в кабинет вошел в плаще и шляпе Роберт Бланк: в его руках было несколько пластиковых пакетов с чем-то. Мы с Косыревым встали, поздоровались. Бланк поставил пакеты на стол и принялся доставать из них выпивку и снедь: на свет появились коньяк и водка, хлеб, литровая банка красной икры, сыр, краковская колбаса, шмат окорока, маринованные огурцы и истекающая розовым соком половина какой-то копченой красной рыбины.

- Вить, - повернулся он к Косыреву. – Сходи к Аннушке за стаканами, вилками, ножами! И Сашку зови!

Косырев встал и с наигранным возмущением возразил.

- Зачем к Аннушке?! Все это и у меня есть. Джентльменский набор! - он подмигнул мне и вышел.

- Толь, - посмотрел на меня Бланк. – Там, в шкафу, газеты – доставай! На них рыбину и колбасу положим, а то все здесь запачкаем! И где-то там же салфетки...

Я достал из шкафа газеты, расстелил их на столе вместо скатерти, отыскал в шкафу пачку салфеток. Вошли Косырев и Казаков.

- Роберт, он брезгует нами, - засмеялся Косырев, показывая кивком на Александра.

Казаков посмотрел на него с укоризной, затем поздоровался за руку с Бланком.

- Роберт, ты же знаешь мои проблемы с желудком: ели досидел до конца дня, пойду лягу дома. Так что вы без меня тут «отходите»: пить не смогу все равно... А тебе – удачи на новом месте! Давай! – он похлопал Бланка по плечу и еще раз пожал тому руку.

Козаков ушел. Мы остались втроем.



Такого стола – заваленного бутербродами с красной икрой, ломтями красной рыбы и всячиной - я еще не видел: небогатая наша семья не могла позволить себе этого, а о полуголодных студенческих годах вообще говорить было нечего...

- Давайте, мужики! – поднял стакан с коньяком Бланк.

Мы подняли свои стаканы, в которых было налито грамм по сто конька, чокнулись.
Отпив треть, я поставил стакан на стол и откусил бутерброд с икрой, которую раньше только видел, но не пробовал. 

- Э, нет... До дна! – ткнул в меня локтем Виктор.

Я усмехнулся.

- Не умею еще...

- Что значит «не умею»?! – удивился он. - Это неуважение Роберта!

Я откусил бутерброд с икрой и посмотрел на него опять.

- Говорю ж, не умею! Между прочим, я тут самый молодой из вас, а потому спаивание меня – это вовлечение несовершеннолетнего в преступную деятельность и в пьянство!

Бланк махнул мне рукой.

- Толь, не обращай внимания на него! Пей сколько можешь! – и повернулся к Косыреву. –Кончай подкалывать парня!

- Да я шучу... – осклабился Косырев. – Проверяю молодого!

Я вздохнул и, чтобы перевести разговор на другую тему, поинтересовался.

- А что это за рыба? Огромная такая...

- Кижуч, - ответил Бланк.

Кижуч? Я о такой рыбе и не слышал. Это потом, годы спустя, узнал, что красная рыба - не одна горбуша, которую видел и пробовал как-то. Красными были и сёмга, кета, нерка, а также самые крупные из тихоокеанских лососей - кижуч, достигавший в длину почти метра, а по весу 14 килограммов, и чавыча, которая у американских берегов вообще достигала полутора метров и весила до 60 килограммов...

- Нет, кижуч – не то! По вкусу если, – подхватил разговор Виктор. – Самая вкусная здесь – нерка: у нее мясо не розовое, как у всех лососей, а ярко-красное! Вкуснючая – обалдеть! Она ест каких-то красных рачков, и цвет этих рачков переходит в ее мясо...

Роберт налил себе и Виктору по новой порции, мне добавил коньяка.

- Ну, что? По второй?

Косырев встал.

- Роберт, хороший ты мужик, а потому я желаю тебе и там, в Южно-Сахалинске, продолжать так же! Чтоб ты остался лучшим следователем области! Гип-гип! Ура!

Они чокнулись, чокнулся с ними и я.

- Роберт Эдуардович, а...

- Какой Роберт Эдуардович я?! – с удивлением посмотрел на меня поверх черных очков Бланк. – Ты уж приучайся по-нашему: мы тут без отчеств! Роберты, Викторы, Анатолии... Следователи мы! Ассенизаторы вроде! С дерьмом воюем! А какие у ассенизаторов отчества?! – усмехнулся он...

- Хорошо! – улыбнулся и я. – Роберт, а Вы...

Бланк развел руками.

- Опять... И на «вы» у нас никто друг друга не называет... – он повернулся к Косыреву. – Вить, бери шефство над ним! Какой-то интеллигентный чересчур он...

Косырев засмеялся.

- Уже взял!

Бланк достал сигареты и закурил – тогда все везде в учреждениях курили.

- Извини, Толь! Чего хотел? Говори...

Достали сигареты и мы с Виктором.

- Да я который раз слышу, что ты – лучший следователь области. Это как? – поинтересовался я. - Больше всех посадил? Больше всех дел расследовал? Матерого преступника победил какого?

- Ааа... – затянулся сигаретой Бланк. – Да появился у нас новый заместитель прокурора области Новокрещенов и ввел между следователями что-то типа «соцсоревнования». Ежемесячно подводит итоги, по которым ты занимаешь какое-то место среди следователей районов. Все подсчитывается нарастающим итогом по году. Сколько дел расследовал. По скольким эпизодам и преступникам. Сколько отправил дел в суд. Сколько прекратил. Сколько их тебе возвращено прокурором на доследование, а это брак в работе. Сколько вернул тебе суд, а это еще больший брак. Скольких посадили по твоим делам. Скольких оправдали – тут вообще катастрофа для тебя: весь год из отстающих не выберешься... Сколько раз использовал криминалистическую технику и какую. Сколько направил представлений в разные организации с требованием устранить причины каких-то преступлений. Даже сколько раз выступил с правовыми лекциями в трудовых коллективах.

- Плюс – сколько раз наказывался и поощрялся! – засмеялся Косырев. – Мне Димка, прокурор наш, объявил замечание за пьянку – так я с шестого места в области сразу в самый низ скатился! Дурдом!

Роберт покачал головой.

- Какой же это «дурдом», если заставляет всех тщательней расследовать дела! Как на заводе это, где тоже соревнуются – кто сколько болванок выточит! У нас просто – дела, а не болванки!

Косырев взял коньяк и плеснул его снова в стаканы.

- Роберт – чушь это собачья! Конечно, где-то что-то в этом и есть, но одно дело другому делу - рознь! У меня было по двум негодяям, помнишь? Полста эпизодов краж! Несколько угонов! Из сарая три банки тушенки украли, а я, отрабатывая этот эпизод, вынужден был выходы на место происшествия делать, чтобы они показали, как вскрывали сарай, где банки стояли, фотографировать все это с криминалистом из ГОВД! Потом очные ставки их с хозяином трех банок устраивать, так как тот заявил, что украдено шесть банок! Затем описывать эту кражу в протоколах допроса, в постановлениях о привлечении дундуков в обвиняемыми по делу, в постановлении об их аресте, в обвинительном заключении! И так – по каждому из полста эпизодов! Мрак! И это – всего одно законченное дело! А Сашка Казаков в это же время десять закончил и в верха соцсоревнования вышел! Потому что у него в каждом из дел по одному эпизоду всего! Где ж справедливость?!

Бланк раздраженно повел плечами.

- Тогда и мне скажи то же самое... Пока ты дело это расследовал, я тоже десяток закончил...

- Ну... – уставился на него опьяневший уже Косырев.

Я внимательно слушал их: для меня все было в новинку...

- А вот и не «ну», – передразнил его Роберт, подняв руку с выставленным вверх обрубком указательного пальца. – На каждого из нас раз-другой в год дела с большим количеством эпизодов сваливаются, но большинство – это дела с одним-двумя обвиняемыми и одним-двумя эпизодами! Так что в большой массе они перемешиваются, нагрузка примерно одна и та же у всех по году...

- А чего это у тебя с пальцем? – спросил я Бланка.

Он оттопырил обрубок пальца снова и улыбнулся.

- Да, так... нарушил правила техники безопасности!

Косырев повернулся ко мне.

- Это он когда-то следователем в Сибири был, застрял на стойбище, напился и от нефиг делать принялся стрелять в пол из пистолета. Тогда еще у прокурорских они были. Да не заметил другую руку свою и отстрелил палец!

Я опешил...

Господи! Сколько событий за один день! Сколько разных людей! Чего они только не рассказывают! Голова шла кругом! Разве все запомнишь?! Для этого надо прожить жизнь каждого из них! И остаться самим собою! Нам такого в МГУ не преподавали...

- Бланк вообще уникум! – засмеялся Виктор. – Однажды задержали убийцу на месте преступления. У того нож. Как раз такой, какая рана у убитого, но без следов крови. И Роберт, чтоб наверняка привязать нож к делу, потер его о пальто погибшего... Усек, зачем?

Я покачал головой, показывая, что не понял.

- Да чтоб микрочастицы одежды на ноже остались!

- Ааа... – протянул я, не поняв того, что таким образом «лучший следователь» области искусственно создавал доказательства вины задержанного.

- Так вот, - на радостном лице Косырева появилось выражение удивления, - отправил он нож на экспертизы - на кровь и на микрочастицы! Понятно, почему? Если крови не будет на ноже, так хоть частицы одежды другая экспертиза обнаружат! А они частиц не обнаружили! Совсем! Зато кровь обнаружили! Во, бывает!

Я перевел взгляд на Бланка...

Он улыбался...



Спустя несколько дней я уже работал во всю, проверяя разные материалы о правонарушениях и решая по ним вопросы возбуждения уголовных дел. Спустя пару недель уже выезжал на ночные происшествия, дежуря наравне с Казаковым и Косыревым. Спустя пару месяцев расследовал уже первое «свое» убийство, описанное в рассказе «Дядя Вася»: Василий Перетокин оказался многократно судимым рецидивистом, но я, слава Богу, справился с ним.

Так и втянулся в работу, набил руку, пахал как и все, с одной оговоркой – не позволял себе того, что было неправдой...

Но это все было потом, а в конце первого своего дня на Сахалине я, ошалевший от всего, что узнал, возвращался в гостиницу, не представляя себе, как смогу справиться с работой, которая не укладывалась в университетские учебники, и переживал по поводу выстраивания отношений с такими разными, не похожими друг на друга, людьми, которые оказались моими коллегами...

Начиналась другая жизнь...