Выезд Пушкина из Одессы, 11

Тут я услышал слово «Ризнич»
И прекратил свои раздумья –
Ещё подумаю о том.
А что Амалия? И слухом
Я к Воронцову обратился,
Явив вниманье на лице.
Иван же Ризнич, по рожденью,
Был сербом или иллирийцем,
Ходил в коммерческом кругу
Одессы умником известным,
Где управлял своей конторой
И мудро сделки заключал -
Работал чинно, без апломба
И ведал вывозом пшеницы,
Чему начало дал отец.
В Болоньи Ризнич обучался,
Искусства истинный ценитель
Он уделял от всей души
Одесской опере поддержку,
Своих вложений не жалея
И был любезен, как никто.   
Коль я давно знавал Ивана
Как благодетеля театра
И хлебосольного купца,
Узнал жену негоцианта,
Мадам же Ризнич с римским носом,
С прекрасной чёрною косой,
Что двух аршин была длиною.
Взяв в жёны дочь банкира Риппа,
Привёз из Австрии и мать,
Чтобы Амалия в Одессе
По той земле  не тосковала –
Жила свободно и легко
И не была одна от дома;
Делила тяготы чужбины
И укрепляла дух семьи.
Была ж Амалия красива,
Умна средь прочих, не спесива,
Стройна и ростом высока.
По цвету ночи амазонкой
Она всегда носила платье,
И шлейф тянулся по земле.
К тому же смелая натура
Одна ходила в боливаре –
Мужская шляпа ей к лицу.
Всё было так оригинально,
По-европейски необычно,
Что увлекало молодых.
Да и не только, сам свидетель,
Как в тихой зрелости пред дамой
Умы склонялись и сердца.
Я был свидетель? Нет, я – жертва
Той красоты, её поклонник
И воздыхатель – верный паж.
Пред вдохновенной иностранкой
Я вёл себя, как «к(а)о м(а)че»,
А, может, так: «ка(о) мач(е)», -
Смешным котёнком  увивался
У ног красавицы желанной
И строки сердца посвящал:
«Мой голос ласковый и томный
Покой тревожит ночи тёмной,
Близ ложа – робкая свеча.
Моя душа полна тобою,
Твои глаза здесь, предо мною,
Когда стихи текут журча».
Конечно, Ризнич – не  Орлова,
Она цвела и без натуги
Держала дом в своих руках,
И он гостям всегда открытый, -
Любила карты, развлеченья
Хозяйка дома и сердец.
И хоть Амаль в дом Воронцовых
Была не вхожа «за вульгарность»,
Держа в уме свободный нрав,
В одесском обществе, без лести,
Слыла заметною фигурой
И украшала наш досуг.
А приходилось ей несладко,
Но только женщина держалась,
В себе тая свою беду –
В Одессе сына потеряла,
Когда приехала из Вены;
Ребёнку шёл начальный год.
Она тоской не закрывалась,
Печаль и грусть не подавала –
Гостей встречала с теплотой
Души и сердца итальянки,
Собой владела, как Диана.
Она измену не прельщала,
В душе намёка не давала –
Держалась мужней стороны.
Смела, раскованна в сужденьях
Любила мужа благодарно,
А он супруге доверял.
Когда ж дремалось полусонно,
То будь в театре или дома,
Он ведал – милая верна...
О дамы царственной Одессы,
Любви создатели и счастья,
Подпоры общества, семьи,
Не упускайте же из вида
Любую малость нашей жизни,
Чтобы приманками ума
И рычагами просвещенья
В мужах достойных и не очень
Охоту к свету пробудить,
А также к светским упражненьям
И удовольствиям беседы,
Где сторонам известен толк.
Среди людей зачем дичиться,
Самих себя сажать в оковы
Окаменевших правил, догм?
И только Ризнич, достоверно,
Была без поз сама собою
Среди домашних и гостей.
Осенним вечером в театре
Нам познакомиться случилось,
И был я сразу покорён
Той красотою без изъяна,
Той гордой статью без обмана,
Как светлым образом любви.
Я приходил к ней каждый вечер,
Пред ней робел и бунтовался,
И покорялся всякий час,
Как желторотый первогодок,
Её рассудку и уменью
Вести себя и разговор...
Средь нас бывало и такое,
Что протекало раздраженье
Между Амалией и мной.
Она по-детски забавлялась
И снисходительно смеялась
Над воздыхателем своим.
Мою ли душу понимала?
Моё ли сердце сторожила?
Меня ли по ночам ждала?
«В нескромный час ночного света,
Когда одна, полуодета,
Зачем встречаешь ты его?
Хотя поэт, не понимаю,
Что ты не знаешь, как страдаю,
Не знаешь, как тебя люблю...»
Я ревновал и замыкался,
Когда встречал соперник прыткий,
Как польский шляхтич молодой.
Могли ли мы делить вниманье,
Делить любезно благосклонность
Прекрасной Ризнич на двоих?
Недолго пытка продолжалась.
Мы не успели разозлиться
И до дуэли не дошли,
Поскольку выпало несчастье
Моей отраде дней одесских –
Её болезнь тому виной.
Из городского магистрата,
Где собирались все бумаги,
Меняя судьбы и людей,
Ивану Ризничу с семейством,
Чтоб всем уехать заграницу,
Был вскоре выдан документ.
Они свидетельство на руки
В конце апреля получили –
Видать, тридцатого числа.
И вот уже в начале мая
С прелестным сыном Александром,
С двумя служанками, слугой
Моя Амалия решилась –
Сама уехала лечиться
И тем чахотку одолеть...
Она уехала с тревогой,
Я в одиночестве остался,
Не в силах женщину забыть.
Забыть ли пламенные очи
И шею королевской формы,
Улыбку нимфы на устах
Неторопливый взгляд  Горгоны,
Когда она любила мужа
Была ему же отдана?!
Восстановить своё здоровье,
За новой жизнью, новой славой,
Она уехала, друзья,
Свой жаркий след во мне оставив,
След жгучей страсти, непочатой,
И горечь ревности моей...
(Когда к родителям вернулся,
Стал понимать умом и сердцем
Свою Михайловскую глушь,
Письмо вручили из Одессы,
В котором горько и печально
Поэт Туманский сообщал,
Что больше Ризнич не увидим –
Без срока сдав дела земные,
Ушла Амалия от нас...
И мне открылось, что случилось
Лишиться вдруг стремленья к жизни
И потерять, что сам искал.
Объятый Музой вдохновенья,
Искал я женского вниманья
И материнского тепла.
Она ж ушла, её не стало,
И стал отныне одинокий,
Гораздо больше, чем я был.
Она оставила природу,
Меня оставила в печали...
Зачем, Амалия, ушла?
И сын её, как лист печальный,
От древа жизни оторвался
И вслед за матерью ушёл.
Настала осень мирозданья,
Пришли унылая пора
И очарование очей -
Так предо мной она явилась,
Как увядание природы,
И в буйство красок перешла.
Моя любовь во мне осталась –
Осталась в сердце не вострённой,
Как невостребованный слог,
Остался образ, отражённый
В моей душе, сейчас закрытой,
И на полях моих страниц...)




Андрей Сметанкин,
Душанбе, Таджикистан,
10 – 13.12. 2015