Только раз нам приходит начало, стихо-проза

Только раз к нам приходит начало   с конкурса Легенды Осени...    Эксмо

    В жизни каждого человека случаются встречи, которые определяют всю дальнейшую жизнь. Бывают и вещие сны. А бывают...
    Нет, лучше все по порядку, а иначе получится сбивчивый рассказ, который никто не дочитает до конца. Хотя то, что у нас на душе почти всегда является загадкой для окружающих, а часто и для нас самих. Если вам интересно в двух словах, то: два человека развелись. Один из них был я; a если чуть подробней, то послушайте.
    Итак, я шел по улице.
    Солнечные лучи испугано заворачивались в шубки из бардово-желтых кленовых листьев, которым уже было все равно куда нестись и кого прикрывать собой. И все новые и новые испуганные маленькие странники срывались с веток, как паруса с мачт во время шторма, и превращались в изгнанников. Некоторые из них проносились мимо моего лица (обжигая какой-то беспросветностью и обреченностью), чтобы через мгновенья увеличить на йоту шуршащий под ногами «ковер». Росла армия брошенных и обманутых судьбой. Как же все это прощание природы с благоуханием лета было созвучно моему настроению. На душе тоже царила осень ...и не сказал бы, что золотая.
    Но стоило мне улыбнуться назло обстоятельством, как все изменилось. Расцвели краски: из смеющихся надо мной, зловещих они стали по-домашнему близкими (словно злобные ведьмы незаметно перевоплотились в заботливых сестер); унылость и ветхость листьев, покрывающих шуршащим слоем землю и тротуары, преобразилась в очарование, все вокруг засияло пленительным светом и нежная волна сочувствия залила только что образовавшуюся рану. Метаморфоза оказалась настолько сильной, что я только хлопал глазами, не понимая, что же произошло? Откуда эта полетность и легкость, которая приподняла меня над землей, словно я один из листьев, и понесла вдоль аллеи? Когда нам хорошо, глаза часто закрываются сами собой, я не был исключением. Мои ноги почти не касались земли. Я летел пока я не подумал: «Это невозможно». Как порой вредно задумываться. Широко раскрыл глаза и увидел то, что меня окружало в действительности.
    Вроде бы то же самое, но это уже была прощенная мной грусть. И это «чуть-чуть» преобразило весь мир вокруг.
    Стояла глубокая осень из тех, которые называют пушкинской: «Унылая пора! Очей очарованье!...В багрец и в золото одетые леса». Эти завораживающие строки гения вошли в мою плоть и кровь, словно родительские гены.
    И как трудно порой смотреть на осень другими глазами.
    Со мной поравнялся среднего роста человек, одетый в черный сюртук, вокруг высокого, с острыми концами крахмального воротника был повязан белый галстук с плиссированными, падавшими на грудь концами. На голове возвышался черный цилиндр, надвинутый почему-то на глаза. Случайный попутчик стал декламировать в такт моему настроению и окружающей нас природе:
    - Приятна мне твоя прощальная краса...
    Люблю я пышное природы увяданье.
    Я невольно сказал:
    - Александр Сергеевич.
    Человек повернул голову в мою сторону, внимательно посмотрел в глаза и недоверчиво проговорил:
    - А откуда вы меня знаете?
    - Просто машинально назвал автора, когда услышал, что вы декламируете Пушкина.
    Мужчина снял цилиндр и я, все еще не веря своим глазам, узнал его, это был сам великий поэт.
    Сказать, что оказался в предобморочном состоянии — это ничего не сказать!
    Я ущипнул себя за щеку, чтобы удостовериться в реальности.
    Александр Сергеевич грустно посмотрел на меня и продолжил.
    - Знаете, сударь, хорошо, что я вас встретил, настроение хоть в петлю. Впрочем, — он грустно усмехнулся, — это уже лишнее. Только что меня убили на дуэли.
    Я обомлел, ничего не понимая. Передо мной стоял великий поэт, который заявляет: только что его убили.
    - Извините, но вы же были только там тяжело ранены.
    -Нет, я знаю, что скоро умру, вот вышел немного прогуляться. Устал уже от врачей, скорбных взглядов жены Наталии и друзей. Все со мной прощаются, отпевают, а я хочу еще себя почувствовать независимым, способным на что-то. А видите не тело мое, а фантом, уж очень сильным желание оказалось. Вот Судьба и наградила на пару дней, ровно столько мне осталось.
    - A как же ваше тело?
    - Тело там, в кровати, обложили меня бинтами, подушками, причитают все, совсем мокрый стал от слез, уже мочи нет.
    - Мчатся бесы рой за роем
    В беспредельной вышине,
    Визгом жалобным и воем
    Надрывая сердце мне...
    Впрочем ... давайте поговорим на отвлеченную тему.
    В этот момент мимо нас прошла скорым шагом девушка. Одета она была в короткую благородного серого цвета шубку мехом внутрь, в руке держала сумочку-ридикюль, а прическа состояла из уложенных мастерски локонов. Глаза поэта загорелись молодецким блеском.
    Девушка внезапно обернулась, словно чувствуя упорный взгляд, который был устремлен ей в спину.
    - Я помню чудное мгновенье. — прошептали губы Александра Сергеевича. Девушка уже успела отойти на довольно приличное расстояние по аллейке, густо припорошенной, как снегом, желто-бардовыми листьями, но, словно услышав магические слова, остановилась.
    - О боже, Александр!
    Она быстро застучала каблучками по тротуару, разгоняя шуршащую осень у себя под ногами. Полы шубки распахнулись и на ветру затрепетала, как флаг, в такт душевному волнению, охватившему ее, нежная кружевная пелерина.
    Скоро дама поравнялась с нами. Вернее, меня она не замечала, словно и не было рядом. Для нее присутствовал лишь один человек, он, ее кумир.
    Только остается предположить, как сильно, словно раненая птица на излете, билось женское сердце и какой ком обиды на судьбу сжал горло.
    Я почувствовал себя лишним. Да и какое право я имею отнимать у них такое драгоценное время? Ведь каждая секунда была длиною в жизнь. Но меня напрасно мучила совесть.
    По-видимому и я потерялся, как одушевленный предмет, для Пушкина. Он видел только перед собой ее, Мимолетное виденье, Гений чистой красоты, ту, которая вдохновила на бессмертный стих.
    Александр Сергеевич сразу взял женщину за обе руки, а потом одну из них прижал к своему сердцу и воскликнул:
    - Какое счастье, что встретил вас, Анна, так не хочется теперь умирать!
    A может быть, все это призрак, мираж? И вдруг я не ранен смертельно и еще смогу полюбить?
    Керн не могла промолвить ни слова, она лишь смущенно смотрела в лучистые глаза мужчины, так и оставшегося мальчишкой в своей непосредственности. Она готова была ему тотчас простить насмешливое отношение, которое сопровождало всю их переписку, последовавшую за знакомством. Перед ней стоял не поэт, рядом находилось ее несостоявшееся будущее.
    Но сейчас он держал ее за руки и трудно было ему не поверить, даже если верить было нельзя.
    Для поэта все осталось в прошлом. Вся жизнь прошедшая, все интриги, оскорбление Дантесом жены, Натальи Николаевны, дуэль с трагическим исходом, целящийся в него хладнокровный убийца.
    Александр Сергеевич чувствовал — у него в запасе еще два дня. Два дня полноценной жизни, когда он волен распоряжаться своей судьбой.
    Но реальность была ужасна. Сам Н. Ф. Арендт, лейб-медик императора Николая, уже был не в состоянии ничего сделать, он оставался статистом ситуации. A поэту так не хотелось умирать, особенно теперь: душу его переполнял такой сгусток чувств!
    «Как, он уже никогда не сможет восторженным взглядом впитывать этот мир, его разлучат с любимой природой, осенью, он больше никому не посмотрит страстно в глаза, обещая всего себя без остатка, выплескивая свою искренность до конца?
    И разве это не испытание, перед смертью встретить ту, которой написал бессмертные строки, как чувствовало его сердце? Скорей попросить у нее прощения и... нет! Oн не умрет! Силой своего чувства переборет смерть!»
    Внезапно правнук Ганнибала воодушевленно начал говорить стихами, а иначе он и не мог.
    Только этот язык был для него естественным и уводил в мир, где измена и клевета казались никчемны, где царствовало вдохновение. И не оно ли вызывало каждый раз при встрече идеала бунт в сердце?
    - За два дня до смерти в осенней листве
    Алмаз я нашел, показалось вдруг мне...
    Вдруг между ним и Керн встала невесть откуда появившаяся противная старуха с косой. Гневные глаза метнули уничтожающий взгляд на возникшее препятствие.
    - Слышишь, Смерть, я тебя отвергаю, еще ненавижу, уходи, ты не имеешь право забирать у меня жизнь, я нужен семье, друзьям, людям, природе!
    Александр Сергеевич не назвал имя жены. У него было смутное ощущение о какой-то незримой причастности Гончаровой к тому, что с ним произошло. И разве не защищая семейную честь, он ринулся под роковой выстрел?
    Смерть была поражена взглядом этого кучерявого с живописным профилем человека, c отчаяньем цепляющегося за последние часы.
    Он был для нее не гением, а простым пациентом, к которому пришла поскольку жизнь человека уже держалась на волоске.
    И Смерть дрогнула. Ее уверенность переродилась в глубокое сомнение.
    - Пошла прочь. — Пушкин показал старухе ее место, оттолкнув от себя. — Убирайся и больше не возвращайся!
    - Ничего, через два дня мы опять встретимся, — в воздухе повис ржавый смех и старуха удалилась нарочито медленным шагом, куда торопиться?!
    Мне хотелось уйти, чтобы не забирать у Александра Сергеевича считаные минуты жизни. Хотя ноги не подчинялись. Уйти было выше моих сил.
    Постепенно воздух вокруг стал густеть, потом что-то отвлекло мое внимание. Невольно повернул голову в сторону, где маленький вихрь собирал на осенний «бал» гостей — опавшие листья и обрывки газет, закружив их в хороводе танца вместе с пылью. Потом я оглянулся, увидел, как другой конкурирующий вихрь подхватил Пушкина, Керн, окружил желто-рыжей пеленой и унес куда-то далеко за грустные, умытые лучами заходящего солнца крыши домов, оставив меня одного. Навалилось отчаянное одиночество, словно потерял самого любимого человека в жизни; руки автоматически расстегнули зиппер сумки и я увидел маленький томик поэта, захваченный машинально с собой...когда пошел на развод. Все стало на свои места. Привиделось.
    Потом посмотрел на двери суда, невдалеке от того места, где стоял. Оттуда вышла моя бывшая жена, которая полчаса тому назад похоронила мою любовь. Ее сопровождала грузная женщина, которая тоже навсегда стала мне чужой и лишилась права называть ее мамой.
    Женщина с упреком смотрела на дочь.
    - Жаль, что мы этого мерзавца не посадили. Раскусил судья мой трюк со свидетелями. Ну кто знал, что напьются до заседания, cто раз предупреждала... свидетельнички... Будешь теперь хахаля домой приглашать, а не таится по углам, — женщина с досадой ударила ладонь о ладонь. — Дура.
    - Мама. Как думаешь: а Миша теперь тоже разведется, чтобы навсегда быть со мной?
    ... Я узнал ответ на этот вопрос, заданный не мне, через пять лет, когда встретил нашу свидетельницу, подругу Жени.
    Да, развелся. Но зачем мне это? Чужие навсегда люди.
    Мысли вернулись к исходной точке, в ту осень. Мир сжался до пятна отчаянья.
    И мне показалось, что два дня Александра Сергеевича продлятся дольше, чем вся моя оставшаяся жизнь. Сразу созрело решение. В сознании уже вырисовывался мостик над рекой и как я перекидываю ногу в неизвестность. Захотелось написать прощальную записку. Пальцы сами стали что-то строчить на клочке бумаги. Прочитал и понял, что стихи. Первые стихи в моей жизни.
    И с того момента закончилось мое узаконенное одиночество вдвоем.
    Я был не один. Со мной была пушкинская осень.
    А в жизни каждого человека случается его Дантес, нужно только не промахнуться.
   
    2
    Извините, но я еще только на три минутки задержу ваше внимание, позвольте в последний раз вернуться в тот печальный осенний день.
    Не покидало ощущение, что меня обокрали. Особенно издевательски кивала в такт мыслям ветка рябины, усыпанная оранжевыми ягодами, словно поддакивая: «Да, обманули, обокрали». Как я мог упустить такой момент?! Я же встретил самого гения. Сколько хотелось ему всего сказать, o многом спросить. Но тут я понял, что поэт готов вступить со мной в диалог, что советы, как жить дальше, зашифрованы в строчках стихов, что однажды порванное монисто, рассыпавшееся, казалось бы, навсегда, можно попытаться собрать по крупицам.
    И я задал Пушкину вослед свой вопрос, не ожидая получить ответ.
    Мне не даст соврать любимая скамейка и голубь, который постоянно что-то пытается прочесть у меня между пальцев. Ах да! Там просто затерялась крошка, а я уже думал...
   
    Осень
   
    Ты пугаешь своей желтизною
    И ушедшим в подполье теплом -
    Сыном летнего жгучего зноя,
    Грусти ком вызывая при том.
   
    Ты пугаешь «пришедшим в раздолье»,
    Цепи листьев гонящим отряд
    (ветром-всадником) в чистое поле
    Сквозь души нежелания сад.
   
    Ты пугаешь отчаянным криком
    Своей стаей потерянных птиц
    И идущим откуда-то рыком
    Из зимы отдаленных зарниц.
   
    Ты пугаешь разбитой надеждой,
    Для которой не выдуман клей
    И своим положением между,
    И стремленьем ударить больней.
   
    Пусть калина призывно мерцает,
    Обещая: «Держись и не верь»,
    И на веточке солнце качает
    В гроздьях красных скрывая метель.
   
    Все придет (выжду час), забелеет
    Снеговертью пушистый обман,
    Каждый видит свой цвет, как умеет,
    Есть и те, кто счастливей от ран.
   
    Ты пугаешь своей желтизною,
    И желаньем обманчивых уст.
    Ну ответь, осень, что ты такое?
    И зачем стал я сказочно-пуст?
   
    Ты пугаешь отсутствием роста
    И обилием начатых дел.
    Ты пугаешь...а может быть просто
    Полюбить я тебя не успел?
   
   
    Удалось тебе все, что хотелось.
    Воробьи разрезвились в пыли
    И шуршит под ногами несмело
    Тихий ропот уставшей земли.
   
   
    Бабье лето вот-вот... отзвучало,
    Осень Пушкина златом блестит.
    У забытого всеми причала,
    Чей-то бриг одинокий стоит.
   
    Выждав некоторое время, мои руки стали выводить еще один стих. И я знал, что получил ответ. Нервные пальцы торопились озвучить эту телеграмму из прошлого.
    А может быть это вовсе и не поэт, а моя душа, спросив разрешение у сердца, ответила мне. И глаза побежали по строчкам.
   
    Украдите у осени клен,
    Отнимите пронзительность неба
    И усыпанный листьями склон,
    И киоск распродаж ширпотреба.
   
    Украдите озябнувший смысл,
    Улетевшего в вечность прощанья
    И души окрыленный посыл,
    И любви в ноябре наказанье,
   
    Когда руки не ваши и все ж
    Так хотят чтобы кончикам пальцев
    Передалась сердечная дрожь
    Двух счастливых от чувства скитальцев.
   
    Украдите у осени грусть,
    Что забилась, как в церковь безбожник,
    Отнимите тропинку, где гусь
    Топчет ставший трухой подорожник.
   
    Распадается времени нить,
    Обнажили мы осени душу,
    Нечем больше глаза усладить,
    И осталось ждать зимнюю стужу.
   
    С нами вместе лишь серый рассвет,
    После кражи как все измельчало.
    Я отдал бы обратно... но нет,
    Только раз к нам приходит начало.
   
    *В рассказе использованы стихи Пушкина и автора рассказа.