серый художник автобана

день за днём утомляет глаза агрессивностью. белым -
не стирает и ластик эскизы дождей и наброски.
бесталанный художник рисует на сером асфальте не тело,
силуэт без души в этот мир многомерный и плоский.
в эту осень тоски, а по сути - в предчувствии скуки -
дождь и ветер смывают потуги, порывы любого начала.
у кого-то уже опускаются руки,
и не веря в Ковчег - в Арарате не видишь причала.
кто-то в поиске истин попутных теряет чужие дороги,
возжелав вдруг любви - не имеет её и в зачатке.
по рукам не дают, не дают им покоя их мысли и ноги,
им скользить по грязи и сбивать до крови на брусчатке...

ну а здесь, и не только, каждый, под небом коптитель,
курит West или Marlboro  - за рулём чёрной бэхи -
в бесконечных по радио штау - "святая стоит обитель" -
матерится по-русски и ищет во тщете прорехи.
в чёрных тучах и в штау - по шильдам и номерам,
вспоминая, что хуже всего - автобан под Берлином.
где поляки, на LКW, средний пальчик покажут нам,
в три ряда на две полосы - одуревшей скотиной
прут, царапаясь зеркалами, черти спешат домой,-
наплевав на штрафы и бауштеле, и на приличия.
выходные их ждут, панночки, киндерва, домовой,
но не Кузя, а курва!- в соседку обличием...

потрясают леса, краски осени, в редкий миг,
когда солнечный луч озаряет на небо дорогу.
вопрошаешь себя, неужели и ты, тайну Гёте постиг?
нет, лишь изредка в такт, и шагают рифмы не в ногу.
возвращаясь с работы уже в темноте,
что черна от дождя и снег по глазам, в лобовое -
бесконечное штау, усталость, а песни - крутят не те,
вырубаешь тоску и молчание.. гробовое.

недосып подсыпает в тумане красным песка,
три ни три, коль и так отражаются в них стоп-сигналы.
и пульсирует боль в пустоте разбиваясь об ямку виска,
на осколки и жизнь, и Unfall смерть заносит в анналы.
очевидцем, свидетельствуешь: Ich - видел их!
в ближнем свете, трудились в поте лица и, теряя перья
не успел чей-то Ангел с фольбремзе, и ветер стих.
на висках его снег - в глазах тает неверие.