Стыд

        Это было давно. Настолько давно, что, если честно, я уже и сам сомневаюсь в правдивости этой истории. Сейчас иногда испытываешь похожие эмоции, но все они уже порядочно сдобрены жизненным опытом, выработанным за прошедшие годы шаблонным мышлением и, конечно же, спасительным в современном мире навыком не воспринимать все близко к сердцу.  Дети так пока еще не умеют. Это было так давно, что я вдруг неожиданно понял, что с тех пор ничего не изменилось. Многое изменилось с прошлого года, перевернулось с ног на голову в прошлое воскресенье, а с того момента ровным счетом ничего. Я стоял у самодельной входной двери, обитой красным дерматином, и плакал. И весь мир внутри меня кричал, разрывая маленькую душу на части. Маленькую душу, впервые познавшую чувство глубокого стыда...
Август приближался к концу, но погода по-прежнему стояла летняя и мы с братом, как только была такая возможность, не упускали момента оказаться на улице. Пылища стояла неимоверная. Весь двор был заполнен малышней. Днем мы носились взад вперед как заводные, а  вечером, когда солнце уже собиралось садиться, начинали слоняться. Так медленно, не торопясь. Изучая этот мир глубже. За каждым углом нас могла поджидать опасность. Может быть, взрослый задиристый пацан из соседнего двора, а может какой-нибудь буйный мужик, пропивший за вечер всю зарплату. Нас это не останавливало. Мы делали то, что нам было интересно. Под звук сирены "молочного" уазика, наши старшие сестры и мамы выбегали из подъездов с бидонами и быстрым, местами переходящим в бег,  шагом стремились к машине. Молоко всегда было теплое и пахло противно. Как любое теплое  молоко в 6 лет. Машина приезжала два раза в неделю по вторникам и четвергам  около девяти часов вечера. В это время мы с братом уже успевали поужинать и могли с чистой совестью продолжать изучать мир, умещавшийся на пыльной площадке нашего двора. И правда. Слишком давно это было. Если мама просила меня сходить за молоком, давала одну пятитысячную бумажку и две три монетки чтобы без сдачи. Если мама так делала, то обязательно ответственно и серьезно. Для меня это не было рядовым событием. Это была проверка на прочность. Миссия, с которой я должен был справиться. С каждым метром, приближаясь к машине с молоком, напряжение внутри меня нарастало. Окинув глазами очередь снизу вверх, я вычислял последнего и вставал за ним. И ждал. Ждал приближения конца. Но я должен был выполнить возложенную на меня обязанность. Когда подходила моя очередь, мысли в голове начинали беспорядочно меняться. Я одновременно думал о том, в какой руке начать нести бидон с молоком, как грамотно развернуться, чтобы не задеть толпу сзади и по возможности не здороваться  с соседями, и как мне будет хорошо, когда я окажусь в пяти метрах от подъезда, и мне ничего уже не будет угрожать. И вот. Я беру этот тяжелый, до краев наполненный молоком бидон, бросаю взгляд на балкон, на котором молодая мама машет мне рукой. И машет не торопя. Зная как надо махать. Мама знает, что для меня это событие. И машет очень нежно. Улыбается  и машет. Дает понять мне, что я совершаю очень важный для всех нас поступок. И в то же время, я могу не спешить. А я испытываю приятное волнение. У взрослых это называется выходом из зоны комфорта. Да ну их этих взрослых. И правда. Совсем. Совсем ничего не изменилось…
Брат вернул меня в реальность. Позвал к себе, сделав характерный жест рукою.
- Иди сюда, Серый. Пойдем в гости. В малосемейки. Где раньше жили. К Лехе. Сестра его с тобой будет в одном классе учиться.
- Пойдем, - не раздумывая, но без особого энтузиазма ответил я.
Хотя мне не очень хотелось покидать наш уютный двор, я все же прикинув расклад, согласился. Одному, без брата, торчать на улице мне было нельзя, так что варианта у меня было только два. Пойти домой или пойти знакомиться со своей будущей одноклассницей. С ее братом знакомиться было не нужно. Он был старше меня на три года, а это  значило, что он сам все сделает. В этом плане Леха был безопаснее своей сестры. И вот под закатным солнцем, уставшие за день, может быть уже немного голодные, мы с братом побрели в сторону высоких домов, с неосвещенными дворами. Еще одна проверка на прочность. И мысль, что когда это все закончится, и мы окажемся за пять метров до нашего подъезда, и фонари будут ярко светить, и звук будет такой родной  от них, то я вновь испытаю то теплое спокойствие вперемешку с чувством выполненного долга.
- Только давай ненадолго, Диман. А то мамка будет ругаться. На пять минут зайдем и домой.
- Да не ссы ты. Не будет. Мы ж рядом, - ответил брат скорее себе, чем мне.
Лёха встретил нас возле подъезда. Тощий и высокий не по годам парень в красных резиновых кедах и коротких, изрядно поношенных брюках. Он поздоровался с нами за руку и повел за собой в подъезд. Насколько я помню, лифты в этих домах начали работать только когда их полностью заменили два года назад. Мы легко забежали на пятый, вытерли ноги о мокрый коврик у двери и зашли.  Из прихожей я сразу заметил свою будущую одноклассницу Олю. Она умиротворенно играла куклами в зале. Завидя нас, Оля бросила быстрый, стеснительный взгляд и тотчас же отвернулась. Леха, не развязывая шнурков, скинул кеды в угол прихожей и побежал на кухню попить. Мы с братом зашли вслед за ним. Леха отпил воды из трехлитровой стеклянной банки и передал ее нам. Мы тоже попили. Сначала я, потом брат.
 - Пошли в зал, - скомандовал Леха.
- Оль, знакомься. Димку ты знаешь, а это Серега. Твой будущий одноклассник. Скоро начнется у вас, - сказав это, Леха посмотрел на брата и они, злорадствуя, улыбнулись друг другу.
Я подошел к Оле и сел рядом с ней. Никто из нас не сказал ни слова. Я взял в руки одну из ее кукол, покрутил и положил обратно на пол. Оля, опустив голову, делала вид, что я не мешаю ее игре и у кукол просто наступила ночь и надо ждать пока они проснутся. Я так подумал. 
- Ладно, пошли че покажу, - Леха побежал на кухню, громко подзывая кота.
- Кис-кис-кис-кис, Пуджик, Пуджик, идя сюда!
Откуда-то с верхних антресолей, не замечая вокруг никаких препятствий, спрыгнул кот и быстро промчался на кухню за Лехой.
- Хватит вопить! - крикнул ему он.  - Нету у меня ниче пожрать. Покажи лучше пацанам как ты умеешь, Пудж!
Тут на кухню радостно вбежала Олька.
- Вот он, Лёш, - и Оля протянула брату маленького пластмассового солдатика.
- Ага. Смотрите, пацаны.
Леха начал бросать солдатика вверх, и Пуджик как в цирке взвывал за ним до самого потолка и пытался поймать. При этом издавая какие-то совсем не кошачьи, а скорее человеческие звуки. От этого представление становилось только чудеснее. Олька весело смеялась. От ее застенчивости не осталось и следа. Я тоже обрадовался увиденному и подумал, что не зря мы все-таки сюда пришли. Наигравшись сам, Леха дал побросать остальным. Кот не мог остановиться. Бросался за солдатиком как  заведенный.
- Прикиньте, только с ним так играет. Ни за какой другой игрушкой больше не гоняется. Пробовали, - сказав это, Леха зашвырнул солдатика на стол, Пуджик сделал попытку рвануть за ним,  но фигурка, ударившись о хлебницу, отлетела за шкаф и пропала из поля зрения.
- Ну и ладно. Наигрались. А давайте в карты лучше? -  неожиданно предложил Леха.
Я дернул Брата за рукав ветровки, он посмотрел на меня, еле заметно кивнул головой в ответ и тут же попытался отвесить мне щелбан, но я успел увернуться.
- Не, Лех, пойдем мы. Мамка волноваться будет. Время уже много.
Леха ответил не сразу. Пауза была совсем меленькая, но достаточная, чтобы почувствовать небольшое стеснение.
- Как хотите. А наши поздно седня придут. Часов в двенадцать. На день рожденья к дядь Толе ушли, - сказав это, Леха лениво побрел из кухни, и мы последовали за ним.
Олька побежала играть в зал, а Леха остался нас проводить.
- Вы заходите в гости-то. У нас часто родителей не бывает. Ну это только вечером. А днем или Папка или Мамка дома, - Леха смотрел на нас, и было видно, что он не хочет, чтобы мы сейчас уходили.
- А можно еще попить сходить? - неожиданно для самого себя спросил я.
- Конеш. Иди. Да прям так иди, не разувайся. На столе банка там.
Я прошел на кухню, а в это время Леха решил предпринять последнюю попытку уговорить брата остаться еще хотя бы на пять минут.
Я быстро попил и вернулся. - Пошли, Диман! Поздно уже!
Леха открыл нам дверь, и мы вышли в неосвещенный предбанник.
- Направо там, а потом в арку и левее. Я дверь не буду закрывать, чтобы свет был. Пока.
- Пока, - сказал я
- Пока, Оль! - немного оторвавшись вперед, крикнул вдогонку брат. И я за ним тихонько повторил себе под нос.
- Пока...
 На улице было тепло и звездно. И тихо. Вокруг в домах горел свет. И в нашем доме тоже наверняка горел свет. И фонари били ярко. Брат шел впереди, а я плелся сзади. И я совсем не думал сейчас про те приятные пять метров, которые с минуту на минуту мне предстоит пройти. Я не думал, как будет сейчас здорово дома, когда мама встретит нас и накормит. Я не думал об этом... Брат уверенно шел впереди. А я плелся сзади. Плелся сзади, сжимая в потной ладошке пластиковую фигурку солдатика французской армии... 

Я спрятал его в полке, в прихожей. Под мамины бигуди. Она редко ими пользовалась. И он там лежал. Без дела. Я даже не мог с ним поиграть. И вскоре я понял, какую ошибку совершил. Безумную ошибку. Смертельную. И обратного пути у меня уже не было. А есть ли сейчас что-то, о чем я не могу сказать? Совсем. Совсем ничего не изменилось…

          Отец недавно купил видеомагнитофон. Большой такой. Русский. Других тогда я не видел. Если и были какие видеомагнитофоны, то только такие. Правда в двух цветовых вариантах – черный и серебристый. У нас был черный. И еще было две кассеты. На первой нестареющий Чак Норрис в роли Техасского рейнджера, а на второй живой Кинг Конг 95-го. И показывало это все в черно-белом цвете, потому что в телевизоре не хватало какого-то декодера, и его нужно было докупать. Пока такой возможности не было. А еще в зале шел ремонт. Характерный запах клейстера, неровные, ободранные стены, черно-белый Кинг Конг и маленький я. И этот маленький я лежал рядом я отцом и братом - посередине, смотрел в потолок и болел. Болел страшной болезнью, про которую я ничего до этого не знал. И не знал я кому можно пожаловаться. Точнее сказать, я не знал как. Ведь причину я прекрасно понимал. Не знал я только, что душа моя так сработает. Непонятно откуда взявшееся чувство, медленно убивало меня. Чувство непомерной тоски из-за маленького солдатика. Но он был маленьким только снаружи. Он был маленьким для меня. И для остальных он тоже был маленьким. А для Пуджика он был самым большим в мире. И я это чувствовал. И потому очень страдал. Но что я мог сделать? И когда я спрашивал себя об этом, мне становилось еще хуже, потому что мне отвечал трус. Трус, который украл счастье у доброго пушистого кота. А еще я боялся, что об этом узнает Леха. Или брат. А если они узнают, то узнает и Оля, а это я точно не переживу. Но больше всего на свете я боялся, что умру, потому что мне было очень стыдно. А затяжное чувство стыда сродни медленной смертельной болезни. Но я знал выход, который освободит меня от страданий. Точнее их было даже два. Оба меня не устраивали. Первый был, конечно, более сомнительный. Не один человек на Земле не может точно знать, что его ждет после смерти. Вдруг страдания там только начинаются? Ну а второй стопроцентный. Еще не проверенный на деле, но подсознательно даривший умиротворение при мысли о нем. Нужна смелость. Чтобы сказать правду, нужна смелость. А её-то мне тогда и не хватило. Я каждый день, когда никого не было дома, или все были чем-то сильно заняты, подходил к полке с бигудями, доставал солдатика, смотрел на него, и меня начинало трясти от страха. Все в моей маленькой груди переворачивалось, и я представлял, как раскроется мой обман и все на свете узнают, что я совершил, и тогда я запихивал этого солдатика обратно как можно глубже в полку и убегал отвлечься. Но отвлечься не получалось. Он снился мне даже во сне. Каждую ночь этот запах клейстера, ободранная комната, поседевший от тоски Пуджик и черно-белый Кинг Конг, смеявшийся мне в лицо голосом Лехи… А потом в одно прекрасное утро, я достал солдатика из бигудей и… смыл в унитаз. В этот же день папа привез с работы декодер, вечером они вдвоем с мамой закончили ремонт в зале, немного по-другому поставили кресла (единственное из мебели, что можно было переставить) и позвали нас с братом на кухню резать торт. Вот так и закончилась эта история. Я так никому ничего и не рассказал. Избавившись от солдатика, я избавился от чувства стыда и засунул поглубже внутрь себя осознание своей трусливости. Но это было намного приятнее. Скажем, я выбрал меньшее из зол. Зато теперь я знал, как работает моя душа. И здесь, наверное, было бы уместно сказать, что я с тех пор, осознавший все пагубные последствия воровства, ничего не у кого не украл, но сказать я так не могу. Скорее наоборот. Я понял как это работает и иногда пользовался. И даже получал удовольствие. Возможно этот опыт сработал у меня только на солдатиков, я не знаю, но больше чувство стыда за украденные вещи я не испытывал никогда. Испытывал уже потОм, за многие другие моменты моей жизни. В более зрелом возрасте. Испытываю немного и сейчас. А Оля, кстати, недавно вышла замуж за какого-то военного и уехала с ним на север. А Леху последний раз видел полгода назад, летом. Трезвого.