В заснеженных долинах, находящихся в месте...

В заснеженных долинах, находящихся в месте
любом совершенно, координаты роли не играют.
Что широта мне с долготою, когда воды оркестр,
свое состояние агрегатное меняя, предоставляет краю

возможность просчеты свои спрятать под покровом, что лучи
звезды мельчайшей отражает по своему наитию,
наглядно демонстрируя, что, сколько воду не мутить,
угол падения от угла отражение не может быть отличен. Их соитие

нам говорит о средоточии в точке единой
всех событий, свершений, релевантных актов в пространстве,
кои связаны не метрикой систем, ведь постоянство,
как ячейка хранения, фиксирует лишь, заставляя вещь недвижимо

наедине с самой собой пребывать, и физики сила
не отпустит ее, пока давление внешнее не будет
приложено. Лишь при условии, что «извне» даст ей милость,
вещь ворвется в число прочих, в календарь, в будни.

Падающая пелена, хоть и кажется столь невыразимой,
по сути, лишь природы банальная данность,
хотя для людей мира лирики все незримые
вещи предстают в свете сакральном, что опасно

по причине очевидной власти линзы над глазом,
который в таковой нуждается. Если же чудеса оптики
картины целостной не проявляют, то возможны два варианта:
или глаза застлало бельмо, или же грубые просчеты в диоптриях.

Говоря иначе, любые субстанции мира зримы,
ни одна вещь не может быть подвержена мутизму.
Попытки искать нечто «свыше» - труд сизифов.
Абсолютно все вещи являют собой дань материализму.

Застлал все слой леденящей поры, ожидая смирно
реверсивного хода ртути по меткам термометра.
Всякий аспект, что мозгом воспринимаем, релятивен.
С этим спорить как-то пытался серп с молотом.

Однако жить тем лишь, что ожидать изменения нынешнего
положения, отнюдь, не является проявлением безумия,
поскольку преодоление самого себя – основа дышащего
организма, если для оного в сознании не возобладали иллюзии.

Отрицательная заряженность воздушных потоков
рождает необходимость сокращения между телами и лицами
дистанции, правда, не на усладу фрейдистским всем сноскам,
а в доказательство глубинной людской хаотичности.

И нельзя сказать, что колющий флер в силах
сгладить противоречия строптивых условностей,
однако, пусть даже и не назовешь его нерушимым,
в нем видятся все же еле заметные тонкости.

Пускай настигает нас снегов массивное таяние,
из памяти не стереть ощущение зимнего холода,
поскольку, сближаясь, молекулы адресуют своим носителям таинство,
суть которого в узости мира, а не в ширине оного.

Но есть и те, кто полагают ошибочно,
что стесняют людей определенности рамки,
что, в свою очередь, является бредом совершенно клиническим,
иль, по-вашему, на пространстве лежит ответственность за летальные давки?

Суть любой толчеи в беспробудности воли,
которая, по сути своей, категория все же абстрактная,
вожделенно блаженствует в кабале, ведь свобода,
в конечном итоге, понятие номинальное.

Не успев возомнить себя нужным миру,
не увидев в перспективе его отдаленной
ни себя, ни родных, ни знакомых, становится нестерпимо
превозмогать свою экзистенцию, и крайне сложно

себя убеждать, что счастья пора еще может
настать через год или два, через десять – уж точно.
Но, отрекаясь от ухищрений и сора, я возможность
не наблюдаю, вместо нее – скопище цинковых луж в канавах сточных.

В  заснеженной долине, где хруст наста парирует
всевозможные выкрики публики и все прочие
звуки, намного заметнее отсутствие перспективности;
очевидны лишь для рабочих часы сверхурочные,

на протяжении которых по команде: « В топку!»
сжигают снег они, что импонировал ранее им же,
и все эти до тошноты трудящиеся толпы
олицетворяют не абсурдность, а пародийность жизни.

Как началось таяние ледников когда-то,
и как эссенция жизни стала угрожать своей массой,
осознали люди, что не де-юро, а, скорее, де-факто
не существует такой опасности, что человеку была бы подвластна.

Но не в фатализме, что есть оправдание для трусов,
здесь дело, а в том, что в самом естестве человека
заложены категории страха, погибели, коллапса и ужаса,
ведь мир – керосина галлон, человек же в нем – розжиг века,

эпохи, поколения, хронологии всей и любого отчета
времени, начиная с года и оканчивая секундами.
Как бы крепок человек не был, он, по большому счету,
легко на молекулы расщепляется своими же думами.

Мир предельно материален в своих законах,
что являют собой пример непреложности, чья мера,
именуется абсолютом. Их суть и проста, и грандиозна.
Даже затупившаяся сталь одолеет человеческое тело.

Находясь под настилом из белого шевиота,
куда сподручнее смотреть, как спадающая пелена,
растворяясь, вместе с тем разъедает объект любого сорта,
давая понять, что ожидать не стоит последнего числа

ни одного из месяцев, поскольку в корне неверна
линейная видимость событий, ведь линия не одна. Откровенно говоря,
она, по существу своему, всегда была окружностью, у которой конца
быть не может, благодаря чему всегда повторяются первые дни декабря.