В часы полуденного зноя...
Я шел к спасительной реке.
В тени берез узрел изгоя
На ветхом спиленном пеньке.
Он в заскорузлой одежонке,
С краюхой хлебною в руке
Сидел в печали, а в сторонке
Сума лежала на траве.
Невольно я остановился,
На горемычного взглянул.
А тот ничуть не удивился,
А только горестно вздохнул.
Я подошел спросить бродягу,
Нужна ли помощь, и в глаза
Я посмотрел, а у бедняги
Стекала по щеке слеза.
Я рядом сел, и горемыка
Вздохнул и начал свой рассказ.
Душа стенала, только крика
Не слышал я ее подчас.
Он бросил дом родной в селенье
И шел, куда глаза глядят.
Искал душе успокоенья,
А раны сердце бередят.
Терял любовь он за любовью,
Но продолжал надеждой жить.
А сердце обливалось кровью,
Он так хотел счастливым быть.
Не суждено. Видать проклятье
Ему наложено судьбой.
Он, помолившись на распятье,
Покинул дом родимый свой.
В святой обители спасенье
Решил изгой душе найти.
В монастыре в уединеньи
Все дни в смиреньи провести.
Бродяга встал и, попрощавшись,
Мне отдал хлебный свой ломоть.
Он уходил, а я, оставшись,
Шептал во след: «Спаси, Господь!»
А. Самойлов
Свидетельство о публикации №115120605502