Выезд Пушкина из Одессы, 10

Граф говорил довольно долго,
Его я слушал и не слушал
И по столу стучал ногтём.
А Воронцов так увлечённый
Своим ораторским искусством
Того никак не замечал,
Что я подумал грешным делом,
В душе тая свою ремарку:
Нашёлся тоже Цицерон!
Что до Раевского, то лично
Сказать дурного... не имею,
Хотя подставил он меня...
А как прекрасно начиналось,
Тогда ничто не предвещало
Такой случившийся разлад...
Воображение поэта
Он поразил при первой встречи –
Худой, высокий и в очках –
Мечом нечаянных суждений,
Стрелой насмешливого взгляда
Своих издержанных очей.
Когда казался необычным,
Всегда загадочно держался
И парадоксы говорил.
По обещанию уколов
Ему я будущность пророчил
Необычайную, как сам.
Его улыбка, взгляд чудесный,
Его язвительные речи
Вливали в душу хладный яд.
Он звал прекрасное мечтою,
Неистощимой клеветою
Он провиденье искушал.
Не верил он любви, свободе
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
Печальны были наши встречи
И коротки меж  нас беседы,
Что разделяли нас порой.
Лицом морщинистым и в складках,
Глазами русского Вольтера
Смотрел с сарказмом на судьбу
И по обычаю двадцатых
Годов тогдашней молодёжи
Был гладко выбрит, словно лёд.
Тот образ с тонкими губами,
Изжёлта карими глазами
Забыть спонтанно не могу.
Два года был я под влияньем
Его пугающих речений,
Что излагал широкий рот.
Когда я встретил на Кавказе,
Тогда меня и покорили
Его способности и ум.
Холодный скептик, мрачный циник
Не просто был моим знакомцем –
Мой дух тревожил, подавлял
Своей иронией бесчинной,
Всё разлагающей, как щёлочь.
Стихотворенье посвятил
Парадоксальному явленью,
В лице Раевского найдя.
Умом и нравом восторгаясь:
«Он будет более известным...» -
Ему по дружбе предрекал.
И так родился Демон мысли
И Демон чувства воплотился,
Ломая догмы, времена,
В известном сыне генерала
И внучки русского помора,
Собравшись в желченном лице.
То было раньше, как дружили,
Когда терпел его насмешки,
Чего другим не позволял,
Чтоб разбирать мои работы –
Бесцеремонно относиться,
Критиковать на все лады...
И вот случилось, мне открылось,
В борьбе за чувства Воронцовой
Пред Воронцовым настояв,
Раевский выказал копыта
Всей саркастической натуры
И хвост коварного ума.
Здесь мой приятель постарался
Своим талантом разрушенья,
И граф едва ли отставал -
Вдвоём меня в командировку
Сослать надумали надолго,
И, как соперника, убрать.
Чтоб не мешать их притязаньям,
Елизавету  мне не видеть, -
Услали биться с саранчой.
И в тот же день, как я отъехал
И за спиной дворец оставил,
В душе графиню оторвав
От сердца гневного поэта,
То чувства выложил на доску,
Стремясь графиню обуять
Безумной выходкой вандала,
Нетерпеливый мой Раевский,
Кому недавно доверял.
Кем откровенно восхищался,
Найдя его оригинальность,
Кого я другом называл.
Тогда Раевский и не думал,
Что подлость явную свершает
И мне бросает в спину нож,
Когда царит его идея –
Не Воронцов, не Воронцова,
А только собственная страсть!
Поправ на сердце благочинность,
Свой ум заполнив мраком страсти,
Открыл холодное лицо...
И по Раевского совету
Мне получилось Воронцову
То донесение писать,
Как я исполнил порученье
По состоянью территорий,
Что охватила саранча.
И в канцелярии однажды
Сказал кому-то в разговоре
«Отчёт» в язвительных стихах:
«Тут саранча моя летела.
Как налетела, в поле села.
Вот  посидела саранча,   
Вокруг себя под корень съела,
Но не хватило - улетела
В другие земли сгоряча...»
А после вышло под диктовку
Того же Демона сарказма
Писать французское письмо,
Как будто смелый карбонарий,
На имя графа Воронцова,
Где откровенно говорил:
«В себе я ссыльного не вижу
И уваженья ожидаю,
А содержание моё –
Паёк, по сути, арестантский...
Известно Вам, за это время
В Новороссийской стороне,
Что никакого преступленья,
Под стать, крамоле, я не сделал,
За что могли бы осудить
И тут на каторгу отправить.
Хочу уволиться со службы,
Чтоб стать чиновником простым».



Андрей Сметанкин,
Душанбе, Таджикистан,
05.12. - 07.12. 2015