Тихий Дон Сергея Урсуляка или Сергея Герасимова?

Премьера "Тихого Дона"  Сергея Урсуляка с первых же серий вызвала крайне неоднозначную реакцию зрителей, что и понятно, подобные ремейки уж слишком часто выглядят как рейдерский захват, наглое посягательство, уничтожающее наше великое наследие. Так ли это в случае "Тихого Дона"  Урсуляка? Берусь утверждать, что нет.
 
Безусловно, фильм Герасимова шедевр, от которого невозможно отказаться. Это  наша историческая веха, наш культурный фонд, и фильм Сергея Урсуляка никогда не займет его место в силу некоторых мелких, но нередких недостатков, чего в шедеврах не должно быть. И все-таки лично я выбираю "Тихий Дон" Сергея Урсуляка. Почему?

Да, в фильме Герасимова нет недостатков, во всяком случае режущих глаз, поэтому он монументален. В фильме Урсуляка такие недостатки есть, однако есть и то, чего нет в шедевре Герасимова — проникновенная, пронзительная ПРОСТОТА событий и чувств,  когда всё в условном поле кино становится настоящим.  Когда прибытие в хутор красноармейского отряда, например, и даже еще раньше, когда Петр Мелехов, высунувшись из-за плетня, еще только углядел, охнув, первого верхового на зимней вечерней дороге и бросился в дом, — вот это всё сделано в фильме настолько естественно просто, что именно от этого и становится страшно.
 
И да — за музыку к фильму Урсуляка отдельное огромное спасибо. Прошибает, хватает за душу, сколько бы раз ни звучала. Абсолютно все музыкальные темы — сильнейшие, с четкой эмоциональной жилой.

Есть в картине Урсуляка и очень красивые визуальные моменты. Я не про закаты и пейзажи сейчас, особенно вечерне-зимние, хотя и они тоже впечатляют.  А, например, очень хорош змеящийся через зимний лес конный отряд — казаки в башлыках похожи на свечи, что сильно воздействует на ассоциативный ряд (поминальность, гибель).
Или великолепный момент, прекрасно сыгранный Полиной Чернышовой, когда Аксинья ранним утром будит Григория, присаживаясь рядом и заглядываясь на него. Очень простая и даже расхожая бытовая сцена — а какой невыразимой чувственной глубины! У Герасимова такая чувственность в фильме отсутствует напрочь. Есть страстность, одинаково зовущая и в любовь и на баррикады, но чувственности нет.

Чем еще впечатляет новый вариант, так это своей живописностью. Например, послелюбовный сон Григория и Аксиньи на верхушке стога — чистейшая живопись, где обе фигуры — лежащий навзничь Григорий, изогнувшийся к прильнувшей Аксинье и словно прикрывающий собой ее голову, — больше похожи на невинно убиенных, упокоенных страдальцев, чем на любовников.

Еще один прекрасный живописный, и даже иконографический, момент — светящаяся от счастья и еще не знающая своей судьбы невеста Наталья Коршунова (Дарья Урсуляк) в свадебной фате, глубоко обрамленной цветами, —  как лик страстотерпицы в киоте.
Успевает заворожить и мелькнувшее на пяток секунд снятое чуть сверху желтое-желтое жнивье с цветными квадратами рубах склонившихся с серпами казачек — красивая кинематографическая цитата из Зинаиды Серебряковой ("Уборка хлеба", 1910).

Теперь о главном.

Хорош ли Евгений Ткачук в роли Григория Мелехова? Очень хорош! Великолепный актер, с удивительно пластичными полутонами, с потрясающей глубиной проживания материала. И если в прекрасной картине Герасимова 1958 года Григорий только один — и он сразу мужик, без переходов, огненный русский гнев, то в картине Урсуляка есть два Григория. Сначала это простой деревенский парень, мало что знающий в жизни, не злой, не плохой, не очень умный, развлекающийся с чужой женой и  уныло тяготящийся даже мыслью об ответственности за свою женщину, да и за свою судьбу в целом. Трагические события и в связи с этим необходимость личных действий, иногда таких же трагических, навсегда избавляют его от инфантилизма — и перед нами появляется совсем другой Евгений Ткачук. Другое всё — взгляд, голос, осанка. И даже сохранившаяся природная мягкость этого нового Григория начинает иметь предел, перерождаясь в выстраданную безжалостность.
 
Чего еще не было у великого Герасимова и что сумел найти в Григории и в нем же воплотить режиссер Урсуляк — это удивительная нежность, до замирания, с какой повзрослевший Григорий вдруг оказался способен относиться к двум своим женщинам. Как нежно, буквально трепетно, как малому ребенку, объясняет он своей жене Наталье, что послетифозные волосы надо остричь — и как ласково он сам состригает ей волосы. И с каким внутренним свечением тепла в лице и голосе  говорит он Аксинье, что, мол, ну тогда гляди — в ответ на ее желание наглядеться, потому что его убьют, она это чует.

Еще одна удача Сергея Урсуляка — совершенно новая Аксинья Астахова в исполнении Полины Чернышовой. Красота этой Аксиньи, на мой взгляд, самое точное попадание в образ. Все-таки необыкновенная красота Элины Быстрицкой в экранизации 1958 г. всегда казалась мне несколько несоразмерной ее кинематографической задаче, слишком недосягаемой для простой казачки, поскольку академическая красота Быстрицкой сама являлась произведением искусства. А вот красота Полины Чернышовой видится мне здесь очень органичной. В ее красоте есть простоватость, даже деревенскость, домашность — в самом природном и живом смысле слова.
В этом же смысле явлена нам и сексуальность нынешней Аксиньи, чего и вовсе не было в фильме Герасимова.  Героиня Полины Чернышовой под завязку наполнена именно такой — стихийной, природной сексуальностью, бездумно текущей на зов. Понятно, что не на каждый зов и не при любых обстоятельствах, но тем не менее именно этот разлив сексуальности и управляет ее жизнью долгое время, и с Григорием тоже. До тех пор, опять-таки, пока боль от бесконечных  потерь Григория не сформировала в ней страх однажды потерять его необратимо, навсегда.

Отсюда и принципиальна разница в любовных отношениях. У Герасимова Аксинья и Григорий — это сразу одухотворенная сшибка лбами  и самый высокий градус жертвенности и страдания. В фильме же Урсуляка — это сначала необременительные игры на свежем воздухе, всего лишь гормональная тяга с неоднократными, и даже успешными, попытками жить врозь. И только потом, спустя череду трагедий и лет, приходит страшное понимание неразрывности их судеб. Страшное — потому что со смертью одного заканчивается и всякая жизнь для другого.

За что следует сказать Сергею Урсуляку отдельное огромное спасибо, так это за образ Натальи Коршуновой в исполнении Дарьи Урсуляк. У Герасимова Наталья Коршунова в исполнении Зинаиды Кириенко была все-таки уж слишком несчастной, без вариантов, несчастной и всё, а потому выглядела утомительно унылой и малахольной, этакой добродетельной тоской. В фильме же Урсуляка жена Григория стала наконец достойной соперницей Аксинье. В этой новой Наталье много радости, жизни, рядом с ней хочется быть, она согревает и утешает. Да и страсти в этой Наталье оказалось ничуть не меньше, чем в Аксинье, но при этом природа ее страсти совершенно другая — не безбашенная стихия, а глубокий и сильный внутренний свет, чего совсем нет в Аксинье. Зато в Аксинье много вольного простора, бескрайности, чего ни на грамм нет в Наталье.
 
Теперь о недостатках.

Ну да, есть. Поспешности, например. Когда событие в кадре подается чуть ли не бегом. Как со швеей, например, нанятой к свадьбе Григория. Так эффектно заявленное появление швеи, занявшее в кадре секунд семь, не больше, осознается зрителями как заявка на дальнейшее развитие истории, а истории-то и не происходит.

Удивила чрезмерность и нехорошая театральность в сцене расправы Митьки Коршунова (Никита Ефремов) с матерью Мишки Кошевого и двух ее младших детей. Незачем было дважды бросать на оконное стекло окровавленную фигуру, а потом еще и являть в этом окне зловещего злодея-душегуба.

Также крайне невнятна в фильме роль Людмилы Зайцевой. Эта большая актриса волей режиссера здесь ну просто никак не проявляет себя, ее в кадре считай что нет, так, безликая тень. И это при том, что, к примеру, секундную роль той же заезжей швеи-модистки режиссер постарался расцветить, найдя для нее всё — и торжественность схода с телеги, и французскость пенсне, и пронырливость во взгляде, и местечковость говора ("могём и рушечки"). А вот для Зайцевой не нашлось ничего. Тогда зачем?

Однако все эти мелкие недостатки ничто по сравнению с масштабными трагическими сценами, психологической глубиной образов и прекрасной работой актеров. А главное — по сравнению с уникальным, пронзительным, невероятным финалом, над которым лично я все-таки прорыдала без остановки до самого конца, как ни сдерживалась. Это когда Григорий, не дожидаясь амнистии, идет домой и, глядя на свой родимый хутор, входит в холодную реку — как в Стикс, где его встречают все его умершие, и сам он в нарядном мундире кланяется им до земли. Добравшись до хаты Аксиньи, промерзший до смерти, он падает на землю, как распятый — то ли горько обнимая ее, то ли готовясь принять за нее свою последнюю муку…