Суфийские смыслы восточной поэзии

В средние века суфизм являлся ключевой философской доктриной исламского мира. Поэтические образы арабской, персидской и тюркской поэзии содержат суфийские представления, не всегда заметные поверхностному взгляду.

СУФИЗМ - это эзотерическое течение в исламе, проповедующее аскетизм и повышенную духовность, одно из основных направлений классической мусульманской философии. Последователей суфизма называют суфиями.

Когда европейские востоковеды в конце XVII века «открыли» для себя суфизм, именно поэзия убедила их в том, что культуре Востока есть нечто удивительное. Вначале она  истолковывалась в рамках общих романтических представлений  - «выводилась» из греческих, христианских и индуистских источников. На протяжении всего XIX века не стихали споры относительно толкования Хафиза, Руми и других великих поэтов-суфиев. Как следует воспринимать их ссылки на вино и любовь - в буквальном или в переносном смысле? Иллюстрацией этих споров служит успех, выпавший на долю перевода Эдвардом Фицджеральдом (1809-1883) четверостиший, приписываемых довольно незначительному персидскому поэту. Но великому ученому Омару Хайяму. Хайям не был суфием, хотя его четверостишия содержат образы, присущие в основном суфийской поэзии. А  Фицджеральд, бывший скорее поэтом, чем ученым, переведя «Рубаи», сделал  имя Хайяма  культовым в литературных кругах. Это пример того, как иноязычная интерпретация преобразовывает исходный текст совершенно непредсказуемым образом.

Суфийская поэзия создавалась  на многих языках. Поначалу, в IX веке, арабский язык использовался в качестве орудия для выражения мистического опыта в стихотворной форме, затем, начиная с XI века, настал черед персидского языка. К сочинению стихов на других родных наречиях, вроде тюркского и раннего хинди, суфии приступили в XIII веке. Этот список можно было бы расширить, включив множество африканских и азиатских языков, которыми и поныне продолжают пользоваться суфии.

 Суфийская  поэзия представляет собой не просто вдохновенное личное творчество, но и обдуманно устроенный жанр с более или менее разработанными правилами рифмы и размера и сложными шифрами к символическому толкованию, предполагавшему близкое знание предмета.
 
При оценке суфийской поэзии важно не упустить из виду роль доисламской арабской поэзии в формировании исламской культуры. Коран оказал огромное воздействие на восприятие прекрасного у мусульман - как в его звуковом, так и в визуальном проявлении, но последователи ислама  проводили различие между Кораном и поэзией арабских племен, которая создавалась бродячими певцами, утверждавшими, что они черпали свое вдохновение у джиннов. Нравственность большей части доисламской поэзии выглядит двойственной ввиду прославления ею межплеменной вражды, бражничества, любовных мирских утех и гордыни. После распространения ислама прославление воина стали заменять покорностью Богу. Однако длинные оды доисламских времен (касыды) остались в качестве литературных образцов, где темы поиска возлюбленной и размышления о природе образами легли в их основу наряду с сугубо философскими  темами.

 Представители арабской знати развлекались охотой и часто после нее отдыхали в узком кругу, где подавалось вино. Такое времяпрепровождение породило светскую арабскую поэзию, где превозносились радости винопития и одновременно прославлялась обстановка монастыря. Поэты говорили о кресте и монастыре, о радости винопития и о своей любви к прекрасному виночерпию (саки). Многие из стихов суфиев также содержат образы любви и винопития, которые мы находим в светской поэзии, единственное, что отличает их как мистические сочинения, это контекст и толкование. Например, любовь трактуется как единение с Богом:

«Я Тот, Кого я алчу, а Тот, Кого я алчу, — я сам,
мы два духа, живущие в одном теле.
Кто видит меня — видит и Его.
видит Его — видит меня» (Халладж).

Другие стихи Халладжа представляют собой умозрительные созерцания, изобилующие загадками, основанными на особенностях начертания арабских букв.
 
Истоки арабской мистической поэзии, лежат в ритмическом построении молитвы. Арабская мистическая проза часто описывает восхищение рифмованной и метрической прозой (садж), которая является одной из наиболее поразительных сторон арабской литературы вообще. Садж продолжают повторять в суфийских братствах на совместных собраниях, часто в сопровождении музыки.

Самые прославленные образцы арабской суфийской поэзии выдержаны в духе придворной литературной традиции в сочетании с условностями доисламской оды, хранящей память о кочевом образе жизни. Так поэт суфий Ибн Араби (1215 г) в своем  мистическом трактате «Мекканские откровения» приводит имена влюбленных, прославленных в ранней арабской поэзии. Его  привлекает потрясающий образ пустыни и воспевание персидской женщины по имени Низам, а стихам присуши все признаки обычной любовной лирики, хотя, как он сам заявляет в предисловии, истинным предметом его трудов является мистическое, а не мирское: он пользовался любовным стихом только потому, что так писалась поэзия, и это нравилось людям. Некоторые его стихи по образности не отличаются от обычной любовной лирики классического образца и изобилуют бивачными кострами, верблюдами, христианскими монастырями, где встречается прекрасная дева; однако, как явствует из комментария автора, все это не следует воспринимать буквально. Например:

«Она молвила: "Я любуюсь юношей, что с его красой шествует по цветам и садам". Я сказал: " Не изумляйся тому, что зришь: ты зришь себя в зерцале мужчины"».

Ибн Араби дает эти реплики только  ради обсуждения того, как Божественное присутствие ищет страстной любви у человечества; когда человек становится полным рабом Бога, Бог становится оком и ухом его, обращающегося целиком в свет и становящегося полным отражением Божественных качеств.

Более значимой фигурой для арабской суфийской поэзии является Ибн аль-Фарид (ум. 1235), египтянин, чьи насыщенные образностью стихи привлекали восхищенных слушателей и почиавшийся, как святой у суфиев. Ибн аль-Фарид был знатоком поэзии любви и винопития, где видны явные следы классической традиции, сочетающиеся с ясными указаниями на суфийскую практику. Образу винопития он дает мистическое толкование:

«Мы пили в память возлюбленной вино,
Коим были пьяны еще до сотворения винограда».

Комментаторы на протяжении ряда поколений объясняли его поэзию тем, что тот был мистик, достигший высот внутреннего опыта. Его стихи постоянно истолковывались в свете метафизики, могила Ибналь-Фарида в Каире оставалась местом паломничества, а устраиваемые там музыкальные радения представляли собой  экстатическое повторение его касыд - тексты поэзии превращались в священный текст.

Истоки персидской суфийской поэзии также кроются в недрах суфийской обители. Ода (касыда) и лирика (газель) полюбились при дворах прежних халифских наместников в Восточном Иране, для выражения кратких мистических прозрений суфии предпочитали использовать четверостишие (рубай). Язык их был прост и непосредственен, но отличался парадоксальностью. Когда Абу Сайд приводил эти безымянные стихи, то в своем выборе руководствовался их яркостью и запечатленной в них мыслью. В XI и XII веках персидское четверостишие стало обычным средством суфийской литературы для освещения той или иной мысли. Вот как завершает суфий Айн аль-Кудат  обсуждение мистической любви:

«Той ночью мой кумир положил свою длань мне на грудь.
Крепко обхватил меня и вставил мне в ухо кольцо раба.
Я молвил: "Возлюбленный, я стенаю от твоей любви!"
Он прижал свои губы к моим и успокоил меня».

Здесь поэзия -  это лишь средство словесного выражения духовного опыта в наиболее впечатляющих образах.

Как и в арабской суфийской поэзии, ряд предметов и тем мистической поэзии был целиком перенесен на персидскую почву суфизма из светской литературной традиции. Те же самые темы становятся предметом иносказательного толкования, преобразуясь согласно правилам, лежащим вне пределов стихотворного текста. Вино перестает быть материальной субстанцией, становясь теперь обозначением упоения Божественной любовью. Христианские отрок или отроковица, что разливали вино в монастыре, олицетворяют теперь суфийского наставника, Пророка или даже Бога; отличие состояло лишь в том, что кравчим становится местный перс из немусульман или маг (зороастриец), а позже даже индус.
 
Суфийская поэзия привлекала образы вина и идолопоклонства, чтобы через потрясение ими достичь конечной цели, ради которой следовало пожертвовать благопристойностью и добродетельностью (возможно, по тем же соображениям целомудренные монахи и монахини в христианской Европе часто обращались к любовной и брачной символике). Образ идолопоклонства действовал особенно вызывающе, но он был связан с поклонением Божественному возлюбленному как идолу, а вовсе не с призывом посещать языческие кумирни! В частности, не имело значения, какому идолу призывали поклоняться. Важна была не точность с религиозной точки зрения, а утверждение всепоглощающей любви, которую совершенно не заботит чужое мнение.

Рассмотрим  еще несколько часто  используемых образов персидской суфийской поэзии. 

Легендарный персидский шах Джамшид знаменит своей чашей с эликсиром жизни, которая является не просто царским кубком, но олицетворяет собой мистическое сердце; вглядываясь в него, можно узреть все сущее.

Недоступная жемчужина служит гностическим и библейским символом знания, достающегося огромной ценой.
 
Волхвы или зороастрийские жрецы соединяются с образом хозяев кабачков и олицетворяют суфийских наставников.
 
Требуемое для придворных церемоний персидских шахов вино символизирует опьянение мистической любовью.

К этой веренице тем прибавляется  череда персонажей, известных из Корана или исламской истории. Изначальный завет, закрепивший отношения между Богом и человеком, часто предстает одним словом из коранического текста; с той поры, когда потомки сынов Адама утвердительно ответили на вопрос Бога: «Не есть ли Я Господь ваш?» Это время на персидском языке известно как «День не есть ли Я?». Иногда для этого употребляется выражение «последняя ночь», поскольку вчера было первым днем творения, сегодня есть бытие мира, а завтра будет воскресение.

Заметное место занимает в поэзии  библейский и одновременно коранический персонаж Моисей - его чудеса превращения собственной руки в совершенно белую или обретение в темноте живой воды. Но все же Моисей играет второстепенную роль по сравнению с вечно живым пророком Хидром, чье эзотерическое знание, полученное от Бога, делает его учителем Моисея. Противник Моисея волхв-самирит представляет собой злого обманщика, но, тем не менее, его хитростями восхищаются. Пророк Иисус предстает искусным лекарем. Его дыхание возвращает мертвого к жизни, как и слова, что воскрешают убиенных птиц. Наряду с этими образами Священного Писания часто выступает образ Халладжа. Постоянно ссылаются на его мученическую смерть и восклицание «Я есть Истина!».

 Любовная лирика суфиев  сосредоточена на описании внешних черт возлюбленной. Наиболее характерными из них являются луноликость и черные косы, которые отражают нераздельные Божественные качества милости и гнева, ислама и неверности. Образ женских кос с нескончаемыми вариациями предстает в виде силков, пленяющих влюбленные сердца, при этом брови уподобляются лукам, выпускающим стрелы, которые смертельно ранят.
 
Персидские сады, известные своей славой еще с античности, служили поэтам для создания наиболее запоминающихся образов. Стройный кипарис намекает на стан возлюбленной, отражаясь в образе райского дерева. Именно сюда усядется птица души, когда вознесется на небеса. Соловей ли это, одиноко поющий розе, либо вернувшийся к небесному охотнику сокол - их домом является райская обитель, где живет подобная Фениксу вещая птица Симург.
 
Этот список образов можно дополнить иными символами, почерпнув их из большой вереницы традиционных космологических наук, включая астрологию и алхимию, с которыми хорошо знаком любой образованный человек на Востоке.

Арабскую и персидскую суфийскую поэзию, однако, невозможно отделить от традиции придворной поэзии. Исходя из их социального окружения, может показаться, что поэзия, бытующая в суфийских обителях, где прославляются Божественная любовь и крепкие узы, связующие наставника и ученика, имеет мало общего с официальными одами, которые сочиняли профессиональные поэты в честь своих знатных покровителей.
 
Пространные и необычные панегирики, адресуемые правителям, отвергаются современными западными критиками как грубая лесть. Однако при более пристальном рассмотрении обнаруживается, что большая часть придворной поэзии проникнута теми же самыми образами, что были в ходу среди суфиев. Одинаковые стихи в одной ситуации воспринимались как восхваление обычного вина и земных страстей, тогда как в иных обстоятельствах их можно было бы истолковать как мистическое опьянение и Божественную любовь. Многие стихи, имевшие хождение в суфийских обителях, на самом деле были созданы при дворе. В равной мере можно было воспринимать эти поэмы обращенными и к царскому покровителю, и к суфийскому наставнику, и к Богу, и к прекрасному отроку, разливающему вино на пирушках. То мастерство, с которым поэт наподобие Хафиза мог вызвать в уме читателя одновременно все эти смыслы, делает почти невозможным приемлемый перевод.

Несколько слов  о переводах суфийской поэзии на европейские языки.

Большей частью научные переводы суфийской поэзии Хафиза или Руми были сделаны без всяких притязаний на поэзию. Ценность этих переводов заключалась в том, что они сосредоточивались на смысле, сохраняя метафоры и ссылки, которые использовали Руми и Хафиз для передачи своих мыслей. Переводчики пытались сделать источники как можно более доступными «для правильного понимания», чтобы тем самым другие знатоки могли признать точность их скромных переводческих трудов. Это позволяет читателю при определенных усилиях с его стороны воссоздать общую структуру стихотворения или раздела эпической поэмы, получая некоторое представление о том, как воспринимают данные стихи те, для кого этот язык родной.

В последние годы у профессиональных поэтов появилась склонность брать дословные переводы суфийской поэзии, сделанные учеными, и отливать их в поэтическую форму в соответствии с привычным им европейским языком (как правило английским).
 
Однако наряду с этой литературной тенденцией все больше проявляется и другая: переводы, в которых почти не ощущается связь с персидским языком, их порой именуют не переводами, а переложениями. Создаваемые людьми, ничем не проявившими себя ни в поэзии, ни в переводческом деле, эти стихотворения, по сути, являются оригинальными сочинениями, вдохновленными либо чтением переводов Руми или Хафиза, либо собственными размышлениями  автора. Эти переложения обычно и не стремятся соответствовать форме настоящей газели, лишь отдаленно напоминая ее; выхватываются две или три строки из стихотворения и перерабатываются для создания нового самостоятельного произведения. Даже если отношение этих новых творений к какому-либо оригиналу весьма туманно, они все равно притязают на авторитет персидского поэта - автора источника.

И, наконец, еще несколько примеров поэтических образов, которые использует восточная поэзия, с пояснениями их глубинного, философского смысла:

Любимая, к которой стремится душа, в суфийском прочтении это Единое Божество, слияния с которым жаждет суфий.

Светлый лик возлюбленной – это Истинное, Единое, Бог, а темные локоны – феноменальный мир, мир эманаций (множественностей).

Завитки, кольца кудрей, - оковы иллюзорного мира.

«Провидцы истины твой лик красой томящей называют,
А кудри – узами вериг, коварной чащей называют».
(Насими)

Уста, которые столь малы, что их почти не видно, - отражают идею неизреченного:

«Хоть и начнешь ты говорить, а уст твоих не видно:
Ведь небыль в быль не превратить и словом самым ясным».
(Хафиз Хорезми)

Забвение, даруемое вином, – отрешение от уз бренного бытия:

«Предвечный кравчий мне налил, и я пригубил хмель иной –
Поверь: уже не стало сил хмелеть от блага сей земли».
(Машраб)

Противопоставление очей и сердца – антитеза внешнего и сокровенного.

Соловей, влюбленный в розу – суфий, взыскующий Бога.

Сгореть, как мотылек, в пламени свечи, - означает достичь состояния полного Слияния, - и т.д.

Суфийские образы обогащают бейты газели, которые на первый взгляд - только воспевания любимой (любимого), на самом деле  они наделяют образный ряд стихов  дополнительными смыслами. В других жанрах восточной поэзии  встречаются и очевидно мистические бейты, где суфийский смысл дан непосредственно, а не намеком:

«Бог существует, мир – небытие,
Суть эту каждый праведник постиг»
(Надира)

«Навек от сердца отреши все блага двух миров:
Нам повелитель стран души сокровища несет».
(Насими)

«Забудь привычку различать растенье, тварь и вещь:
Три этих сути не в ладах с единством естества».
(Навои)

«В бессчетные зерцала глядит всегда Единый,
Хоть видимость явлений и кажется несметной».
(Юнус Эмре)

«Покинув свой предел, проник я в глубь небесных высей,
Я беспредельности достиг – что мне с пределом делать?»
(Машраб)

По мнению авторов Л. Арутюнова и  В. Танеева:  «Суфистская поэтическая символика – "возлюбленная" и "друг", "вино" и "кабачок" – заключают в себе идею божества. Но переключенные в поэтическую сферу, эти символы зачастую лишались мистической абстрактности. Сами аллегории, в которых поэзия пыталась уяснить себе взаимоотношения человека и природы, человека и бога, жизни и смерти и т.д., воспринимались в их реальной жизненной оболочке и сущности. И не будет преувеличением утверждать, что суфийская поэзия, изощренная, мистическая, философская, часто скептическая, пессимистическая <…> воспринималась не абстрагировано, а как жизненная конкретность высокого поэтического искусства <…> В любовной лирике, в воспевании природы, в мудром познании человеческого сердца восточная поэзия действительно достигла удивительных результатов».
                СЛОВАРЬ СУФИЙСКИХ ОБРАЗОВ,
        любезно предоставленный для читателей Ликбеза
 автором СТИХИ.РУ Убайдуллаевым Хикматуллой http://www.stihi.ru/avtor/ubaydullaev

Аромат - интенсивное духовное воздействие
Бедуин - человек, не сведущий в духовной науке
Большая чалма - развитый ум
Вдеваемая в жемчужину нить – живая связь со всем мирозданием
Вечер - конец жизни
Вино — это поток божественных откровений, Истина
Виночерпий — дающий вино истины, то есть одно из обозначений Всевышнего.
Сад — процесс тренировки.
Дерево — мастер без учеников.
Дерево плодоносящее — наставник с учениками.
Гора — высший просветленный, приближенный к Высшему.
Влюбленный — дервиш - суфий.
Возлюбленная — сама жизнь во всех ее проявлениях
Возлюбленный – Всевышний - Источник жизни
Возлюбленный Друг – одно из наименований Бога
Волны – отдельные феномены бытия
Вор – лжесуфий
Время отведенное на урок – человеческая жизнь
Глина - получение материальных наслаждений
Глухой – человек в состоянии патологического эгоизма, мешающего не только услышать другого, но и признать, что другой человек является самостоятельной личностью, а не частью окружающей обстановки
Девять - в суфизме означает разрозненность и множество
Десять - в суфизме означает приобщение тварного (сотворенного Богом) мира, множественного и расщепленного, а также человеческого разума – «девятки» – к Единству Божьему – Таухид
Дракон - животно-эгоистическое начало в самом человеке – нафс
Жемчуг — крупицы Истинного знания
Жемчужина - наша душа, в другом случае жемчужина символизирует удовольствия внешнего мира, отказаться от которых (разбить жемчужину) под силу лишь подлинному адепту суфизма. Этой «жемчужиной» Бог испытывает верующих, проверяя, предпочтут ли они любовь к Нему – любви к земным благам.
Изгиб, косоглазие, и т. п. – то, что мешает правильно воспринимать явления зримого мира.
Кабак — место, где собираются для тренировки.
Кувшин — ум, источник вдохновения.
Кольцо — крyr учеников.
Кольцо с драгоценным камнем — круг учеников, в котором присутствует высший Наставник.
Кольцо с сапфиром — практикующие упражнения Соломона.
Кольцо с изумрудом — практикующие упражнения Мухаммада.
Кольцо с алмазом — практикующие упражнения Моисея.
Ожерелье — мастер, который освоил все основные Школы.
Красота возлюбленной — это красота Истины
Медресе - учебное заведение, которым является весь наш мир
Море – Высшая Реальность
Неверная жена – образ души (сферы эмоций), «тайно» от духовно-разумного начала в человеке соединяющейся с низшими страстями
Ночь - символ духовной темноты, невежества
Осел, ишак - тот, кто далек от познания Истины
Осколок от кувшина — частичка опыта ушедших мастеров.
Отвергает аромат – не кается в содеянном зле
Павлин – образ бессмертия
Попугай - тот, кто, внешне подражая обычаям суфиев-дервишей (обритие головы и т. п.), начисто лишен внутренних качеств искателя Истины
Посох – разум
Принц — ученик.
Женщина — душа спящего.
Красавица — душа искателя.
Изменчивая красавица — страдания разума, которые дает душа.
Птица – символ души праведного шейха – наставника
Пьяный — дервиш, постигший истину.
Опьянение — просветление, мистический экстаз, в некоторых случаях неспособность плотского разума ориентироваться в духовной реальности.
Чарка — сознание.
Развалины – хаотическое состояния внутреннего мира человека
Река - источник жизни
Роза — это сердце человека
Сахар – в суфийской метафорике обозначение «сладости» благ духовных
Сердце – истинное жилище Бога, душа
Сияние луны - нереальная сущность нашего мира (Луна сама светит отраженным сиянием Солнца).
Слепец - обычно символизирует слепца духовного, на которого непрестанно сыплются всевозможные беды
Собака – в некоторых случаях подразумевается плоть человека – животное начало
Странник, путешественник - суфийский наставник. Чтобы стать причастным к Высшей Мудрости, истинный суфий идет на многие жертвы, избирая путь «жалкого и нищего» странника.
Теплая одежда – соблазнение материальной корыстью
Утес — тот, кто был причиной начала обучения.
Глыба — мудрый.
Камень отрываемый, бросаемый — побежденные страсти и эгоистические желания.
Утро – духовное пробуждение после «ночи» неведения
Учебные пособия – все обстоятельства, встречи, предметы и живые существа, сопровождающие наше бытие
Учителем же, разумеется, является Сам Создатель.
Флейта-най – символ человеческой души, разлученной с Аллахом и тоскующей по своему Возлюбленному – Источнику жизни, вдали от Которого душу ожидают страдания и смерть. Чем яснее осознает душа свою удаленность от Аллаха, тем более страстно она взывает к Нему и стремится к воссоединению с Ним
Холм — Наставник.
Царь – наставник тот, кто понимает особенности души ученика и неповторимость его земной миссии
Чаша — это сам искатель Истины
Шакал – образ лукавства и вероломства
Экзамены – испытания и искушения, нас постигающие
Ювелир, знаток драгоценностей - суфийский мастер
Явилась любовь - посетило откровение, знамение, посылаемым свыше
Муж – сфера разума
Жена – область чувств
Шип – внутренний изъян, склонность к злу или страдание невежественной души
Верблюд – символ мудреца
Порожняя сума - символ отказа от земных благ, того бескорыстного отношения к жизни, которым отмечены истинные суфии

Влюбленный — это есть дервиш.
Принц — ученик.
Женщина — душа спящего.
Красавица — душа искателя.
Изменчивая красавица — страдания разума, которые дает душа.
Пьяный — дервиш, постигший истину.
Опьянение — просветление.
Чарка — сознание.
Кабак — место, где собираются для тренировки.
Кувшин — ум.
Осколок от кувшина — частичка опыта ушедших мастеров.
Виночерпий — дающий вино истины, то есть одно из обозначений Всевышнего.
Сад — процесс тренировки.
Дерево — мастер без учеников.
Дерево плодоносящее — наставник с учениками.
Гора — высший просветленный, приближенный к Высшему.
Холм — Наставник.
Утес — тот, кто был причиной начала обучения.
Глыба — мудрый.
Камень — староста тренирующихся.
Кольцо — крyr учеников.
Кольцо с драгоценным камнем — круг учеников, в котором присутствует высший Наставник.
Кольцо с сапфиром — практикующие упражнения Соломона.
Кольцо с изумрудом — практикующие упражнения Мухаммада.
Кольцо с алмазом — практикующие упражнения Моисея.
Ожерелье — мастер, который освоил все основные Школы.