Разведчикам лейтенанта Дышинского

Дышинский продолжает наблюдать, а над нашими головами беспрерывно проскальзывают пулемётные очереди, словно немцы догадались о нашем решении и хотят его сорвать.
И вдруг кто-то обратил внимание – взводный уткнулся головой в снег. Бросаемся к командиру. За ноги тянем лейтенанта вниз и видим – голова безжизненно скользит по снегу. Поворачиваем – лицо в крови, левый рукав маскхалата у плеча пробит, шевелим его – он ни на что не реагирует.
– Ребята, он раненый, – наконец, сдавленным голосом произнес Канаев, – он тяжело ранен.
Сколько раз Дышинский попадал под яркий свет немецких ракет, под пронзительно-визгливый посвист пуль, сколько раз судьба испытывала его на излом, и всё обходилось благополучно. А здесь…
Дальнейшее произошло почти мгновенно. Не сговариваясь, хватаем за руки и ноги обмякшее тело командира и бежим с ним, бежим от реки в рост, не таясь, не думая об опасности. Немцы тотчас же обнаруживают нас и открывают стрельбу. Но нас не остановить. Не было и не будет такого огня, который бы заставил теперь нас залечь. А пулемётные очереди рвали в клочья сырую стылую темноту, и всем было понятно, что из нашей группы в живых останутся единицы. Так и случилось. То один, то другой из несущих тело взводного падает раненым или убитым. Их сменяют другие. Упал Шапорев, потом Соболев, опустился на снег Сергей Усачёв, пулей обожгло руку Константинову. Но мы бежим и тянем тело Дышинского за руки по снегу. Так удобнее тащить в гору. В голове только одна мысль: «Быстрей, быстрей выйти из-под огня, добежать до укрытия. Только бы успеть оказать помощь». Мы бежим, на ходу сменяя друг друга, унося раненых и убитых товарищей. Наконец, мы у дома. Ещё один поворот, и за ним находим надёжное укрытие. Останавливаемся. Шапки на голове Дышинского нет – потеряли по дороге. Расстегиваем маскхалат, полушубок. При свете фонарика осматриваем командира. Лицо в крови, гимнастерка от крови кажется чёрной. Две пули навылет прожгли голову чуть выше надбровных дуг. Раздроблено плечо и посечена пулемётной очередью левая сторона груди, по которой расплылись пятна цвета давленой перезрелой вишни. По-видимому, смерть наступила мгновенно…

Е. Фокин, Хроника рядового разведчика


Мгновение назад я с вами был в строю,
И посвист пуль в ночи тянул к земле прижаться.
Я столько дней провёл у смерти на краю –
И вот отныне мне навечно стало двадцать…

Я помню ад земной – бессмертный Сталинград,
Где Красную Звезду и долг на грудь примерил.
А для меня всегда ценнее всех наград,
Когда с заданья взвод вернулся без потери.

Под Курском я врагу позиции не сдал,
Там жар родной земли под кожу мне впитался –
Он в рейдах вёл вперёд и силы придавал,
Когда в чужой окоп с ножом в руке врывался.

А сколько раз, друзья, в тех схватках в темноте,
Лишь только вы и Бог меня подчас спасали!
Пусть вас в любой беде собой прикроют те,
Чью спину вы своей когда-то прикрывали.

Мы вместе лили кровь, чужую и свою,
И каждый как родной мне стал во взводе, братцы!
За каждого готов я жизнь отдать в бою –
И вот сегодня мне навеки стало двадцать…

Вы звали «командир», хоть был не старше вас,
И слову моему всецело доверяли,
И брались исполнять опаснейший приказ,
Где шансы уцелеть немногие давали.

Ни одному врагу не стану я желать
Изведать на себе, как напрягает нервы,
Когда в чужом тылу приходится решать,
Кого же из бойцов послать под пули первым!

Мы с вами «без вестей» терялись столько раз, 
Что, верно, будем жить намного дольше срока.
А в долгожданный день и долгожданный час
Последний залп войны раскатится широко! 

И взводный в блиндаже всех соберёт в углу,
И в скорбной тишине медали будут бряцать.
Вы вспомните тогда про эту злую мглу,
И как отныне мне навечно стало двадцать…