Великому Жан-Жаку Руссо. Письмо XXVI

К Юлии (Отрывок.)

   …Но видеть тебя – и не иметь права обладать тобой,
обожествлять тебя – и быть самому только человеком с незавидной судьбой!
Быть любимым – и не иметь права на счастье!
Жить в одном краю с тобой – и не иметь права жить вместе! Это ли не несчастье?
    О, Юлия, я не могу от тебя отказаться!
О, судьба моя, в которую я не властен вмешаться.
Какую ужасную внутреннюю борьбу ты разожгла во мне, виноват ли в этом я?
А ведь мне никогда не преодолеть ни своих желаний, ни своего бессилия!
Здесь, на берегу, среди скал, я нашёл уединенный уголок –
небольшую площадку, откуда открывается вид на весь благословенный городок,
в котором вы живёте, как восхитительный цветок.
   Судите сами, с какой жадностью взоры мои устремляются к милым сердцу пределам, притом
В первый день я долго старался отыскать ваш дом;
но он терялся вдали, все усилия мои были тщетны, а тут ещё откуда-то гроза –
воображение вводило в обман мои усталые глаза.
Я побежал к священнику, попросил зрительную трубу и с её помощью увидел потом,
а вернее, уверил себя, будто вижу, – ваш дом.
   И с той поры я провожу целые дни в укромном уголке, созерцая благословенные стены,
за которыми скрывается источник моей жизни. Вы бесценны!
Невзирая на непогоду, я отправляюсь туда поутру и возвращаюсь лишь к ночи.
Костёр из сухих листьев и валежника да быстрая ходьба оберегают меня от лютой стужи в ночи.
Я так пристрастился к дикому уголку, что приношу сюда чернильницу и бумагу, кладу их на скалы;
и вот сейчас пишу вам письмо на камне, отколотом глыбою льда от соседней скалы.
      Здесь-то, моя Юлия, твой несчастный друг вкушает, быть может, последние радости, которые суждены ему в этом мире.
Он решается тайно проникнуть в твою опочивальню сквозь толщу воздуха и стены, как звук в лире. 
Твои пленительные черты вновь приводят его в изумление, он взлетает от счастья  почти на небеса;
нежные взгляды вдыхают жизнь в его истомленное сердце; он слышит звуки твоего милого голоса;
он дерзает вновь заключить тебя в объятия, но сделать это не быстрее и проще,
а вкусить то восхитительное упоение, какое вкусил тогда в роще.
  Пустой бред взволнованной души, обезумевшей от страсти к тебе!
Тут я заставляю себя опомниться и стараюсь твою невинную жизнь просто вообразить себе. Издали слежу я за тем, как ты в разнообразных занятиях проводишь день –
ведь когда-то мне посчастливилось быть их свидетелем, – я вижу тебя поглощенной заботами, пока не наступает ночная темь,
и моё уважение к тебе растёт, хотя и удивляет,
а твоя неисчерпаемая доброта умиляет моё сердце и восхищает.
  Сейчас, говорю я себе поутру, она встаёт от безмятежного сна,
личико ее свежо, как роза, душа её полна тихою радостью, она
посвящает творцу день,
который не будет потерян для добродетели, как уходящая за Солнцем тень.
    А вот она усердно занимается рукоделием; она украшает свой ум полезными знаниями,  обогащает изысканный вкус
и танцами развивает свою природную грацию, наслаждаясь изящным миром искусств.
А то я вижу простой и красивый убор на прелестной головке.
То умными и скромными речами она очаровывает благородное общество, как красивая мысль в заголовке;
то, веселясь в кругу подруг, возвращает безрассудную младость на стезю благоразумия и добрых нравов, что нравится мне.
Порою… Ах, только не сердись! Порою я осмеливаюсь себе представить, что ты думаешь обо мне.
      Вижу, как твой потеплевший взор пробегает по одному из моих писем, будто это твоя лучшая подруга;
вижу по ласковым и томным глазам твоим, что ты выводишь строки, предназначенные для твоего счастливого друга…
О, Юлия, Юлия! Ужели союз наш невозможен!?  Но это же не ловчая сеть!
Ужели наша жизнь потечет врозь и нам суждена вечная разлука? Так не должно быть впредь!
И чего бы только не сделал я, да, чего бы не сделал, только бы обладать тобою или же умереть!
    Пойми же наконец, Юлия моя, мы предназначены друг для друга, чтобы друг другу радоваться –
это непреложная воля неба, высший закон, которому мы должны повиноваться,
ведь вся цель жизни – соединиться с тем, кто сделает её для нас отрадной, ради этого стоит любить и за счастье сражаться...
     Ах, если б ты всегда могла быть молодой и прекрасной, как ныне, и так же во всём участлива,
я бы молил небо лишь о том, чтобы ты вечно была счастлива, –
я бы видел тебя лишь раз в году, всю жизнь провел бы среди этих скал и боготворил бы тебя, 
издали созерцая твой дом, любя.
  Но, увы, взгляни, как стремительно, никогда не останавливаясь, движется это светило;
оно летит и годы мчатся, ускользает время, так есть и так было.
Пусть воссоединятся две половины нашего существа, приди, о душа моя, в объятия своего друга,!
Приди, и пред лицом неба, покровителя нашего бегства, свидетеля наших клятв, мы дадим обет жить и умереть друг ради друга.
    Я знаю, бедности ты не боишься и без моих уговоров, живя там, вдали.
Будем же счастливы хоть и бедны! Ах, какое сокровище мы бы обрели!
 Не будем оскорблять человечество, решив, что на земле нет места для двух несчастливых влюблённых даже из разных царств.
У меня есть руки, я силён; хлеб, добытый моим трудом, покажется тебе вкуснее пиршественных яств.
Да и может ли быть невкусной еда,
приправленная любовью?! Никогда!
     Ах, моя нежная, милая возлюбленная, ужели нам суждено было упиваться счастьем лишь миг, обнявшись едва, 
ужели ты хочешь расстаться с быстротечной жизнью, так и не испытав блаженства?
––––––– 

Жан-Жак Руссо. Юлия, или Новая Элоиза. Письмо  XXVI.
К Юлии. (Отрывок.)
   Но видеть тебя – и не иметь права обладать тобой, обожествлять тебя – и быть самому только человеком!  Быть любимым – и не иметь права на счастье! Жить в одном краю с тобой – и не иметь права жить вместе!  О Юлия, я не могу от тебя отказаться! О судьба моя, в которой я не властен,
какую ужасную внутреннюю борьбу ты разожгла во мне,  а ведь мне никогда не преодолеть ни своих желаний, ни своего бессилия! …
    Здесь, на берегу, среди скал, я нашел уединенный уголок – небольшую площадку, откуда открывается вид на весь благословенный городок, в котором вы живёте.  Судите сами, с какой жадностью взоры мои устремляются к милым сердцу пределам. В первый день я долго старался отыскать ваш дом; но он терялся вдали, все усилия мои были тщетны — воображение вводило в обман мои усталые глаза. Я побежал к священнику, попросил зрительную трубу и с её помощью увидел – а вернее, уверил себя, будто вижу, – ваш дом. И с той поры я провожу целые дни в укромном уголке, созерцая благословенные стены, за которыми скрывается источник моей жизни. Невзирая на непогоду, я отправляюсь туда поутру и возвращаюсь лишь к ночи. Костер из сухих листьев и валежника да быстрая ходьба оберегают меня от лютой стужи. Я так пристрастился к дикому уголку, что приношу сюда чернильницу и бумагу, и вот сейчас пишу вам письмо на камне, отколотом глыбою льда от соседней скалы.
Здесь-то, моя Юлия, твой несчастный друг вкушает, быть может, последние радости, которые суждены ему в этом мире. Он решается тайно проникнуть в твою опочивальню сквозь толщу воздуха и стены. Твои пленительные черты вновь приводят его в изумление, нежные взгляды вдыхают жизнь в его истомленное сердце; он слышит звуки твоего милого голоса; он дерзает вновь заключить тебя в объятия и вкусить то восхитительное упоение, какое вкусил тогда в роще. Пустой бред взволнованной души, обезумевшей от страсти! Тут я заставляю себя опомниться и стараюсь просто вообразить себе твою невинную жизнь. Издали слежу я за тем, как ты проводишь день в разнообразных занятиях, – ведь когда-то мне посчастливилось быть их свидетелем, – я вижу тебя поглощенной заботами, и мое уважение к тебе растет, а твоя неисчерпаемая доброта умиляет и восхищает мое сердце. Сейчас, говорю я себе поутру, она встает от безмятежного сна, личико ее свежо, как роза, душа ее полна тихою радостью, она посвящает творцу день, который не будет потерян для добродетели. …
А вот она усердно занимается рукоделием; она украшает свой ум полезными знаниями, обогащает изысканный вкус, наслаждаясь изящными искусствами, и танцами развивает свою природную грацию. А то я вижу простой и красивый убор на прелестной головке, хотя, впрочем, он ей совсем и ненадобен...
То умными и скромными речами она очаровывает благородное общество; то, веселясь в кругу подруг, возвращает безрассудную младость на стезю благоразумия и добрых нравов. Порою… Ах, только не сердись! Порою я осмеливаюсь себе представить, что ты думаешь обо мне. Вижу, как твой потеплевший взор пробегает по одному из моих писем; вижу по ласковым и томным глазам твоим, что ты выводишь строки, предназначенные для твоего счастливого друга…
И чего бы только не сделал я, да, чего бы не сделал, только бы обладать тобою или же умереть!...
Пойми же наконец, Юлия моя, мы предназначены друг для друга, – это непреложная воля неба, высший закон, которому мы должны повиноваться; ведь вся цель жизни – соединиться с тем, кто сделает ее для нас отрадной...
Ах, если б ты всегда могла быть молодой и прекрасной, как ныне, я бы молил небо лишь о том, чтобы ты вечно была счастлива, – я бы видел тебя лишь раз в году, всю жизнь провел бы среди этих скал и боготворил бы тебя, издали созерцая твой дом. Но, увы, взгляни, как стремительно, никогда не останавливаясь, движется это светило; оно летит, и годы мчатся, ускользает время…
Приди, о душа моя, в объятия своего друга, пусть воссоединятся две половины нашего существа! Приди, и пред лицом неба, покровителя нашего бегства, свидетеля наших клятв, мы дадим обет жить и умереть друг ради друга. Я знаю, бедности ты не боишься и без моих уговоров. Будем же счастливы хоть и бедны! Ах, какое сокровище мы бы обрели!  Не будем оскорблять человечество, решив, что на земле нет места для двух несчастливых влюбленных. У меня есть руки, я силен; хлеб, добытый моим трудом, покажется тебе вкуснее пиршественных яств. Да и может ли быть невкусной еда, приправленная любовью! Ах, моя нежная, милая возлюбленная, ужели нам суждено было упиваться счастьем лишь миг, ужели ты хочешь расстаться с быстротечной жизнью, так и не испытав блаженства?..