А за окном...

А за окном июнь:
и вновь,
       и вновь,   
укрыт асфальт
хрустящим снегом
            тополей.
Уж вечереет, воздух
                загустел,
звенят устало комары
                под ухом.
И ниспадают с неба
(алых красок)
                отутюженные 
шторы,
и тает птица
       в запустевшей высоте.

   
                Грифелем острым
я надсеку
       белую кожу бумаги.
Рану –
       сочится что гноем
                и кровью  -
тут же заселят
                плотоядные мухи.
Потомство с родителями совокупится,
и жирные буби
                горящее чрево
набьют требухой пьес и рассказов.
Апострофы,
               местоимения,
                союзы,
герои повествований досужих –
               до единого все –
звенящею медью
                выбиты будут
в апокрифах – криптах
                кишечных ворсинок
тех самых личинок.

             
    
Две мухи.
                На окне
Прелюбодейству предаются.
Скреж-ж-жещут лапками.
                В жужжала. В жвала.
И брюшкОм охлатым
                млеют,
                полируют,
                славят
(что слышно,
                как дрожит стекло
от их свербящих крыльев).
                В жужжала. В жвала.
И плавят их сердец
                хитиновые оболочки
(будто
      атомные топки
                ледоколов) –
Белое забвение зимородков.
Такова мушиная amor:
Две тени
            на сетчатке
                пауковых глаз.
Что-ш-ш!
Крепче паутина смерти
                паутины страсти, -
Молвит тот паук – охотник…
Изо рта его слова
                выплывают
Как рыбы – мертвецы.
                В жужжала. В жвала.

    
4 хлебные крошки
по разным углам стола,
4 ноги
           табуретки,
движеньем
           опрокинутой
                спешным.
4 паутинные сети,
4 крыла, 4 звонка,
4 больших глазницы
на белой кости лица.

    
27…  23…  19…
13…  9…  5…  2…
По годам, этаким
лестницам – девственницам
                памяти –
сторожким щенком я спускаюсь
с этажей подкрышовных во двор:
перепрыгивая через ступени –
                туда,
к пацанам…
            к духу вольницы!

    
В безоглядной,
сияющей немоте
(у опушки
дремучего, белого
леса)
неизвестным народом,
неизвестно
когда и зачем,
возведенной была
сия
красного камня
стена,
на которой сижу
я
теперь
и болтаю ногами,
сплёвывая
шелуху семян
дикого папоротника
в уплывающие
в никуда
зеленые облака…
А в голове моей
пустота,
пустота,
равная по масштабу
величия
вот-вот,
только,
богами
зачатой вселенной.