Баллада о матери

У колонки обледенелой
вёдер - целая череда,
а одно звенело, полнело
потому, что лилась вода.

Говорливое полукружье
на мороз пододетых баб
серебрилось шумно, по-мужьи,
паром-выдыхом на губах.

Речь о том, как дёшевы гроши,
больно как наценён товар,
кто из жён мужчиною брошен,
кто для женщины стался стар.

Говорили бабы правдиво,
ложно, склочно, со рта слюна...
Лишь одна была молчалива
и не слушала лишь одна.

Всякий эту женщину знавал,
каждый, живший в округе той -
ходит и без ордена слава
за сердечностью с добротой...

"Бабы. Бабы! - молвила тихо -
бросьте, женщины в дрязги лезть!
Полукружье вытихло мигом -
может, свежая будет весть?

А она, как будто берёзка
средь тяжёлых немых осин,
оглядела каждую броско
из "кудлатых" своих "кузин".

- Я скажу немного о сыне,
о себе поведу рассказ...
Страшно, если земля остынет!..
... Это, бабы, я не про вас.

Родилась я в царской Сибири,
у реки большой, у Оби,
где места - найдёшь ли что в мире!
Ну, попробуй, не полюби!

Предстояло мне круглой сироткой
чашу горя испить до дна.
Так что, бабы, рано со стопкой
вышло "встретиться" - жизнь пьяна.

Время то - не ваше, не наше:
власти не было и была.
Я бродяжки уличной страше
по задворкам гнилым брела...

Подобрали. Вымыли силой.
Накормили. Одели... Рвусь!
Мне, малышке, даже не снилось
столько радостей наяву!

А потом - "чертоги" детдома,
школы первой, начальной, след:
жизни новой, сладкой истома...
И - как яма, в пятнадцать лет!

Мне пришлось поняньчиться "в людях",
унижаться в услугах всех...
Их теперь ни в жизнь не осудят,
тех, кто "выбросил" юность в смех.

Мне по нраву несколько вёсен,
что к замужеству мерно текли -
я трудилась только по восемь
и меня уважать могли.

Одевалась модно, но в меру -
ярой модницей не слыла.
Краской чёрной (это к примеру)
брови пшённые не вела.

Я бродила часто по тропкам
леса нашего до куста:
забиралась, только чуть робко,
в дебри... Дивные те места!

И до одури безотчётной
собирала в лесу грибы,
а сначала даже учётно
я варила из них супы.

Часто было, берег Обуши
звал оплёсканно на прибой.
После ветер тёплый осушит,
обласкают лучи собой.

То запало в душу глубоко.
Воротиться б в свои края!
... Только, что от этого проку?
Это всё теперь просто зря!

Я такого там натерпелась.
Вышла замуж - плевок судьбы:
в эти годы пришлось наделать
аж троим дочерям гробы.

Старшей было б нынче под тридцать.
Средней годы считай с войны.
Сердце младшей начало биться
у Победы за мир страны.

Только, как не оберегала,
не хранила своих грудных
от костлявой смерти оскала -
у могилок взрыдала крутых...

Проклял муж годину лихую,
что по жизни двоих вела.
А меня, сыночком "больную"
доля женская сберегла.

После долгих, тяжких скитаний
прям в теплушке (на то пустой)
мне рожать пришлось для преданий
и для радости нежитой.

Сын удался просто на славу:
ладным, розовеньким - живым!
Он, на зависть, радость, забаву,
нёс собой для людской молвы.

Дальше - вместе. Выждав причину,
к югу наши пути ведут:
обкатали всю Украину.
Я решила остаться тут.

Очень часто милый сыночек
был болезнями наделён.
Сколько рядом сижено ночек!
И сынишка собой силён!

А потом - полегче, но годы...
Годы стали меня пугать:
детство в страхе, частые роды -
смерть у входа, мне не солгать.

Мне б дождаться сына из части:
стать обласканной, обласкать;
о своём, что выждано счастье
людям наскоро рассказать.

И устроить в жизни родного,
хоть не мал уже, на виду,
и о нём заботиться снова,
хоть забота его в ходу.

Подыскать невестку с руками,
не противную, с головой,
чтоб не тёрлась набок губами
да была б недурна собой.

Вот тогда сыновьему счастью
я хвалу в перечёт воздам,
буду рада полно, не частью
нужно прожитым всем годам...

Вот и всё, шахтёрские бабы.
Вы поймёте слова мои -
многих жизненные ухабы
выбивали из колеи"...