И пошел я в редакторы...

1
После окончания Кишневского госуниверситета поработал я пару лет в газетах и понял, что заниматься этим больше не хочу.
Мне нравилось писать о людях, их судьбах, характерах. (Свой первый очерк я опубликовал в районной газете ещё школьником). Но есть огромная разница между тем, чтобы писать о том, о чём тебе хочется, и тем, чтобы выполнять задания редакции, насилуя себя. Но куда податься, уйдя с газетной работы?
Направление указал мне добрейшей души человек, писатель и переводчик Александр Александрович Козмеску. Он узнал, что в русской редакции издательства «Литература артистикэ» («Художественная литература») появилась вакансия, и настоятельно советовал мне пойти туда. Конечно, заманчиво избавиться от газетной рутины, от необходимости выдавливать из себя статьи, репортажи, заметки… Но, с другой стороны, я – молодой поэт, автор недавно вышедшего дебютного сборника стихов, и вдруг отправлюсь в логово редакторов, исконных врагов пишущего человека?
Правда, мой сборник готовили к печати как раз в этой редакции, и ничего, не съели и не растерзали меня милые женщины, которые там работали. Но всё равно, считал я, моя среда – люди пишущие, а не редактирующие.
И всё-таки очень не хотелось мне заниматься газетчиной. В итоге поддался я на уговоры Александра Александровича и в декабре 1979 года перешёл на работу в издательство. И лишь со временем узнал, что он предварительно говорил обо мне с заведующей русской редакцией М.М. Арсеньевой. Сказал ей, что я именно тот, кто им нужен.
Не всё нравилось мне в моей новой работе, и черты рутины были в ней, и нервотрепка, но, в общем и целом, я оказался на месте. Склонность к анализу текстов у меня была. И терпение, и способность выстроить стихи в рукописи автора наиболее выигрышным образом.
Писать мне всё равно приходилось: ознакомившись с новой рукописью того или иного автора, я должен был составить редакционное заключение на неё. Но что это была за работа в сравнении с газетной: написать 2-3 странички текста, где дать общую оценку рукописи, привести примеры нескольких удачных или неудачных строк (строф) и сделать вывод: подходит ли эта рукопись для публикации. Чаще всего финальная фраза была такова: рукопись пригодна к изданию после доработки.
Очень скоро я понял, что был неправ, считая, что редакторы – враги пишущих людей. Нет, и те, и другие хотели одного и того же: чтобы будущая книга была как можно крепче и полноценней. При наличии доброй воли с обеих сторон всё противоречия снимались.
Но это понял я, ибо мне предоставилась возможность посмотреть на ситуацию с двух сторон: глазами автора и глазами издателя. У других же пишущих такой возможности не было, и они продолжали считать редакторов недругами. О, много раз придётся мне сталкиваться с этим предвзятым отношением к издателям… 
С одними авторами взаимопонимание возникало сразу или почти сразу, с другими – с течением времени. А с некоторыми не возникало никогда. Они устраивали скандалы, жаловались на меня начальству, поливали меня за глаза грязью. Один разнес по всем газетным и журнальным редакциям Дома печати, что я отверг его гениальную рукопись и написал-де глупейшее заключение на неё. Другой пробил по своим каналам звонок – откуда бы вы думали? – почему-то из приёмной космонавта Гречко: там интересовались, почему я не даю ход рукописи такого-то. Третий… Не хочется вспоминать: противно. Но не могу не признать: это была хорошая закалка. После таких случаев всякие более мелкие нападки воспринимались как детские игрушки.
Я выстоял. И мои друзья, молодые поэты и прозаики, те, с кем мы начинали с участия в заседаниях литобъединения «Орбита» при газете «Молодёжь Молдавии», кто сразу, а кто некоторое время спустя, приняли меня в новом качестве. Для меня это было очень важно. Мы продолжали общаться, дружить, пересекаться в дружеских компаниях.
После нескольких лет работы в издательстве я наткнулся на стихотворение Евгения Винокурова «Заведующий поэзией». Я давно любил этого поэта. Стихотворение меня поразило. Винокуров, оказывается, редактировал поэзию в журнале. А я – в издательстве. Не всё совпадало в нашем восприятии происходящего, и, тем не менее, сходство ситуаций было просто потрясающим.
Вот это стихотворение:

Я заведовал поэзией.
Позиция зава — позиция страдательная.
В ней есть что-то женственное.
Тебе льстят, тебя обхаживают,
На тебя кричат.

С часа до пяти ежедневно я сидел за столом
И делал себе врагов.
Это было нечто вроде
Кустарной мастерской:
Враги возрастали в геометрической
Прогрессии.
Оклад, из-за которого
Я пошел заведовать,
Уходил на угощенье
Обиженных мною друзей.

На улице я ловил на себе злобные взгляды.
Это продолжалось до тех пор,
Пока меня вдруг не осенила одна
Простая истина:
Авторы не хотят печататься!
Они хотят, чтобы их похвалили.

Возврат рукописи — болезненная операция:
Я стал ее делать под наркозом.
От меня уходили теперь,
Прижав к груди отвергнутую рукопись,
С сияющим лицом,
Со слезами благодарности на глазах.

Но и принятая рукопись
Должна пройти редколлегию.
Замечания членов редколлегии
Похожи на артиллерийские снаряды:
Ни одно не попадает туда,
Куда упало другое.
Иногда рукопись была похожа на мишень,
По которой стреляла рота.

Авторы шли.
Юнец. Пишет лесенкой…

Старый поэт. Одышка. Сел.
Мясистая рука с перстнем
Лежит на толстой палке…

Парень ростом под потолок.
Со стройки. Комбинезон в краске и в известке.
Положил кепку. Она приклеилась к столу.
Уходя, едва отодрал…

Тучная дама. У детей коклюш.
Черствый муж. Не понимает.
Пишу урывками!
Надо то в магазин,
То приготовить. Все сама, сама.
Без домработницы…

Человек. В черных как смоль глазах
Лихорадочный блеск.
Заявление:
«Прошу назначить меня
Писателем Советского Союза».
Сумасшедший…

Прут. Все пишут стихи.
Пишет весь мир!
Я разочаровался в людях.
Я стал подозревать каждого:
Что делает директор треста,
Когда он один запирается
В своем кабинете?
Милиционер — у посольства?

Авторы шли. Тонны и тонны стихов.
Слова, слипшиеся, как леденцы в кулаке.
В них слабенький яд.
Но в больших количествах — опасно.
Я отравился.
Я был как перенасыщенный раствор:
Еще чуть-чуть, и начнется кристаллизация, —
Поэзия станет выпадать во мне
Ромбами или октаэдрами.

Я бы возненавидел поэзию,
Люто, на всю жизнь.
Но вдруг попадалась строка…

1961

Больше всего поразило меня то, что, не зная об этом стихотворении, я пришёл к тому же выводу, что и его автор: пишут все. Ну, или почти все.  Люди самых разных возрастов и профессий. Пишут - и жаждут увидеть свои творения опубликованными. И всем возможными способами пытаются их пробить в газеты, журналы, издательства... В том числе – через друзей и знакомых. Сколько выходило на меня людей с просьбами такого рода...
И описанные Винокуровым типы авторов, приносящих стихи в редакцию, были мне знакомы. Включая сумасшедшего. Помню: открывается дверь в комнату, где сидят наши редакторы, и входит высокий человек средних лет. Буквально с порога он заявляет, что пишет гораздо лучше Емилиана Букова и Григоре Виеру (известные молдавские поэты). Мы оторопело смотрим на него, а в это время из-за спины пришедшего бочком протискивается женщина и шёпотом произносит:
– Мой муж только что из Костюжен. Он болен. У нас есть справка…
В Костюженах, селе под Кишинёвом, находится психиатрическая лечебница.
Вот в чём дело, оказывается: нас посетил сумасшедший. Что же будет дальше? А ничего: насладившись, видимо, нашим замешательством и внезапно потеряв к нам интерес, он поворачивается и уходит. Супруга - за ним.
 «Но вдруг попадалась строка…», пишет Винокуров. О, это чудо – прекрасная поэтическая строка,  и четверостишие, и целое стихотворение! И цикл стихов, и свежая по мысли и чувству поэтическая книга!.. Обнаруживать эти сокровища было ни с чем не сравнимым счастьем. Я радовался им не меньше, чем собственным удачным строчкам и стихотворениям.
Мне очень повезло: я редактировал книги многих талантливых поэтов. Тех, о ком сегодня все чаще пишут. Назову некоторых из них:  Борис Викторов, Александра Юнко, Валентин Ткачёв, Олег Максимов, Виктор Голков, Ян Вассерман, Любовь Фельдшер, Людмила Щебнева, Валентина Костишар…
В 1989 году я редактировал составленный мною и Олегом Максимовым коллективный сборник стихов и прозы молодых авторов «Дельтаплан». То была первая (увы, посмертная: при жизни его упорно не печатали) книжная публикация замечательного поэта Наума Каплана. Там же впервые были опубликованы стихи Инны Нестеровской, Ирины Ремизовой, Данила Мирошенского, Сергея Чернолева, проза Светланы Мосовой и Марии Карабчиевской (Цвик)…
Если бы не работа в издательстве, не познакомился бы я и с другими талантливыми поэтами и прозаиками, молдавскими и русскими.
Но, оглядываясь назад, не могу избавиться и от горького ощущения связанных рук. Вот, скажем, история, которую я про себя иронически именую так: «Нечаянная радость».
Я готовил к печати солидную по объёму рукопись переведенных на русский язык стихотворений и поэм одного пожилого автора. Произведения были давних лет – 40-х – 50-х. О коллективизации в молдавской деревне и т.п. Был в них примитив, элементы дешёвой агитки. По-настоящему издавать все это не следовало, но... Автор был из разряда неприкасаемых, тех, о чьих произведениях не дозволялось высказываться откровенно. Некоторые из этих людей официально именовались живыми классиками молдавской советской литературы - за то, что они с давних лет верой и правдой служили режиму.
Нужно было писать редакционное заключение на рукопись «классика». И, увы, рекомендовать ее к печати. Когда речь шла о неприкасаемых, заключение должно было быть только положительным. Позволялось высказывать замечания лишь по каким-то частностям. И уже от самого автора зависело, согласится ли он вносить в текст изменения или нет.
Без всякой надежды на успех я написал в заключении, что одна из представленных в ней поэм выглядит несколько устаревшей, не соответствующей духу времени, и, возможно, ее лучше было бы не публиковать.
Заключение было отправлено «классику». Через некоторое время он позвонил. Слабый старческий голос по телефону поблагодарил меня за положительную оценку рукописи. «А ту поэму, – сказал «классик», – снимите, она мне тоже кажется устаревшей»
Я ушам своим не поверил. Я переспросил: снять? Да, подтвердил он, снимайте.
На моей памяти такое было впервые.
Вот какая выпала мне нечаянная радость: удалось сократить и тем чуть-чуть улучшить плохую книгу, которую невозможно было отклонить.

Я проработал в издательстве 11 лет. Время от времени писал для газет: представлял выходившие в свет книги. И не знал, что на новом, постперестроечном витке моей судьбы снова вернусь к журналистике. Но это будет уже совсем не то, что раньше: никто не станет диктовать мне, о чем и как писать. Мы с братом, кинодраматургом Виктором Сундеевым, начнем издавать юмористическую газету «Плут», развлекательную газету «Азарт» и приложения к ней. Позже я стану издателем и редактором первой в Молдавии литературной газеты на русском языке «Строка», а помогать мне будут друзья - поэты и прозаики.
А потом, уже на другом полушарии планеты, я буду редактировать газету «Кстати». И мой журналистский и издательский опыт очень мне пригодится. Но, конечно, все равно многому придется учиться на ходу: новая страна, непривычные условия. Нашей небольшой газетной команде повезет с читателями: активными, отзывчивыми, неравнодушными. Нам повезет с авторами и с рекламодателями. Легко не будет, но будет интересно. И ощущение, что мы делаем нужное людям дело, станет поддерживать нас. (Между прочим, доведется мне тут тряхнуть стариной и отредактировать несколько рукописей, которые станут книгами).
Газете нашей, к слову сказать, недавно исполнился 21 год. Счастливая цифра: в ней – три семерки. Даст Бог, будут и четыре, и пять… Не потому, что в чем-то станет легче, а потому, что у нас есть опыт. Это ведь чего-нибудь да стоит, не правда ли?