Выезд Пушкина из Одессы, 7

Случилось как-то мне стреляться –
Да, с Кюхельбекером под осень,
Тот в шляпу Дельвига попал.
Так промахнулся бедный малый,
Вложив всю злобу в этот выстрел,
А я в него стрелять не стал.
И нашим «милым» разногласьям
Всему причина – эпиграмма,
Что я, по дружбе, набросал,
На суд лицейский предоставил
И не судил Вильгельма строго:
«И было мне, мои друзья,
Коль Яков запер дверь оплошно,
И кюхельбекерно, и тошно...»
Здесь нет и буквы оскорбленья,
И нет обидного подтекста,
А только шутка для друзей.
Ах, Кюхля, Кюхель, друг сердечный,
За что хотел убить Француза?
Себя турнюром мне прикрыть?
Пусть дамы внешность украшают
И кавалеров обольщают,
А я – друзьями дорожу.
Хоть быстро вспыльчив и отходчив,
Я дров в запале не ломаю,
Тебя обидеть не стремлюсь?!
Писатель, ты всех нас трезвее;
Вильгельм, вина подай скорее,
Твои стихи всё ж хороши.
Держи свою главу в прохладе,
А сердце – в преданности нежной,
И ноги, слушайся, - в тепле.
То было, было... Разве было?
Как много смеха, детской боли,
Мечтаний светлых и надежд.
Судьба нас ныне разметала,
И мы рассыпались, как зёрна:
Кто пал на пашню, кто – на твердь.
Куда же я попал? Не знаю...
Скорей всего, в сердца и души
Живых и действенных людей?!
И потому пред целым миром
Я говорю без капли лести:
Лицею – слава! – и друзьям!
Друзья, друзья, что мне до графа?
Задел меня он за живое,
Коль благородно поступил
И нос утёр моим обидам.
Пусть было горько, но сдержался –
Меня не вызвал на дуэль
За явный флирт с его супругой
За раздраженье в эпиграммах,
Что я в Одессе написал.
«Полу-милорд»? Хватил я лишку
По слову личной неприязни.
Известно, полный был милорд
Он по рожденью и богатству,
По воспитанью, положенью,
По праву рыцарской души. 
Не прочь английские милорды
По чести с русским потягаться.
Но нет, боятся проиграть.
«Полу-купец»? Меня простите,
Что в раздражении излился
Напрасный гнев мой сгоряча.
Не паникую, не злословлю,
Трясусь в коляске, как болванчик,
В душе кипит «арабский бес».
А Воронцов купцом-то не был.
Как знал, промышленность Одессы,
Как мог, торговлю развивал.
Живи он в Англии в ту пору,
То звался бы заправским вигом,
А здесь...  С поэтом на ножах...
«Полу-герой»? Меня увольте.
Сказал слова самодовольный,
Не знавший пороха юнец.
Стреляться ныне на дуэли -
Не значит, быть на поле брани,
Совсем не то, что быть в бою.
Ему ж прославленный Жуковский,
Как дань признанья, уваженья
В своём заученном «Певце» -
Тогда же графу было тридцать
На Шевардинском том редуте, -
Так две строфы и посвятил.
В моём мозгу, скорей в насмешку,
Звучит их громкое начало:
«Наш твёрдый Воронцов, хвала!»
Четыре тысячи их было
В начале страшного сраженья,
А после – триста человек...
Прости, Пегас, аристократом,
Его природным англицизмом,
Высокомерием его,
Блестящей выправкой, красивой,
Слегка насмешливой улыбкой
На тонких сдержанных губах,
Его талантом земледельца
И тонким вкусом винодела,
Уменьем строить и мостить
Дороги столь же повсеместно,
Как по всему простору Крыма
Лесопосадки проводить,
Был перевёрнут, как мальчишка,
И потому призвал на помощь
Я вдохновение своё
И написал, не разбирая,
Мешая чувства и бессилье:
«Полу-невежда...»  Есть надежда,
Что злость, со временем, иссякнет –
Забуду графа навсегда.
И «подлецом», по сути, не был
Наш Михаил, наместник здешний,
И верно службу исполнял
Пред Петербургом и пред саном -
Мою же нравственность исправить
Старался тщетно генерал...
Я жил тогда в Одессе пыльной,
Гулял по улицам, общался.
Что канцелярия его?
Секретаря во мне он видел,
Персону, низкую по рангу,
А я, признаюсь, о себе,
Скорее, думаю другое.
Шестисотлетнее дворянство
Даёт мне право говорить,
Как  я Бестужеву ответил:
Не стану графу же в передней
Стихи хвалебные читать?!
Что между мной и Воронцовым,
Чего подлец не понимает,
Большая разница лежит.
Я был строптив и непокорен,
Чему велико удивлялись
Мои знакомцы и враги.
«Остепениться»? Не желаю,
Мне лучше в этом «захлебнуться» -
Возможно, корни здесь пустить.
Тепло, уютно и красиво,
И ты приятно понимаешь,
На всём – Европы образец.
Увы, мечты мои разбились,
Как будто ваза из Китая,
О нрав российского царя,
Чему я сильно разозлился,
И Воронцов тут подвернулся,
Как пух, под гневное перо,
Меня, по юности, убило,
И повторяю, на работе,
Понятно, вовсе не бывал.
Пусть провинился перед троном,
Как пишет сам в своей бумаге,
Но быть степенным не берусь.
Обременять себя работой
И быть казённым человеком,
Чтоб получать семьсот рублей,
Я не горел в душе, поскольку
Дано мне в ссылке и в темнице
Глагол господень возносить.
В ресторанах, на купаньях
Ругать отчаянно я взялся
И эпиграммы стал писать
На полноценного «Мидаса» -
Под орденами прячет уши
Столь европейского осла,
Кто позволял мне безответно
Гнев изливать рекой широкой
На «царедворца» и «льстеца».
Всё это было не по праву,
И понимал я сам прекрасно,
Но остановиться тут не мог,
А, может, просто не хотелось,
Когда красавица-супруга,
Пред миром исполняя долг,
Свой дом, как ангел охраняла,
Собой, как камень, украшала –
Как камень редкой красоты, -
Оправу старого супруга.
Мне – двадцать лет, четыре года,
А ей - лишь тридцать и один,
Когда супруг на десять старше.
А наш поэт чертовски молод,
И это, видят, не секрет.




25.11. – 27.11. 2015
Андрей Сметанкин,
Душанбе, Таджикистан