Чайковский

1

Кто чувствовал хотя бы этот ад,
В котором жил Чайковский Пётр Ильич?
И разве гений в этом виноват,
Что музыкою это не постичь?

И время не воротится назад,
И семя не воротится в исток.
И кары всем небесные грозят,
И суд немилосерден и жесток.

Всё разрешит не случай, так Господь –
Извечный наш, верховный судия.
Когда повелевает нами плоть,
Не пишутся святые жития.

И каждый – одинокий пилигрим,
Уставший от смирительной ходьбы.
Но мы своё бессмертие творим
Одним преодолением судьбы.

Не гладок он, поверхности испод,
И то нам неподвластно до конца,
Что делит на рабов и на господ
Одни и те же души и сердца.

А что внутри намешано – поди
С плевелами не спутай семена.
И стоны птицы раненой в груди
Переживут и боль, и времена.

Метели всё верёвочкой завьют,
Лишь муху б не раздуло до слона.
А как потом всё это назовут?..
Да уж найдут красивые слова!

А если что проглянет на момент –
Оно, второстепенное, не в счёт.
Живее жизни всякой – монумент,
А лишнее ваятель отсечёт.

Судьба творца такой материал
Что надо подобрать ещё овал.
Но что-то ты при жизни отдирал
И с чем-то ты до крови воевал!

К чему лишь эти скучные труды,
Руда затмит увечья горняков.
Куда важней готовые плоды,
А не перечисленье сорняков.

И жизнь – не сон, а бесконечный бой,
Когда судьба – не тракт, а колея.
С незнающих опоры под собой
Не пишутся святые жития.

Куда несётся время-паровоз?
И сколько жертв внутри его трубы?
Лишь то волнует остро и до слёз,
Что делают восставшие рабы.

2

Что ты делаешь, Модест,
Под напором злого рока?
Снова музу – под арест
До последнего зарока.

От чего ты прячешь, брат,
Душу собственного брата?
Кто же в этом виноват,
Что душа его распята,

Что могуч он, как атлант,
Что воистину – явленье?..
Но сильнее, чем талант,
Это вечное томленье.

И несъёмен тяжкий крест,
Что давно в раздоре с верой.
И живое всё окрест
Преломляется Венерой.

Отворён волшебный грот,
Поглощая без остатка…
До чего же сердце мрёт
И погибельно, и сладко!

Плачет музыка о ком,
Где так трепетно кружится
И отравленным цветком
Прямо на душу ложится?

Как желанный звон оков,
Как моленье о приюте –
Эти сумерки богов,
Не славянские по сути.

И ласкают звуки слух,
И плетут свою интригу,
Времена перевернув,
Как ведическую книгу.

Ты, Модестушка, постой,
Не тревожь девичьи души!
А невестушкою той
Станет музыка Петруше.

Зов неведомых высот
Дал ему такую силу,
Что и к небу вознесёт,
И сведёт его в могилу.

3

Время сужено. Истец –
Пошлый мир, мы это знаем.
Мать – француженка. Отец –
Запорожец за Дунаем.

Что же русского в Петре?
Кто таланта инквизитор?
Отчего же композитор
На общественном одре?

Неужели мир таков,
Неужели выше славы
Это братство дураков
И желание расправы,

Ограждение вреда,
Безусловная двуличность,
Заедающая личность
Лицемерная среда?

Это то, что всюду есть:
Злое, дутое, пустое, –
Обессмысленная спесь
Да проклятые устои.

А талант всегда иной:
Многомерен, аномален…
И героем разных спален
Выступает он порой.

И тому укора нет,
Что сияет без огранки.
И гигантам тесны рамки,
Как галактике – багет.

А родное – глубоко,
Бьется трепетная жилка.
Опускается снежинка
На французское клико.

4

Да, мечтатель он сперва.
Да, над ним довлеет Гофман.
Да ещё вот эта, Бог мой,
Безрешётная тюрьма!

Заразила невзначай,
По земле давно блуждая,
И казня, и созидая,
Эта мука и печаль,

За какую – по судам,
И прощенья не бывает,
За какую убивают
Или травят по следам.

Он бы мог за рубежом,
Где-нибудь в отеле «Рица»,
Или самоповториться,
Или в узника – ножом.

Но в отечестве открыл
Золотые переливы.
И немецкие мотивы
По-славянски преломил.

Как Онегин – знаменит,
И везде – приятель женский.
А ему милее Ленский,
Потому что он убит.

Потому что мы беречь
Не обучены, как дети,
Ни томления, ни эти
Кудри чёрные до плеч.

И не дорог нам талант,
И к чему страданье это?
Ведь Онегин есть у света,
Как холодный бриллиант.

Но оставим этот тон –
И печаль, и фамильярность…
Есть, однако, популярность
И немалая притом!

А винишко, а табак,
А невинные картишки,
А смазливые мальчишки –
Это мимо, это так…

Где-то прежде, где-то там
Он украл себя у Бога.
Жизнь – широкая дорога,
На дороге много ям.

Силу бездны ощутил
Он задолго до рожденья.
И свое грехопаденье
Не случайно воплотил.

Всё, что чудом сохранил
От нездешнего чертога –
Птицу, камень, имя Бога –
Он в себе соединил.

Остальное – как кому,
Дух не помнит про лишенья.
Хоть в телесном воплощеньи
Тяжело шагать ему.

5

Кончен вечер. Как ни хнычь –
Непристойно оставаться.
Он, Чайковский Петр Ильич,
Принуждён повиноваться.

Не попятишься назад:
Неподкупен соглядатай.
Так давайте, братцы, яд
За бессилие расплатой!

Будет имя, дом-музей,
Будет брат-душеприказчик.
Вот он, заговор друзей:
Проигравшемуся – ящик.

Целый мир лежит у ног,
Нет предела громкой славе.
А над бездной – одинок
И любовь обнять не вправе.

Меч над шеей занесён,
Пухнут собственные жилы…
Не воистину ль масон
Он во власти тайной силы?

Был у Бога вития,
Жизнь – расстроенная лира.
Парадоксы бытия,
Подоплёка у клавира.

Пять десятков – жизнь в соку.
И судьба – не сучий потрох.
Не за эту ли тоску
Был ему и явлен отрок?

6

Молодой простолюдин,
Совершенный потрох сучий.
Господину – господин,
Как один несчастный случай.

Много девок на земле,
По сеням и по салонам.
Хруст печенья, крем-брюле,
Пахнет рыжиком солёным.

Хочешь – морс, а хочешь – квас,
Вот шампанское в бокале…
– Все-то знают, барин, вас.
Кабы нас не заругали.

Эти речи – как ожог,
Сон в объятьях ностальгии.
– Ты пойми меня, дружок…
– Я пойму, а как другие?..

Разговоры ни о чём,
Несуразное единство.
Чёрт ли, ангел за плечом, –
Будто к этому родимся.

Это робкое родство
Гопака и карамболи.
То, слепое, естество,
Доведенное до боли.

Будто можно от огня
Молодой кормиться данью.
Будто можно впрячь коня
Вместе с трепетною ланью.

И не минус, и не плюс –
Преисподняя транзитом.
Позабыл обитель муз
Гениальный композитор.

Шумно деньгами сорит,
Показательно гусарит.
Сколько опер и сюит
Невозвратно разбазарит!

И смеётся, и грустит,
То плебей, а то патриций…
И душа его летит
За обманчивой жар-птицей.

Только в собственном аду
Рая сердцу не построишь.
И забудешься в бреду,
Да сильнее всё расстроишь.

Он же чувствовал и знал:
Не надышишься досыта,
Если близится финал
И тогда уже – финита.

7

Дикий берег у реки,
Волны мутные в барашках…
Где сегодня барчуки,
Чудо-ангелы в кудряшках?

Молодая брызжет плоть
На сторонних именинах.
И не дал ему Господь,
Как у всех, забав невинных.

Бесконечно долог век,
Бесконечно лезут бесы.
И за подписью «фон Мекк»
Переводы баронессы.

Он – бесплотен, там – семья
И железная дорога.
Вот насмешка бытия,
Дружба дьявола и Бога.

Он в гармонию проник,
Он пленять умеет сладко.
За талант его хранит
И судьба – как меценатка.

Только, знать, не до конца,
Кабы тот конец – подале, –
За безусого юнца,
За мечту об идеале.

Всё ему теперь зачли
Тени чёрного острога.
А ведь был уже почти
Он за пазухой у Бога.

Жил ли, эдак-то распят,
Иль убит до преступленья?
Вот сегодня примет яд –
И наступит избавленье.

По канону, в аккурат,
Он невинности лишился.
Да, с судьбой триумвират,
Видно, как-то не свершился.

Он умрёт из-за любви,
Изувеченный любовью.
И уйдёт из-под молвы
На досаду празднословью.

Не прольется море слёз
На имперские пленэры.
Известит официоз
О кончине от холеры.

Всё, однако,  не пустяк,
Но как будто бы шутейно.
И не выпьет он в гостях
Каберне у Рубинштейна.

И его фортуны лик
Был прекрасен, но изменчив.
И никак бы он не влип,
Кабы не был так застенчив.

Срама жгучая игла
Да общественная плаха.
До чего же тяжела
Эта шапка не монаха!

Кончен вечер. Брошен клич.
Поздно – некуда деваться.
Всё случилось, Петр Ильич,
Надо вечности сдаваться.

2009